Читать книгу Как мы писали роман. Наблюдения Генри - Джером К. Джером, Джером Джером - Страница 5

С героиней у нас возникли большие сложности. Браун хотел, чтобы она была уродлива. Он всегда желал казаться оригинальным, а быть оригинальным в его случае означало просто придавать какой-то вещи или качеству прямо противоположное значение. Если бы Брауну подарили планету и позволили делать с ней что угодно, он прежде всего назвал бы день ночью, а лето зимой. Мужчины и женщины ходили бы у него на головах, здоровались ногами, деревья росли бы корнями вверх, старый петух нес бы яйца, а куры сидели на насесте и кукарекали. И тогда Браун отошел бы в сторону и с гордостью сказал: «Только взгляните, какой оригинальный мир я создал, и, представьте, целиком по собственному проекту».

Такое представление об оригинальности свойственно многим людям. Я знаю одну девочку, в роду у которой было много политических деятелей. Наследственный инстинкт так сильно в ней развит, что она практически не способна самостоятельно принимать решения. Она во всем подражает старшей сестре, а та, в свою очередь, матери. Если сестра съедает за ужином две порции рисового пудинга, девочка тоже съедает две порции. Если у старшей сестры нет аппетита и она отказывается от ужина, то младшая отправляется спать на пустой желудок. Такое отсутствие характера тревожило мать девочки, которая не поклонница политических добродетелей, и как-то вечером, посадив дочку себе на колени, она завела серьезный разговор.

– Попробуй сама принимать решения, – сказала мать. – Не подражай во всем Джесси. Это глупо. Думай своей головой. Будь хоть в чем-то оригинальной.

Девочка пообещала стараться и легла спать, пребывая в раздумье.

На следующее утро на завтрак подали копченую рыбу и почки. Оба блюда стояли на столе рядом. Девочка страстно любила копченую рыбу, а почки вызывали у нее отвращение. Только здесь она осмеливалась иметь собственное мнение.

– Что тебе, Джесси? – спросила мать, обращаясь сначала к старшей дочери. – Рыбу или почки?

Джесси колебалась, а сестра с волнением смотрела на нее.

– Пожалуй, рыбу, мама, – ответила Джесси, и младшая сестра отвернулась, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы.

– Тебе, конечно, рыбу, Трикси? – обратилась к ней мать, не заметившая состояние дочери.

– Нет, спасибо, мама, – ответила маленькая героиня и, подавив рыдание, проговорила дрожащим голосом: – Мне хочется почек.

– А мне казалось, ты их терпеть не можешь, – удивилась мать.

– Да, мама, совсем не люблю.

– А копченую рыбу, напротив, обожаешь.

– Да, мама.

– Тогда почему ты, дурашка, не взяла ее?

– Рыбу выбрала Джесси, а ты велела мне быть оригинальной.

И бедная крошка разрыдалась, осознав, какую цену приходится платить за оригинальность.

Мы трое отказались принести себя в жертву ради желания Брауна быть оригинальным. Нас вполне удовлетворяла в роли героини обычная красивая девушка.

– Добродетельная или порочная? – поинтересовался Браун.

– Порочная! – с жаром отозвался Макшонесси. – Что скажешь, Джефсон?

– Ну… – Джефсон вынул изо рта трубку и заговорил миролюбивым, меланхолическим тоном, которому никогда не изменял, – неважно, рассказывал ли он о свадебных торжествах или траурной церемонии. – Не будем делать из нее исчадье ада. Порочная, но с благородными порывами, которые старается держать под контролем.

– Интересно, почему плохие люди намного интереснее добродетельных? – задумчиво произнес Макшонесси.

– Полагаю, ответ прост, – сказал Джефсон. – В них нет определенности. С ними ты всегда настороже. Есть разница – ехать на объезженной, управляемой кобыле или на резвом молодом жеребце, от которого не знаешь, чего ожидать? На одной удобно путешествовать, зато со вторым не соскучишься – тебя ждет хорошая тренировка. Если твоя героиня – добродетельная женщина, можешь не приступать ко второй главе. Всем и так известно, как она поведет себя в той или иной ситуации при тех обстоятельствах, в которые ты ее поставишь. При любом раскладе она поступит одинаково – то есть правильно. С безнравственной героиней все обстоит иначе – никогда не знаешь, как она себя поведет. Из примерно пятидесяти возможных путей она может выбрать как правильный, так и один из сорока девяти неправильных, и тебе остается только с любопытством следить, какой же путь она в конце концов изберет.

