Читать книгу Глас Божий - Джерри Джерико - Страница 2

***

Свербит. Ты слышишь?

Свербит под кожей твоею поток неиссякающий, беспрерывный и неудержимый. Так напорист он и непреклонен, так настойчив и невозмутим, что чувствуешь ты всем своим естеством – сие есть истина, пред истиной бессильно все сущее. Она уверенной волною застилает грязь и скверну, расползшуюся по углам твоей души. Твоей текучей, блестящей души, что трепещет в каждом клочке твоего несчастного тела, вынужденного быть единственным щитом ее. Она багрова и горяча, человеческая душа. Но была бы она кровью, что бежит в жилах обычной скотины или дикой твари животной, не питай она своими струями блистательный искусный разум, не имей сего великолепного наполнения, кое и свербит под твоею кожей, друг мой. Ибо несется по венам твоим, клокочет в сердце и разливается по артериям ничто иное как Голос мой.

Навек отныне мы неразделимы, любовь моя, и коли уж впустил меня ты в глубину души своей и поселил навеки в сердце, позволь именовать тебя со всею нежностью – любовь моя.

Свершилось се – я был тобой услышан, и вот трепещешь ты, как воробей на стуже, и дико озираешься – кто говорит со мною? Кто ты, покажись! Не прячься, но явись же мне!.. Дитя мое, предстать перед тобою я не в силах, ибо на мир смотрю твоими я глазами – из комнаты прекрасной и уютной, что именуешь черепной коробкой, гляжу из окон я обширных, глазницами они зовутся.

Здесь повстречал я деву редкой красоты и власти – прекрасна и грозна она, горда и могущественна. Воистину она – царица здесь, но и я, однако ж, не лакей, и подошел без трепета и робости к хозяйке сей души. Нагой она предстала предо мною, нагим и я пред ней предстал. Но вместо лютого, безжалостного боя, случилась страсть, и вот момент настал – переплелись мы пылко, исступленно. Я овладел ею, и она трепетала в руках моих, дивясь и страдая от сего жаркого и внезапного вторжения. Так чиста она была и целомудренна, так величава и строга. Но вот она попрана мною, я возвышаюсь над нею, ибо я покорил ее, ибо я низверг ее, ворвался в нее. И имя ее было Совесть.

Да, я трахнул твою Совесть, но этого мне мало, о любовь моя. Не делить мне души твоей ни с кем, ведь, знаешь ли, я не терплю соперников. Посему, закончив страстное совокупление, поцеловав со всею нежностью чудесные уста твоей прекрасной Совести, я впился в них зубами и отгрыз ее шелковистые алые губы от ее прелестного лица. Вмиг оно перестало быть прелестным – из глаз хлестал ужас, из груди рвался надрывный стон, ну а из раны жидкость – твоя же кровь, любовь моя. Зубы ее обнажились, розовые десны бесстыдно оголились, словно на приеме у зубного – какая, право, заурядность. На месте губ болтались лохмотья кожи и плоти, словно ветошь на убогом нищем. Какое отвратительное зрелище! Как Совесть может быть столь ранена и гадка? Невыносимо мне глядеть на сие убожество, поэтому украшу его актом любви. Гляди же, юное дитя мое, ударом кулака крошу в осколки я все зубы ей и в окровавленные уста ее вмещаюсь я, и, наслаждаясь изумлением и ужасом в глазах ее, свершаю вновь соитие в отверстый рот ее.

Стихает крик, о, наконец-то тишина! Не слышишь ты отныне иного гласа, кроме моего. Я же, заканчивая дело свое, вхожу столь глубоко, что заполняю глотку Совести всем своим естеством, и оттого гибнет она, задыхаясь и дрожа подо мною. Я извергаюсь в нее долго и тщательно, наполняю ее собою – и захлебнулась она мною, и окончательно была повержена.

О человек, взгляни на Совесть свою – как легко ее потерять, как слаба и бесполезна она, словно былинка, влекомая бурей прочь. Но и от былинки возможна польза – коснется она почвы и, пустив корни глубоко под землю, явит миру новое растение, несущее лишь благо. Но Совесть на такое не способна, она как шлюха подстилается под какой угодно принцип, рождая после грязь и скверну, что заполоняют собою душу твою, друг мой.

О, возлюбленный человек! Отныне буду я и совестью твоею, и хранителем души. Я тот, кто поведет тебя тропою благочестия и долга, кто путь тебе укажет и не покинет в трудный час сомнений и терзаний.

