Читать книгу Глас Божий - Джерри Джерико - Страница 7

Сообщения между городами Халехайда осуществлялись по высоким эстакадам, грациозно перешагивающим живописную местность громадными ногами-опорами точно грандиозные титаны-животные. Спинами эти гиганты поддерживали рельсы, а так же шоссе, бок о бок убегающие вдаль в разных направлениях. Иных путей халехайдцы не прокладывали, и местная природа буйствовала в своем диком разнообразии между громадными эстакадными столбами.

Промышленные пути к карьерам были тупиковыми, подъезды к деревням так же возможны были лишь по эстакадам – несомненно, природный мир благоденствовал, не оскверненный присутствием любопытного человека, охочего до девственности и красоты лесов и рек.

Заводы халехайдцы не прятали за чертой города, но селились вокруг них в непосредственной близости, оснастив систему выбросов усиленной фильтрацией. Впрочем, меры эти были не особенно успешными, посему лёгкая газовая вуаль, окутывающая улицы, была типичным обрамлением городского халехайдского пейзажа.

Крупные города Халехайда были густонаселены и монументальны, но ни один из них по красоте и мощи не приближался к Фастару – истинному титану инфраструктуры, кудревато поросшей вокруг громадных кубических кайолов, которые соседствовали с заводскими площадями и даже имели свое собственное производство.

Автомобильные дороги опоясывали город, не сумев протиснуться в застроенном центре. Однако и людям приходилось передвигаться по виадукам, возвышающимся над стадионами, тренировочными площадками и рынками, что теснились друг у друга под боком.

Тем не менее, не все фастарцы жили в дебрях железобетонных джунглей, иные селились ближе к окраине города у автомобильных шоссе. Иметь машину означало владеть несказанной роскошью, лишь немногие могли позволить себе личный транспорт, равно как и дома вдали от железных дорог и шумов производства.

Ингион Деорса был счастливым обладателем собственного автомобиля марки «Саверадса». Пользовался он им исключительно редко, поскольку и проживал в Фастаре едва ли три месяца в году, будучи в бесконечных разъездах. Нынче он задержался в городе намного дольше обычного, следуя воле доминуса. И потому разъезжал на своей блестящей «Саверадсе», курсируя между зданием Консенсуса и домом, утопающем в цветущих деревьях – в Вишневом Доле жили многие состоятельные фастарцы.

Семейство Деорса славилось своей утонченностью и образованностью, и всё их жилище дышало любовью к искусству и тихой безмятежной изысканностью. От блестящих отполированных столешниц и крышек роялей, натёртых полов, подсвечников и строгих картинных рам веяло тёплым камерным покоем и уютной аккуратностью. Мягкая мебель на вычурных ножках перекликалась с мягкими книжными переплётами, выглядывающими из обширных стеллажей – бережно здесь относились и к предметам искусства, и к гостям. Но наибольшей мягкостью и учтивостью в доме обладал характер госпожи Агны Деорса, получившей от соседей прозвище «агнец». Она жила уединенно, по полгода не видя мужа и детей, наезжавших лишь по большим праздникам. Однако регулярно принимала у себя общество любителей поэзии и музыки, влекомое в дом Деорса аурой вдохновенных обсуждений халедского стихосложения.

Вместе с мужем они принимали общество иного толка. Когда тот задерживался в Фастаре, то привечал у себя членов правительства и администраторов высшего уровня. Дом семейства Деорса редко пустовал и с началом лета его обсыпанные вишневым цветом веранды практически каждый вечер гудели от монологов, обсуждений, музыки и звона бокалов.

Нынче же, за пару дней до главного праздника в году Ингион Деорса устроил званый ужин и пригласил на него членов Малого совета, включая, разумеется, и доминуса.

Тот любил душевные вечера в Вишневом Доле, напоенные ароматами цветущих деревьев и горячих мясных блюд, и всегда с радостью принимал приглашения Деорсы.

Сразу же после вечерней молитвы доминус покинул кайол и отправился на станцию. Он был одет в скромную серую мантию до щиколоток с рукавами цвета слоновой кости и его обычный священнический облик притягивал редкие взгляды. Те немногие, кто узнавали его по пути, лишь касались пальцами своих лбов, на что доминус неизменно отвечал встречным жестом, выводя дланью очертания квадрата в сторону просящего о благословлении.