– Но нельзя отрицать, что встречаются и добродетельные героини, которые вызывают интерес, – высказался я.

– Временами вызывают – когда совершают ошибки, – продолжил Джефсон. – Безупречные героини раздражают читателя не меньше, чем Сократ раздражал Ксантиппу [5], или добросовестный отличник – обычных школьных бездельников. Возьмем типичную героиню романов восемнадцатого века. Она встречается с возлюбленным только для того, чтобы сообщить о невозможности ему принадлежать, и все свидание обычно льет слезы. Она никогда не упускает случая побледнеть при виде крови и в самый неподходящий момент падает без чувств в объятия любимого. Она твердо знает, что никогда не выйдет замуж без отцовского согласия, и так же твердо намерена не выходить замуж ни за кого, кроме того, единственного, на брак с которым, по ее убеждению, отец никогда не согласится. Эта безупречная молодая девица столь же скучна и неинтересна, как знаменитость у себя дома.

– Но ты говоришь сейчас не о добродетельной женщине, – заметил я, – а о том, как представляют идеальную женщину некоторые глупые люди.

– Вполне с тобой согласен, – сказал Джефсон. – Я тоже не готов дать определение хорошей женщины. Думаю, этот вопрос слишком глубок и сложен, чтобы обычный человек мог на него ответить. Я говорю о женщинах, которые представлялись образцом добродетели в то время, когда эти книги были написаны. Не забывай, добродетель не постоянная величина. Представление о ней меняется в зависимости от времени и места, и, по правде говоря, эти изменения вносят те самые «глупые люди», о которых ты говоришь. В Японии «хорошая девушка» – та, которая готова продать свою честь, чтобы материально поддержать престарелых родителей. На некоторых, славящихся гостеприимством тропических островах «хорошая» жена отдает больше, чем мы сочли бы необходимым, желая угодить гостю мужа. В ветхозаветные времена Иаиль считали хорошей женщиной за то, что она убила спящего мужчину, а Сарра нисколько не утратила уважения окружающих, когда сама привела Агарь к ложу Авраама. В Англии восемнадцатого века главными женскими добродетелями почитались противоестественные глупость и тупость (да и сейчас они по-прежнему востребованы), и писатели, которые всегда покорно исполняют запросы общества, создавали тогда соответствующих марионеток. В наше время высшей добродетелью является «посещение трущоб», и поэтому наши героини, занимаясь благотворительностью, отправляются в нищие районы, принося «добро беднякам».

– Какая все-таки польза от бедняков! – сделал несколько неожиданный вывод Макшонесси, пристроив ноги на каминную полку и откидываясь на стуле под таким опасным углом, что мы уставились на него с вселяющим надежду интересом. – Не думаю, что мы, пишущая братия, отдаем себе отчет, сколь многим мы обязаны беднякам. Чем бы занимались наши неземные, подобные ангелам героини и благородные герои, если бы не бедняки? Что мы делаем, когда хотим показать, что наша милая героиня так же добра, как и красива? Мы вешаем ей на руку корзину с цыплятами и вином, надеваем на голову прелестную соломенную шляпку и отправляем бродить среди бедного люда. А как доказать, что у нашего героя, очевидного шалопая, бьется в груди благородное сердце? Нужно только одно – сделать так, чтобы читатель поверил, что он проявляет доброту к неимущим.

Бедняки полезны не только в литературе, но и в реальной жизни. Что может утешить торговца, когда актер, зарабатывающий восемьдесят фунтов в неделю, не в состоянии с ним расплатиться? Разумеется, сентиментальная заметка в театральной колонке, сообщающая о неизменной щедрости упомянутого актера к беднякам. Что позволяет нам заглушить слабый, но раздражающий голос совести, когда мы успешно проворачиваем незаконную аферу? Благородное решение пожертвовать десять процентов прибыли на бедных.

А что делает человек, когда понимает, что старится и пришло время задуматься, как получше устроиться на том свете? Он внезапно вспоминает о бедняках и начинает истово о них заботиться. А если бы таковых вокруг не нашлось, что тогда? Он лишился бы возможности измениться к лучшему. Большое утешение, что бедные люди никогда не переведутся. Они – лестница, помогающая нам, грешным, взбираться на небеса.