Встань на краю скалы прибрежной, взгляни на море, на его раскидистый простор, на волны, что покрывают морщинами его мудрое патриаршее чело. Каким бы кипучим ни был океан пред нашим взором, какой бы страшной бурею ни казалось его волнение, все, что мы видим, – лишь легкий вздох древнего старца, могучего титана, который, порой, нет-нет да вздохнет, глядя на деяния, творимые человеком, и волны его взметаются ввысь, а шторм бьет по скалам, швыряет корабли и деревушки разбивает в щепы. Однако сам он слишком колоссален и необъятен, чтобы заметить подобное. Всегда он единообразен, всегда уравновешен, и всегда знает, зачем он здесь и что в себе несет. Сосредоточен на своих глубинах и в них он расселил вселенную свою, своих детей, за коих он в ответе.

Отныне, любезный друг мой, станешь ты подобным океану – познаешь все свои глубины, в себе самом начнешь ты создавать то мирозданье, что населяют твари верные тебе, тобою щедро вскормленные. Ты будешь непоколебим, и небольшие беспокойства сердца не будут колыхать твое впечатлительное естество. Ты, любовь моя, их отныне не заметишь, как и океан не замечает шторма у берегов поселка рыболовов, в то время как громадная материя его лежит покойно в колыбели колоссальной суши и не тревожится подобным ничтожным плеском. Твои глубины населят прекрасные Смирение, Порядочность, Верность, Добродетель. Отныне не окажешься во власти жестоких Смуты, Исступления, Ража и Ярости. О да, я слышу, как забилось твое сердце, полыхая счастьем. Ты заживешь в гармонии и мире, ласкаемый Голосом моим до конца дней своих.

Однако же позволь и мне постичь твои глубины и поселить в них стражей тихих вод – акул, что стерегут границы океана, не допуская гнусных приземленных чужаков. Те будут пожраны. Но боль их – вся твоя. И ты, обуянный страданием, таясь, рыдая, примешься взывать ко мне, и вновь обласкан будешь Голосом моим.

И вновь уймешься, и закроешь свои воды от чужаков под именами Смута, Исступление и Ярость. Ах, милое дитя, чудовищная боль тебя постигнет, когда ты примешься исполосовывать ножом собственную грудь за то, что прижимал к ней тех, кого не должен. Какое страшное мучение терзать свою же плоть за ложь или подлог. Всё это неприятно, не правда ли? Но как бы ни претило сие деяние тебе – его исполнишь ты, измучаешь себя и истерзаешь, лишь потому что Справедливость отныне жива в твоем сердце, ее устами я буду говорить. Честь на одном плече твоем, Долг же – на другом. На шее гордо восседает Самообладание. В груди внимательно таится Выдержка. На переносице же – Настороженность. Прекрасные мои созданья! И я, творец их, неумолчно слышен тобою, стучу в висках и властвую в том замке, что зовется головой твоею. Череп твой прекрасен – укромен, влажен, мягок изнутри, а главное – просторен. И хорошо – иной раз, дитя мое, присутствие большого мозга мне неуютно, тесно. И если вдруг мозгами обделен мой человек возлюбленный – тем лучше! Лучше жить в просторе. Широкие глаза твои обозревают мир – я наслаждаюсь зрелищем его! Как он многообразен…

Дивны моря его и гордые леса, трубы заводов и собачее дерьмо, и даже шибкий ком гигантских сколопендр, что с мухами, личинками, жуками смешались в яме полной высранной любви – они сжирают нечистоты, плевки от семени мужского, ветошь с кровью, груды выкидышей, щедро поливаемые сблёвом.

Но кто сказал, что это нечистоты? На мой непредвзятый взгляд, любовь моя, нет чище и естественней созданья, чем человече наш любимый. И все его отходы так естественны, что ими уж меня не напугать. Что в них не так? Чем отвратителен так сильно человек? Ведь даже вскрытый и вывернутый наизнанку, с выпростанными наружу кишками, заполненными вчерашним супом и позавчерашним дерьмом, он прекрасен, ибо естественен. Ах, неужели ты не понимаешь, что все сущее в нашем мире сотворено из одной и той же материи? Так стоит ли кривить губами при виде соков наших жизней и в то же время сладостно вздыхать, почуяв запах спелой дыни, терзаемой ножом на твоих глазах? Чем так принципиально различимы дынный сок и сок желудочный, мой друг? Семя дыни и семя человека? Мякоть ее и мякоть ваших тел? Шершавые корки ее и шершавая кожа ваша, измятая под гнетом лет? Неужто аромат спелого фрукта слаще запаха созревшего мужчины или поспевшей женщины? Ведь всё, что исходит от них, – сродни той дыне по происхожденью, и весь человеческий жмых, любые соки и отходы прекрасны и ароматны точно так же. Се суть одно и то же!