Он сел на тот самый поезд, который каждый день увозил Абби на окраину города в Долгоречье, но занял иное место – он смотрел вперёд по ходу движения, с интересом разглядывая в окно живописный вечерний Фастар. Абинур обычно сидел в кресле напротив и без всякого восторга глядел, как город убегает назад.

Вагон был полупустой, тихо бормотало радио, и доминус совершенно расслабился в своем кресле, не предаваясь ни возвышенным мыслям, ни рассуждениям о делах, ни мечтам, ни молитвам. Поезд влёк его прочь всё быстрее, урча и вздыхая уютным вагоном словно большой и теплой утробой.

Когда он вышел на аллею по направлению к Вишневому Долу, уже смеркалось. Ветра не было, наступал терпкий сладкий вечер. Прогулка разбудила аппетит – доминус пребывал в отличном настроении и предвкушении чудесного ужина в приятной компании. Посему, когда в дверях дома его встретила улыбающаяся госпожа Деорса, доминус и сам сиял как отполированный рояль, за которым он вскоре проведет немало дивных мгновений.

Агна Деорса лично встречала всех гостей и провожала их в зал, где собиралось общество. Аккуратно и строго одетая, с убранными наверх в какой-то замысловатый пучок волосами, невысокая, вся светлая как пушинка Агна и впрямь напоминала кроткого агнца – она улыбалась столь мягко и искренне, и глядела столь дружелюбно и открыто, что гости с порога окунались в ауру полнейшего умиротворения.

– Ваша святость! Видеть вас здесь настоящее счастье, – Агна мягко пожала ладонь доминуса обеими руками. – В последнее время вы посещаете нас так редко.

Доминус широко улыбнулся и так же обхватил её руки ладонями.

– И я досадую по этому поводу, дорогая Агна. Вечера в Вишневом Доле настоящее отдохновение души и тела, я и сам поистине счастлив здесь бывать.

– Как Сарола? – тихо спросила Агна, провожая гостя в дом. Они медленно брели по коридору, наклонившись друг к другу и перешептываясь. – Она ещё не вернулась?

– Нет, – покачал головой доминус, – к сожалению, пока до этого далеко.

– Но… как она?

Доминус с улыбкой вздохнул.

– На прошлой неделе я получил от неё подробнейшее письмо, которое вселило в меня надежду и радость. Ладрийские источники и впрямь творят чудеса.

– Природа поистине великий врачеватель, – прошептала Агна, всё ещё не выпуская рук доминуса. Тот кивнул.

– Не могу не согласиться.

– Я каждый день молюсь, чтобы ваша жена обрела силы и всем естеством прияла целебную силу природы. Я молю Благодать подарить ей успокоение и безмятежность. Болезнь ослабляет дух, ваша святость, изматывает тело. Ведь и я через это прошла…

– Благодарю вас, – серьёзно сказал доминус, – и восхищаюсь вашей отвагой и невозмутимостью. Вам удалось побороть коварный недуг, он не сломил вас. И я верю, Сарола вскоре повторит ваш подвиг.

– Мы все верим, ваша святость.

Агна осторожно выпустила его руки и пропустила гостя вперед. Доминус прошёл в зал, где собрались гости, которые тут же принялись обмениваться с ним приветствиями.

– Однако где же Ингион? – поинтересовался доминус, оглядываясь по сторонам. – Неужели он всё же снова удрал в Ферру, махнув рукой на мою просьбу?

– О нет, ваша святость! – со смехом ответила Агна. – Он бы не смел вас ослушаться. А вот и он!

С улицы послышался мелодичный автомобильный гудок, на подъезде к гаражу зашуршали автомобильные шины. Хлопнули дверцы, в окне мелькнул силуэт Деорсы, тащившего нечто большое и увесистое. Его обогнал мальчик лет десяти – он бросился к Агне, встречавшей их в дверях, и затараторил прямо на бегу:

– Ты не поверишь, что купил мне дед! Мы были на той фабрике, о которой я тебе рассказывал, и там… там нам вынесли самый настоящий телескоп! Большой, тяжелый! Дед купил его, купил его мне!

Он схватил Агну за руки и повлек в дом. Деорса проследовал за ними, осторожно опустив здоровенную коробку на пол в прихожей.