На некоторое время в комнате воцарилось молчание, во время которого Макшонесси яростно и, можно сказать, даже свирепо попыхивал трубкой, а потом Браун сказал:

– Я могу рассказать вам один забавный случай, прямо относящийся к теме разговора. Один мой кузен работал агентом по продаже земельных участков в небольшом городке, и среди выставленных на продажу домов был красивый старинный особняк, пустовавший уже много лет. Кузен совсем было отчаялся его продать, как в один прекрасный день к конторе подъехал автомобиль и богато одетая пожилая дама стала заинтересованно наводить об особняке справки. Дама рассказала, что прошлой осенью, путешествуя в этих краях, случайно увидела особняк и он поразил ее своей красотой и живописным окружением. Она прибавила, что как раз подыскивает подходящее тихое местечко, чтобы поселиться там и мирно провести остаток дней на природе, и ей показалось, что для этой цели подходит именно этот особняк.

Мой кузен пришел в восторг, предвкушая выгодную сделку, и тут же отвез потенциальную покупательницу в усадьбу, расположенную в восьми милях от города, и они подробно обследовали ее вместе. Кузен на все лады расхваливал преимущества такой покупки, подчеркивая тишину и уединенность места, близость – но не обязывающую – к церкви и ближайшей деревне. Все шло к скорому подписанию контракта. Дама была очарована особняком, его расположением, окрестностями, сочла умеренной и запрашиваемую цену.

– А теперь, мистер Браун, – спросила она, когда они стояли у ворот, ведущих в парк, – скажите, живут ли поблизости бедняки?

– Бедняки? – удивился кузен. – Но здесь нет бедняков.

– Нет бедняков! – воскликнула дама. – Ни в деревне, ни где-нибудь поблизости?

– Вы не найдете ни одного бедного человека на расстоянии пяти миль от усадьбы, – с гордостью заявил кузен. – Видите ли, мадам, население нашего графства малочисленное и весьма обеспеченное, а наш округ особенно этим выделяется. В нем нет ни одной семьи, которая не была бы, скажем, весьма зажиточной.

– Мне грустно это слышать, – проговорила разочарованно дама. – Эта усадьба полностью меня устраивала, но вот открывшееся обстоятельство…

– Но не хотите ли вы сказать, мадам, – вскричал кузен, пораженный необычной реакцией клиентки, – что вам нужны бедняки! Мы, напротив, считали основным плюсом этой усадьбы отсутствие всего, что может ранить сердце тонко чувствующей натуры или доставить ей неудобство.

– Дорогой мистер Браун, – отвечала дама, – буду полностью с вами откровенна. Я старею, мое прошлое не было, скажем так, безупречным. И теперь у меня желание искупить… э-э-э… грехи молодости добродетельными поступками в старости, и для этого не обойтись без наличия в окружении некоторого количества достойных бедняков. Я надеялась, что в этом благодатном месте найдутся по соседству нуждающиеся бедные или, возможно, даже нищие люди, и в этом случае я, не раздумывая, приобрела бы усадьбу. Теперь же придется продолжить поиски.

Мой кузен был смущен и опечален.

– В самом городе есть много бедняков, впавших в нищету по самым разным причинам, – сказал он. – Встречаются интересные случаи. Я уверен, что никто не будет возражать, если вы станете их опекать.

– Благодарю вас, – ответила дама. – Но вряд ли я смогу ездить на такие большие расстояния. Мои подопечные должны находиться в пределах досягаемости. Другие варианты мне не подходят.

Мой кузен поднапряг мозги. Нельзя было упустить такого клиента. Что-то непременно следовало делать. И тут его осенило.

– Вот как можно поступить, – сказал он. – За деревней есть пустырь, мы никак не можем пустить его в дело, потому что земля там заболоченная. Если хотите, можно построить там дюжину коттеджей – дешевых, пусть даже не очень пригодных для жилья, – не беда, и заселим туда бедняков для вашего удобства.

Дама согласилась, что мысль хорошая.

– Кроме того, – продолжал мой кузен, стараясь удержать рыбку на крючке, – используя этот метод, мы сможем подобрать вам милых, чистых и благодарных бедняков, чтобы ваша деятельность доставляла вам радость.