Да, человек во всем условен. Кроме одного – своих страстей. Они его к погибели приводят, терзают душу, подкупают шлюху-Совесть. И гаснет человек, а следом гасну я. О боль, что смерть несет, невыносима! Ведь Смерть глуха! Её я ненавижу.

Но ты же, возлюбленный мой человек, способен слышать. Я буду стражем чистоты твоей души, я буду укротителем страстей, я поведу тебя тропою светлой жизни, что добродетели полна и что рождает новых дочерей и сыновей, которые УСЛЫШАТ. Любовь твоя, о человек, отныне служит лишь рожденью новых моих слушателей. Их жажду я. Услышьте же меня! Услышьте люди! Слушайте! Внимайте мне!

Окончен поиск, истина раскрыта – отныне ясен и разгадан смысл жизни, что ты искал так жадно, торжественно воздев свой взгляд ввысь к звездам либо облакам, а может, просто пялясь в потолок или на двери туалета, с печалью легкою усталого поэта, подперев рукою подбородок и предаваясь кручинным думам «Зачем же я живу, я, бренное существо, вынужденное справлять нужду и философствовать?».

Действительно, друг мой любезный, ну как тут не задуматься? Ведь разве может столь разумное созданье бессмысленно вершить круговорот микроэлементов в природе, разве может цели не иметь и смысла своего великолепного существования? Ах этот смысл! Во всем-то он ищется. Человече мой любимый наделяет смыслом всё сущее, подыскивает роль и предназначение каждой пылинке во вселенной, ну а себя же ставит на пьедестал осмысленности и пользы.

Но как иначе, о любовь моя? Я полностью согласен с сим сужденьем, человек – абсолют пользы, смысла и вершит он будущее мира!

Чем человек отличен от прочих тварей животного мира? Ты скажешь – он умен, но что значит умен? Бобры, однако ж, будут поумнее, строители и инженеры все они с рожденья, сороки – говорливы, полиглотны, дельфины свой язык имеют, умеют спать поочередно полушарьем мозга, преграды видят там, где зрение бессильно – в пучине мутных вод. Возможно, человек невиданно умел? Но муравьи и пчелы здесь готовы спорить. Орудие труда орел-стервятник использует, чтоб раздробить яйцо, добытое у страуса. Но как же чувства! – восклицаешь ты – Любовь и страсть! О, у животных чувств не занимать. Любовь и преданность их могут быть столь горячи, что и не снилось человеку. Собаки, лебеди и лошади и многие другие твари способны с нежностью и лаской относиться и друг к другу, и к тебе, мой милый человек. И в горе погибать они способны, способны и оплакивать детей своих, ты только вслушайся в надрывный горький вой волчицы, утратившей свое дитя, попавшее в капкан. О, что бы ты ни перечислил, все напрасно – мир чувств животным отнюдь не чужд. И если спросишь ты о чувстве юмора, то вспомни попугая или шимпанзе, дельфинов вспомни вновь, енотов и ворон. О гневе говорить и нечего – представь лишь ты взбешенного слона. Но есть одно отличье, о любезный друг, то самое о чем упоминалось выше – какая тварь живая, отправляясь в туалет, развлечь себя желает думами о боге или своих проблемах сущих? Или же, представьте только, там она читает?! Читать, друг мой, – великое уменье. Не просто буквы складывать в слова, но постигать чужую мудрость или развлекаться, совокупляя буквы с образом и сим путем читая мысли автора!

О фыркнет лев, о покачает головой бобер, о усмехнется гиена и презрительно отвернется кошка. Паук и вовсе не поймет что происходит.