– Папа, ты его балуешь, – с укоризной произнесла молодая женщина, выходя им навстречу из зала. – Я представляю сколько это стоит. К тому же вещь весьма хрупкая, а у него вечно всё из рук валится! Э́кбат вовсе не славится аккуратностью…

– Э́кбат славится умом и наблюдательностью, Дамиа, – мягко перебил ее Деорса. – Вот и пускай наблюдает за звёздами. И неужели детская мечта измеряется в деньгах?

Он улыбнулся и подмигнул дочери, и, обняв мальчика за плечи, вошёл в зал. Пятеро гостей с бокалами в руках расселись по диванам и креслам, в центре комнаты в самом удобном кресле для почётных гостей сидел доминус. Пожимая руку Ингиона, он с удовольствием приметил его необычайное воодушевление. Глаза Деорсы блестели, щеки порозовели и видом своим он больше не напоминал измотанного работой служащего, но излучал живость и бодрость.

– А вот и Экбат, – заметил доминус, переводя взгляд на мальчика. – Ингион, он скоро обгонит вас в росте. Этого парня невозможно остановить, он растет как молодой тополь. Или же это мы с вами становимся ниже?

– Иногда я и сам себя спрашиваю о том же, – рассмеялся Деорса. Он с гордостью взглянул на внука. – Экбату всего девять лет, но умом и статью он обгоняет не только сверстников, но и многих из тех, кто постарше.

Доминус с улыбкой кивнул. Мальчик был и впрямь высок для своего возраста, он был ладен и миловиден и обладал огромными синими глазами, которые с восторгом и волнением взирали на влиятельнейшего человека в мире, запросто сидевшего в гостиной его деда.

– Ещё морской воды, ваша святость? – осведомилась мать Экбата Дамиа. Она держала в руках графин с голубоватой жидкостью.

– Нет, благодарю.

Опреснённая морская вода с добавлением эфирных масел, зелени и льда неплохо расходилась среди гостей, предвкушающих ужин – в соседнем помещении уже был накрыт стол, на котором маняще выстроились притаившиеся под металлическими крышками блюда. Впрочем, долго томить гостей хозяева не собирались и вскоре все уже сидели за ужином и оживленно беседовали, не забывая нахваливать кулинарные способности Агны.

Спустя полтора часа все снова перешли в гостиный зал, где вновь развалились на диванах с бокалами морской воды.

– Ваша святость, – обратилась к доминусу Агна, после того как тот отставил бокал в сторону, – порадуете ли вы нас сегодня своим чудесным исполнением?

– Несомненно! – доминус сбросил мантию и остался в длинном сером платье из плотной стоячей ткани с высоким горлом и узкими рукавами. Он направился к роялю, разминая пальцы.

Агна потянулась, было, к стеллажу за нотами, но доминус покачал головой.

– Сегодня только экспромт, дорогая госпожа Деорса! – провозгласил он, усаживаясь за рояль. – Вдохновенный экспромт, навеянный сим дивным вечером.

Он сразу же опустил руки на клавиши. Полилась плавная, замысловатая музыка – доминус брал сложные головоломные аккорды и тут же низвергал их причудливыми ручьями мелодий, похожих то на весеннюю капель, то на рёв водопада. Играя, он задумчиво блуждал взглядом по комнате, словно нащупывая детали для вдохновения. Ингион Деорса сидел на диване со своим внуком и, прикрыв глаза, с упоением слушал импровизации доминуса. Тот довольно посматривал на него, радуясь переменам, произошедшим с главой министерии. Переменам, несомненно, в лучшую сторону. Деорса был бодр и улыбчив, краснел, много говорил и смеялся.

Вот каков его факел… – рассуждал доминус, перебирая клавиши. У каждого есть свой факел – тот огонь, при взгляде на который сияют глаза, который теплом своим греет тело, светом своим освещает жизненный путь. Факел, сжимая который, чувствуешь в сердце уверенность. Для Деорсы это его семья, его дом.

Доминус удовлетворённо кивнул сам себе и, вдохновившись на новую импровизацию, заиграл нечто мажорное на нижних октавах.

Деорса приобнял внука за плечи и тот охотно прильнул к нему. Оба, как и все, самозабвенно слушали игру доминуса. Деорса поглаживал Экбата по плечу, но вдруг дотронулся пальцами до его щеки и принялся нежно поглаживать её. Доминус, краем глаза приметивший этот жест, вздрогнул и отвел взгляд. Он густо покраснел и теперь глядел только на клавиши.