Дело кончилось тем, что дама приняла предложение моего кузена и составила список наиболее подходящих для нее бедняков. В него вошли: прикованная к постели старуха (предпочтительно англиканского вероисповедования); парализованный старик; слепая девушка, которая хотела бы, чтобы ей читали вслух; нищий атеист, желающий уверовать в Бога; двое калек; пьющий отец семейства, согласный слушать увещевания; старик со скверным характером, требующий особого подхода; два многодетных семейства и четыре обычные супружеские пары.

Труднее всего моему кузену пришлось с поиском нужной кандидатуры на роль пьяницы-отца. Большинство сильно пьющих мужчин категорически отказывалось от всяких душеспасительных бесед, питая врожденное к ним отвращение. После долгих поисков ему наконец попался слабохарактерный субъект, который, проникшись благородными намерениями дамы, согласился занять вакантное место при условии, что будет напиваться не чаще одного раза в неделю. По его словам, на большее пойти он не может, ибо, к несчастью, питает стойкое отвращение к алкоголю, которое ему придется преодолевать. Но его не покидает надежда, что со временем он привыкнет, и тогда лучше справится с задачей.

Поиск старика со скверным характером тоже нелегко дался моему кузену. Трудно было найти подходящую степень «скверности». Некоторые кандидаты были просто отвратительны. В конце концов он остановился на опустившемся таксисте с крайне радикальными взглядами, настаивавшем на трехлетнем контракте.

В целом план удался, и, как рассказывает мой кузен, все идет хорошо по сей день. Пьяница-отец полностью преодолел прежнее неприятие спиртных напитков, ушел в запой на три недели и последнее время стал поколачивать жену. Старик со скверным характером настолько хорошо вошел в роль, что теперь от него плачет вся деревня. Остальные тоже неплохо выполняют свои обязательства. Дама каждый день их навещает и вполне довольна тем, как протекает ее благотворительность. Подопечные называют даму Наша Добрая Леди и благословляют ее.

Закончив историю, Браун встал со своего места и с самодовольным видом филантропа налил в стакан виски, смешав с водой, словно вознаграждал и себя за совершенные добрые деяния, и тут раздался голос Макшонесси:

– Мне тоже есть что рассказать на эту тему. Это произошло в небольшой йоркширской деревне – мирном, добропорядочном местечке, где жизнь течет так размеренно, что кажется скучной ее жителям. Но приезд нового викария всколыхнул местное общество. Привлекательный молодой человек, да еще с солидным состоянием, был хорошей партией. Все незамужние женщины деревни вышли за ним на охоту.

Но обычные женские штучки не производили на него впечатления. Это был серьезный молодой человек, и как-то раз, когда в разговоре зашла речь о любви, сказал, что одной красоты и прелести в женщине недостаточно – доброта, милосердие и забота о бедняках привлекают его куда больше.

Эти слова заставили местных прелестниц задуматься. Стало понятно, что изучение журналов мод и ужимки перед зеркалом – неверный путь к сердцу викария. Бедняки – вот на кого надо ставить в этой увлекательной игре. Но с этим возникли трудности. Среди прихожан был только один бедный человек – вздорный старик, живший в покосившемся домике возле церкви. А физически крепких, жаждущих быть «добрыми», претенденток было пятнадцать (одиннадцать девушек, три старые девы и одна вдова).

Мисс Симмондс, одна из старых дев, сориентировалась первая и стала дважды в день кормить старика крепким мясным бульоном. Потом опомнилась вдова и устремилась к нему с портвейном и устрицами. Позже, на неделе, подтянулись остальные и стали пичкать старика заливным и цыплятами.

Старик ничего не понимал. Он привык к мелким подачкам вроде мешочка с углем, вручение которого сопровождалось длинным перечислением его грехов, ну, и бутылочки травяного чая. Новые великолепные дары судьбы изумили его. Но он ни от чего не отказывался и к концу месяца настолько отъелся, что не мог протиснуться в заднюю дверь дома.

Соревнование между претендентками становилось с каждым днем все более напряженным, и в конце концов старик стал так задаваться, что женщинам приходилось тяжко. Он заставлял их убирать дом, стряпать еду, а когда ему хотелось побыть одному, посылал работать в саду.

Женщины ворчали и даже поговаривали о забастовке, но что тут можно было поделать? Старик был единственным бедняком на много миль вокруг и хорошо это знал. И как все монополисты, злоупотреблял своим положением.