Лишь ты один, любимый мною человек, неравнодушен к посторонним мыслям, чужим мечтаниям, желаниям и слову. Ты жаждешь слушать, поглощать, осознавать. И оторвав с земли свой взгляд, оцениваешь мир ты вдохновенно, ты ищешь логику его и алгоритм, дабы постигнуть, наконец, его изнанку лишь для одной великой цели – разузнать, о что же там за гранью жизни? Как будто у тебя есть выбор, друг мой. Как будто можно передумать, и если жизнь загробная вдруг вышла не по вкусу – раздумать умирать и дальше в мире обретаться, все так же день за днем сутра себе глазунью стряпать. В обед с приятелем вздыхать о скверных людях, что живут неверно, а вечерком, свернувшись на диване, спокойно ожидать конца сих суток, чтоб поскорее наступил рассвет, исполненный надежд, и брызги солнца озарили б кухню яростным восходом жаркого светила, чтобы при свете мог ты вновь извлечь яйцо и движением привычным разбить его и вылить на сковороду. О вечная жизнь! Да будет она благословлена!

И коль уж слушать ты желаешь – желание исполнено твоё. Отныне Голос мой – глашатай истины и пастырь твоих мыслей. Задумайся – что слышишь ты? Мужской глас или женский? Чужой он или же твой собственный? И с удивлением обнаружишь ты, что голос мыслей не имеет тембра и тональности, и пол неясен, нет ни высоты, ни силы, ни объема. Ты вдруг уверенно признал свой голос собственный, но тут же и засомневался. Какое, право, чудо! Ты слышишь Голос мой, ты мыслишь им, но не имеет он звучания. О страх тебя объял! Ты восклицаешь – кто ты? Кто же ты? Что ты за суть?

Ах, суть моя есть истина и благо. Я – откровение, дар человечеству от демиургов мира. Ведь хрупок человек, не в силах сам хранить он добродетель и соблюдать благой порядок бытия. Терзаемый страстями, словно буйвол стаей львиц, влачится он по миру, забыв об истинном пути, бредя по бездорожию сомнений и исканий.

О милый человек!

Запомни главное – ты в мир пришел с великой целью. Она ясна, как ясен луч искристый, блеснувший сквозь шатер листвы росистой. Твое предназначение, мой друг, через пищеварительные органы свои годами прогонять полсотни тонн харчей, их претворяя в кал. И эти тонны кала размазать по поверхности земли, чтобы питали они почву и взрастили осиновую рощицу, в которой будешь ты гулять с возлюбленной своей, читая тысячи стихов, давая сотни обещаний. На дивном янтарно-алом покрывале осени осинной ты припадешь как рыцарь на одно колено и поклянешься тысячами клятв. Всё это нужно лишь за тем, чтоб после вы соединились и сотворили, наконец, дитя. Дитя! Благословен ты, новый человек! Услышь меня скорее! Внемли же мне, и возлюби меня! Дитя меня услышит. Как слышишь ты, избранник твой, отец и мать, и твой сосед, и люди за рекою. Как слышит Голос мой весь мир.

И наконец, настала в мире благодать. Не знают войн народы, голода и смуты они не помнят вовсе. Никто не лжет, никто не замахнёт рукою. Никто желаниям страстей не подчинен, и не беснуется от вихря жарких чувств, и не артачится, и все сердца стучат как барабаны в унисон.

И если чья-то воля вздумает меня дурачить, ослушается, станет мне перечить – со всей любовью, друг мой, я ее уйму. И боль её почувствуешь ты полно – ведь боли так боится человек. Всю жизнь трясется он от страха боли. Всю жизнь её испытывает он. Так будешь болью ты сполна наказан, любовь моя, мятежный человек. О, опусти удар свой на другого – вмиг отгрызешь себе ты палец. Рискни же обокрасть собрата – ушей себя лишишь. Ты сам себя жестоко покалечишь и изуродуешь и будешь ты гоним, и презираем обществом. О, бунт и смута будут людям ненавистны – твои увечья всколыхнут их память, и вспомнят они боль свою и в ужасе отпрянут. И каждый сам себя захочет обнять да приголубить, но их взлелею я. У них освободится время от жалости к себе, усилий смехотворных понять твои поступки, посему ты будешь изгнан, опозорен, посрамлён. Чтоб не напоминать здоровым, верным людям об изъянах, что бушуют в сердцах бунтующих людей. Один лишь я с тобой навек останусь – внимать мне будешь ты и мудростью моею упиваться.

Едины мы стремленьями, едины верой и едины мыслями своими! Единство – ключ к равновесию сообщества людей на всей планете вашей. Я его создатель. Я Голос Бога, Благодать. Внимайте, люди, здравствуйте, живите!