Да что со мной? Что в этом такого? Он искоса взглянул на них. Деорса, запрокинув голову с выражением глубокого наслаждения в лице, едва касаясь кончиками пальцев кожи мальчика, продолжал настойчиво гладить его по щеке. Тот, привалившись к его груди, как-то растерянно глядел на подлокотник дивана.

По спине доминуса пробежал холодок. Он продолжал играть, но в его душе заскребли кошки. Никто из присутствующих в зале не обращал на Деорсу с внуком никакого внимания, лишь он один увидел то, чего, вероятно и вовсе не было. Откуда только могла взяться такая извращенная фантазия? Доминус от возмущения чуть было не взял неверный аккорд. Как можно было только допустить такие отвратительные мысли о столь чудесных людях?

Но… отчего-то эта близость теперь упорно казалась ему неправильной и странной.

Он вновь скосил глаза на Деорсу. Тот перестал улыбаться и теперь с каким-то голодным выражением лица глядел на мальчика, все ещё изучающего подлокотник и застывшего в не самой удобной позе. Гости заметно оживились и доминус обнаружил, что играет нечто энергичное и даже воинственное. Плавно подведя мелодию к финалу и завершив свое выступление несколькими массивными аккордами, доминус получил настоящие овации. Пока он раскланивался у рояля, гости подходили к нему и громко расточали комплименты. Подобрался к нему и Деорса, на ходу аплодируя и выражая своё искреннее восхищение.

Доминус кисло улыбнулся и попросил воды. Схватив бокал, он отправился на веранду. Деорса проследовал за ним. Он о чём-то разглагольствовал, но доминус не разбирал ни слова. Голоса вокруг него сливались в один сплошной гомон – доминус был сосредоточен лишь на своём внутреннем голосе.

Я спрошу его. Спрошу прямо. Ведь он не соврёт, попросту не сумеет. Он не сможет соврать, Благодать ему не позволит. Но что если мои догадки неверны? Такого оскорбления Деорса не вынесет. Он покинет свой пост, начнутся перестановки, снова неразбериха в министерии. От правды отделяет один лишь вопрос, но он же отделяет и мир от разрухи.

– Ингион, вы часто видитесь с Экбатом? – начал доминус издалека.

– С Экбатом? – удивлённо переспросил Деорса, рассуждавший в это время о преимуществах импровизации в творчестве и политике.

– Да, с вашим внуком Экбатом.

– Нет, ваша святость, к сожалению весьма редко.

– Но почему же? Ведь вы так привязаны друг к другу, – вкрадчиво продолжал доминус. – Отчего не навещаете его?

– Я регулярно посылаю ему письма, фотографии и подарки. Мы постоянно созваниваемся, – Деорса пожал плечами. – Я лично нанимаю персонал для него, заказываю одежду. Несколько раз в год Дамиа привозит его на праздники, и мы вместе проводим каникулы. Я считаю, что достаточно уделяю ему внимания.

– Он очень любит вас, Ингион.

– Полагаю, что так.

– Ну а вы?

– Конечно же, люблю его, ваша святость, – удивлённо проговорил Деорса, приподняв брови. Доминус кивнул.

– Экбат будет очень тосковать без вас, когда вы уедете. Он к вам невероятно привязан.

Деорса метнул на него взгляд.

– Вы правда заметили?

– Разумеется. Он вас ценит и уважает. Доверяет вам. Вы авторитет для него. Не хотите ли остаться подольше и провести с любимым внуком всё лето?

Деорса напрягся. Ему стало жарко, лоб его покрылся испариной.

– Нет, – процедил он, удивлённо взглянув на доминуса. Тот тихо продолжал.

– О это удивительно, отчего же?

Деорса ошарашенно уставился на него, раскрыв рот.

– Что с вами, Ингион? Ингион?

Доминус подошел к нему вплотную и еле слышно проговорил:

– Следуйте за мной немедленно.

Доминус степенно прошествовал в зал, вежливо отвечая и кивая гостям, моментально окружившим его. Деорса тащился за ним, еле переставляя ноги. Он побледнел и нахмурился, от его былого сияющего вида не осталось ни следа. Они оба вышли в коридор и доминус решительно направился в библиотеку. Пропустив в комнату Деорсу, доминус закрыл за собой дверь и приставил к ней стул. Деорса в изумлении взирал на него, широко раскрыв глаза.