Он держал женщин на побегушках. Посылал за табаком за их же деньги. Однажды потребовал, чтобы мисс Симмондс принесла ему к ужину кувшин пива, а когда та с возмущением отказалась, пообещал, что если она станет ему перечить, то никогда больше не переступит порог этого дома. И без нее желающие найдутся, сказал он, которые на все согласны. Женщина понимала, что он прав, и смиренно отправилась за пивом.

Женщины взяли за правило читать вслух старику хорошие книги, способные принести благо его душе. Однако со временем он возроптал, заявив, что в его годы не пристало слушать всякую чушь, больше пригодную для воскресной школы. Ему хотелось чего-нибудь поигривее. Старик настаивал на французских романах и морских рассказах с «крепким» языком. Пропускать особенно пикантные места не разрешалось – он сразу чувствовал обман.

Старик заявил, что любит музыку, и женщины в складчину купили ему фисгармонию. Они думали, что будут распевать гимны и играть классическую музыку, но старик мечтал о другом. «Повеселимся у старушки на именинах» или «Она мне подмигнула» – вот такие песенки ему нравились, и еще он требовал, чтобы женщины пели хором, да и пританцовывали при этом.

Трудно сказать, до каких бы пределов дошла эта тирания, если бы не одно событие, приведшее власть старика к преждевременному краху. К всеобщему удивлению, викарий неожиданно женился на очень красивой актрисе варьете, которая недавно выступала в соседнем городе. Перед свадьбой он снял с себя сан, так как невеста не захотела стать «матушкой» при муже-священнике. Она сказала, что никогда не свыкнется с такой ролью и обычаем посещать прихожан. После женитьбы викария блестящая карьера старика-нищего резко оборвалась. Его отправили в работный дом дробить камни.

Закончив рассказ, Макшонесси снял затекшие ноги с каминной полки и стал их разминать. Пришел черед Джефсона вплетать свой узор в череду историй.

Но рассказы Джефсона никого из нас никогда не смешили, потому что речь в них шла не о благотворительности богатых, приносящей быстрое и выгодное вознаграждение, а о добром отношении между бедняками – инвестировании значительно менее выгодном. И вообще это совершенно иная материя.

Сами по себе бедняки – я не беру приставучих, профессиональных попрошаек, а только тех, кто молча, сжав зубы, борется с нищетой, – вызывают неподдельное уважение. Их чтят, как чтят раненых солдат. В непрекращающемся сражении между Человечеством и Природой бедняки всегда оказываются на передовой. Они гибнут в канавах, а мы с развевающимися флагами под барабанный бой шагаем вперед по их телам.

О бедняках нельзя думать, не испытывая неловкого чувства стыда из-за того, что сам живешь в безопасности и комфорте, в то время как они вынуждены терпеть постоянные лишения. Это все равно что отсиживаться в тылу, когда твои товарищи сражаются и умирают на фронте. Бедняки истекают кровью и молча падают на землю. Природа со своей страшной дубинкой «Выживают сильнейшие» и Цивилизация с острым мечом «Спроса и предложения» непрерывно наносят им удары, и они отступают, но не сдаются до самого конца. И этот конец совсем не героический: молчаливый и угрюмый, он лишен всякой картинности.

Помнится, одним субботним вечером я видел старого бульдога, тихо лежавшего на ступенях небольшого магазина в Нью-Кат. Казалось, он спит, но вид у него все равно оставался свирепым, и никто его не беспокоил. Входя в магазин и выходя из него, люди перешагивали через пса, а если кто-то случайно задевал его ногой, бульдог начинал дышать тяжело и часто. Но вот один мужчина поскользнулся. Посмотрев вниз, он увидел под ногами кровавую лужицу и, присмотревшись, понял, что густая, темная струйка стекает со ступени, на которой лежит собака.

Мужчина наклонился, чтобы осмотреть бульдога. Тот открыл сонные глаза и оскалил зубы, и этот оскал мог означать в равной степени как благодарность от человеческого участия, так и раздражение от причиненного беспокойства. Через мгновение бульдог издох. Собралась толпа, мертвого пса повернули набок, и все увидели страшную рану в паху, из которой струилась кровь и свисали внутренности. Хозяин магазина сказал, что бульдог лежит здесь около часа.

Мне приходилось видеть, как так же безмолвно и сурово уходили из жизни бедняки – не те, которых знаете вы, Добрая Леди в изящных перчатках, или вы, Саймон Благодетель, и не те, которых вы хотели бы видеть; эти бедняки не ходят маршем с плакатами и кру´жками для пожертвований, не толпятся подле ваших бесплатных столовых и не распевают гимны на общих чаепитиях; об их судьбе вы ничего не знаете, разве что из протокола следователя; эти молчаливые, гордые бедняки ведут бой со смертью с раннего утра до позднего вечера, и когда она наконец их настигает и душит, повалив на прогнивший пол темного чердака, они умирают, крепко стиснув зубы.

Когда я жил в Ист-Энде, то знал одного мальчугана – далеко не ангела. Он был совсем не похож на чистеньких, добропорядочных юнцов из нравоучительных религиозных журналов, я даже был свидетелем, как один матрос остановил его на улице и отчитал за неподобающие выражения.

Он жил вместе с матерью и болезненным пятимесячным братом в подвале улочки, выходящей на Три-Колт-стрит. Куда делся отец, я толком не знаю. Скорее всего, он был «новообращенным» и ездил по стране с проповедями. Мальчуган работал посыльным и получал шесть шиллингов в неделю, а мать шила брюки и в те дни, когда была в силах и хорошо себя чувствовала, зарабатывала десять пенсов или даже шиллинг. К несчастью, бывали дни, когда четыре голые стены устраивали пляску перед ее глазами, а горящая свеча казалась крошечной светящейся точкой где-то вдалеке, и такое повторялось все чаще, сводя к минимуму их еженедельный доход. Но однажды вечером стены закружились в безумном хороводе, потом их унесло неизвестно куда, а свеча пробила потолок и превратилась в звезду, и тогда женщина поняла, что пора с работой завязывать.

– Джим, – проговорила она таким слабым голосом, что мальчику пришлось наклониться к ней, чтобы услышать, – в матрасе ты найдешь пару фунтов. Я их давно скопила. Этого хватит на мои похороны. И умоляю, Джим, позаботься о малыше. Не отдавай его в приют.

Джим обещал.

– И скажи: «Да поможет мне Бог!»

– Да поможет мне Бог, мама.

После этого, покончив с земными делами, женщина откинулась на подушки, и Смерть нанесла ей свой последний удар. Джим сдержал слово. Он нашел деньги, похоронил мать и, сложив на тележку немудреные пожитки, переехал в еще более дешевое жилье – половину старого сарая, за которую платил два шиллинга в неделю.

Полтора года они с малышом там жили. Каждое утро Джим относил братишку в ясли и каждый вечер, возвращаясь после работы, забирал домой. За пребывание малыша в яслях и небольшую порцию молока он платил четыре пенса в день. Как умудрялся он жить с братом на оставшиеся два шиллинга – выше моего понимания. Все, что мне известно: он так жил, и ни одна живая душа ему не помогала, и никто не знал, что ему требуется помощь. Джим нянчил малыша, иногда часами баюкал его, расхаживая по комнате, мыл и каждое воскресенье выносил на свежий воздух. Но, несмотря на всю заботу, несчастный малыш по истечении отпущенного ему срока, по выражению Джима, «гигнулся». Коронер был суров к Джиму.

– Если бы ты предпринял правильные шаги, – сказал он, – ребенок бы не умер. (Похоже, коронер думал, что тогда малышу было бы лучше. Странные мысли бродят в голове у коронеров.) Почему ты не обратился в службу опеки?

– Потому что не хотел связываться с опекой, – угрюмо произнес Джим. – Я обещал матери, что не отдам брата в приют, и не отдал.

Так совпало, что несчастный случай произошел во время мертвого сезона, и вечерние газеты ухватились за такое происшествие, устроив из него сенсацию. Помнится, Джим в мгновение ока стал героем. Добросердечные граждане призывали местного землевладельца, правительство и всех остальных, облеченных властью, помочь мальчику. И все предавали анафеме приходской совет. Думаю, из этого могла бы выйти какая-то польза для Джима, но ажиотаж продлился недолго. К несчастью, интерес к случившемуся погасил скандальный бракоразводный процесс, оттеснивший Джима на задний план, и о нем скоро позабыли.

Я рассказал моим друзьям эту историю после того, как Джефсон закончил свою. Оказалось, что уже почти час ночи и начинать работу над романом было слишком поздно.