– Ваша святость… Что вы делаете? Что происходит?

– Именно эти вопросы и вертятся у меня на языке, Ингион.

– Прошу вас, объяснитесь.

Доминус прошёлся вдоль стеллажей с книгами, читая названия на корешках.

– Я бы хотел услышать подробный ответ на свой вопрос. По какой причине вы редко навещаете Экбата? Точнее – никогда не навещаете.

– Ведь вы знаете, я в вечных разъездах…

– Продолжайте.

– У меня ответственная работа, ваша святость, я не могу всё бросить и торчать в Фастаре только потому что мой внук соскучился по мне.

– Это правда, – согласился доминус. – Но всё же, почему вы охотнее встречаетесь с мальчиком здесь, в доме вашей жены, нежели у него дома или в своей квартире в центре?

– Ваша святость… – Деорса шумно вздохнул.

Доминус тоже вздохнул и обернулся к нему.

– Вы же не пытаетесь соврать? – спокойно спросил он, глядя как Деорса хватает себя за запястья.

– Я… я… не хочу долго оставаться с ним наедине, – выпалил Деорса. Доминус похолодел. Сквозившие в голове призрачные догадки принялись складываться в ясную и отчетливую картину.

– Полагаю, вы догадались, каким будет мой следующий вопрос?

Деорса кивнул. Он оперся двумя руками на стол и тяжело дышал. На лбу его блестела испарина, остекленевшие в немом ужасе глаза были широко распахнуты.

– Но прежде чем задам его, – продолжал доминус, – хочу спросить вот что: вы всё ещё слышите Голос?

– Несомненно, ваша святость. Слышу отчетливо и ясно.

– Что ж. Перейдем к главному: почему же вы не хотите оставаться с мальчиком наедине?

Деорса охнул и опустился у стола на колени. Доминус не шелохнулся.

– Я боюсь… я боюсь всё испортить. Боюсь не сдержаться и отпугнуть, всё испортить.

– Вот как… испортить что?

– Наши отношения.

– Чем же их можно испортить? – медленно произнес доминус.

Деорса вскрикнул. Он умоляюще взглянул на доминуса, тот ответил вопросительным взглядом.

– Спешкой, настойчивостью, навязчивостью.

– Вот как. А как долго развивались ваши отношения?

Деорса согнулся пополам и схватился за горло. Шумно выдыхая носом, он процедил:

– Я растил его с рождения. Я давал ему всё самое лучшее со всей искренностью и любовью, на какую был способен. Он не мог не почувствовать… Он чувствует! Ибо моё чувство настоящее. Он тянется к нему.

– Как мотылёк к свече. Он ищет тепла и поддержки.

– Он получает их.

– Он получает дорогие подарки. Двусмысленные ласки, – доминус прищурился, – от которых ему не по себе.

Деорса, давясь слезами, ничего не отвечал. Доминус подошёл к нему и присел на корточки.

– Он не смеет оттолкнуть вас, ибо ваш авторитет слишком силен. Он верит вам.

– Нет! Он не отталкивает меня, поскольку и сам желает этого. Я долго пытался заслужить его отклик. И он идёт мне навстречу.

Доминус двумя пальцами поднял его голову за подбородок.

– Слышите ли вы себя? Вы говорите о ребёнке. О человеке с несформированной психикой. Он не может идти вам навстречу, поскольку не понимает, чего вы от него хотите. Вы пытаетесь говорить с ним на языке чувственности, но она свойственна лишь зрелым людям, для него ваши сигналы звучат как угроза.

– Я никогда не настаивал. Я всегда мягко подводил его к…

– Ингион… – доминус и сам мог с трудом говорить, – всё это время… с самого его рождения… вы не баловали. Вы ухаживали.

Он опустился на колени и закрыл лицо руками.

– Вот он ваш факел. Вот факел! Этот ваш «проект». Вы бережно растили для себя свою мечту – холили и лелеяли ребёнка, строили вокруг него крепость из подарков, приучали к ласкам. Вы стали для него богом, вы знаете его наизусть, исполняете все желания, решаете все проблемы. Вы нежны и предупредительны. Он сделает всё, что вы скажете, он полностью беспомощен перед вами. Каков же ваш следующий шаг? Что дальше?

– Близость.

– Близость… – простонал доминус, схватившись за голову. – Всемогущий боже, снится ли мне это, либо наяву происходит? Благословлённый Благодатью божией, молю тебя, Глас всего сущего, молю о помощи! Уйми тревогу мою, уйми мой страх, огради от скверного, огради от дурных мыслей… Но Ингион… – прошептал он, – это насилие. Как же возможно… Неужели Благодать позволяет тебе вершить его? Как это возможно?

Деорса мотал головой.

– Нет. Нет! Не насилие. Я не нападал, нет. Я не калечил. Я не причинял боли! Я вёл к согласию. Вёл к согласию!

– Ингион, – доминус схватил его за плечи, – мы знакомы пятнадцать лет. Я всегда уважал тебя! Ещё в лектории я восхищался твоей энергией и блистательным умом. Ты всегда руководствовался в своих поступках и суждениях требованиями рассудка, здравого смысла, ты всегда был чужд различного фантазёрства… Рассудительный, здравомыслящий Ингион! Где же нынче твой трезвый ум? Неужто не понимаешь ты, что твои лёгкие прикосновения ранят, как ранили бы и побои. Ибо они непонятны, мотивы их неведомы ребенку. И дети боятся неизведанного. Это не путь к согласию, не ласка – это предупреждение о том, что вскоре свершится. И тревога, что ты посеял в сердце мальчика, отныне не покинет его никогда. Он будет всю жизнь ждать подвоха от самых близких ему людей. И как бы бережно ты ни готовил его, в любом случае это будет насилием. Сама эта подготовка, это… ухаживание – насилие! Как Благодать допускает это? Я не могу понять…

Он вдруг принялся ощупывать его плечи.

– Ингион!

Доминус вскочил на ноги и попятился.

– Немедленно раздевайся!

– Что?! – вскричал Деорса, отпрянув в сторону.

– Снимай одежду! Снимай же!

Деорса, скривив рот в гримасе отчаяния, всхлипывая, принялся расстегивать тренчкот.

– Не может быть… – прошептал доминус, потирая ладонью подбородок, – я не могу поверить! Не верю глазам своим!

Под элегантным габардиновым одеянием Деорсы оказался толстый грубый жилет. Он был сплетен из жесткого конского волоса и торчал косматыми пучками в разные стороны. Кожа под ним была пунцовой от воспалений, она покрылась волдырями и царапинами, некоторые из них кровоточили.

– Это… это…

– Власяница, – произнес Деорса.

– О Ингион! – доминус схватился за голову. – Благодать убивает тебя. Ты самовредящий. Самовредящий! Ты перечишь Гласу Божьему!

– Я всегда подчинялся! – вдруг взревел Деорса. Доминус в ужасе отпрянул, прижавшись спиной к стеллажу. – Всегда чтил его! Всю жизнь жил его заветами. Слушал его бредни. А он жрал, жрал меня изнутри! Он пожирал! – Деорса шарахнул кулаком по столу. – И я был обессилен. Безволен! Голоден. Неудовлетворен! Но теперь… теперь всё изменится.

Доминус со страхом и изумлением взирал на него, не произнося ни слова. Деорса продолжал говорить, при этом с силой расцарапывая себе руки.

– Я никогда не тронул ни единого ребенка. Никогда! Я не вторгался в чужие жизни, ибо понимал всю гнусность этого деяния. И когда родился Экбат, я вдруг понял – вторгаться и не нужно! Мне чужды коварство и жестокость, присущие диким зверолюдям прошлого. Достичь желаемого можно любовью и дружбой. Это честный путь! Я заслужил желаемый исход! Заслужил! Я ждал десять лет. Я из кожи вон лез, воевал сам с собой лишь ради того, чтобы не ранить его. Но научить любить!.. Как можно не желать его, ведь он так прекрасен? Он уже достаточно созрел для любви. Но при этом юный мальчик так свеж и невинен. Он искренен и чист! Ведь он ещё не слышит Голос, не опорочен им, он настоящий! Он благоухает чем-то сладким. Он пахнет целомудрием и наивностью. От него не смердит гнилой рыбой, кожным жиром, потом и холуйством как от взрослых особей. Он пахнет любовью! Так пахнет любовь. И я получу её.