Читать книгу Глас Божий - Джерри Джерико - Страница 6

***

До моего великого прихода всё о свободе размышлял ты, человек. И как же только ты ни исковеркал сие великолепное понятие. Не обессудь! Но больно было слышать, что свобода лишь выражается в способности сбежать от всяких обязательств и укрыться под шкурой вседозволенности прав. Но не свободен тот кто безответствен. Звучали громкие надрывные слова о том, что может быть свободен лишь тот, кто всё в себе сломает, отринет всё, откажется от гнева, изгонит боль и страх и распахнет наружу душу, и вывернется миру наизнанку как огурец морской кишки свои выпрастывает на обозренье всему свету. Сие зовется не иначе как свобода духа! Но друг мой, это не свобода. Но демонстрация пустых своих кишок. Изгонишь ярость ты, но лишь посеешь горечь и тоску по столь неутоленной жажде искры, что зажигала весь твой внутренний огонь. Сколь жалко это зрелище.

Не отсекай же от себя куски своей прекрасной сущности, но помни – свободен может быть лишь тот, кто цел, лишь тот свободным будет, кто собрать себя сумел. Декапитация твоя тебя не сделает свободным, но сделает беспомощным. Ведь не свободен тот, кто сам собой пришиблен.

О человек, как прост ответ на столь вопрос тяжёлый! Он не сокрыт покровом тайн, он максимально голый! Он чист, как первородный снег, пойми – свобода это человек. Сие синонимы.

Всё что в тебе содержится – прекрасно. Оно являет полностью тебя таким какой ты есть, каким себя собрал. Ты не сосуд, залитый мутной жижей, но пирамида из решений и страстей. Они тебя и строили, вершили. Ковал себя, не покладая рук, воистину свободный человек. Толкал ногами почву он, взрываясь, взлетал от гнева, падал от тоски, рыдал от горя, медленно влачился, томим печалью, бешено бурлил от жгучей радости и ветреной удачи. Бежал быстрей гепарда по равнинам, преследуемый страхом. Страх чудовищен и жизненно необходим. Гонимый им взведённый человек мгновенно вычисляет нехитрой формулой что важно, что вторично. Он ищет и искать он будет долго спасение от страха и мытарств. Он понимает, что никто не в силах помочь ему, ответственен лишь он. Лишь он один себя определяет. Лишь он один себя освобождает. Осознает себя и принимает. Вооружается щитом – ответственностью за себя. И мир вокруг. Ведь человек опасен, и это осознав, становится прекрасен.

Вот гимн свободы, я его изрек – свобода это человек.

Сие есть правда, друг мой. Эволюции ступень лежит за той, где обретаешь ты свободу. Где познаешь свою природу и наслаждаешься всецелой красотой.

Теперь открою маленький секрет. На самом деле у тебя свободы нет. За сим красивым сочным словом как за массивным острым частоколом стоит беспомощный и робкий человек. Он гол во тьме, он плачет от бессилья, он страждет, ищет, ползая как червь, руками шарит по земле холодной, пытается нащупать что-то поострее, чтоб защитить себя иль сдохнуть побыстрее.

Я, преисполненный любви и состраданья к прекрасному смятенному созданью, теплом и ласкою его взлелею, утешу его нежного нежнее. Он как дитя – он безответственен, беспомощен и робок. И страхом не гоним вперёд, но им раздавлен. И полагает смерть решеньем всех проблем – свою, чужую ли…

Ах человек! Любовь моя к тебе воистину неистребима. Твою ответственность беру я на себя. Я буду защищать тебя отныне, но и наказывать, по-прежнему любя.

Мой человек, ты чувствуешь себя таким огромным. И каждый день, едва проснувшись утром, ты полагаешь, что стоишь лицом к успеху и славным подвигам на поприще своём. На самом деле смотришь ты в глубины чудовищной непостижимой бездны, неотвратимой, тёмной, вездесущей – она твой дом, она твой прародитель. Не жалкая хибара из бетона твоё укромное жилище, друг мой, но мощные пространства, где титаны взрывают звезды, двигают границы всей существующей вселенной. Всё шире разверзаются они, как мышцы необъятнейшей вагины, рождающей вселенную затем, чтоб вскоре та погибла безвозвратно. Как гибнет всё, что космос породил. Как гибнут сверхгиганты-солнца, так и погибнешь ты, мой милый друг.

Представь что солнце – самый тривиальный, большой и круглый огненный арбуз. И рядом положи, к примеру, ты бисеринку крохотную, друг. Это твоя планета.

Теперь ты бисеринку эту представь как солнце и рассыпь поодаль еще ты бусин пятьдесят. Это межзвёздное соседство, звёзды, мерцающие на небе ночном. Себя ты видишь? Слишком ты ничтожен и уж давно ты выбыл из игры. Однако мы продолжим дальше и выясним примерные размеры родной вселенной. Встань же на колени и найди ты мельчайшую пылинку из возможных. Её ты отнеси в ржаное поле. Примерно как пылинка эта и выглядит межзвёздное соседство, (в котором солнце словно бисер), среди громады всей галактики твоей, которая спиралью колоссальной взвихрила миллиарды тех пылинок – содружеств звездных. И в центре сей галактики, конечно, мы видим сверхмассивную дыру.

Однако до сих пор я не окончил свои сравнения, возьми же снова бисер. Вот бусинка что на твоей ладони – твоя галактика родная (где солнце ваше мельче мелкой пыли в сравнении с полями), её ты положи поодаль с россыпью таких же. Вот галактическая группа. Теперь её представь ты бусиной ничтожной среди подобных ей – а вот и сверхскопление групп галактических. Возьми опять ты бисер пресловутый, представь что бусина – и есть то сверхскопленье групп галактических – их там миллиарды. И брось её в ту россыпь бисерную – группа сверхскоплений. Я думаю, ты сразу догадался – теперь многострадальной бусине придется быть всей группой. Возьми её и поцелуй же на прощание. А после зашвырни же её в поле – вот и вселенная, а в ней та бисеринка – группа сверхскоплений, в которой ты живёшь в столь малых величинах, что вовсе нет тебя!

Вообрази могущество моё, коль я тебя услышал, друг мой. Услышал мысль твою, взывающую к небу. Я слышал, как ты плачешь в тишине, хоть я блуждал при этом в космоса глубинах. Просил ты помощи, взывая наугад, ко всем богам, что выдумал недавно. Но что я мог поделать, человек? Твои страдания вели тебя вперёд – ты шёл дорогой боли и прозренья. Ты должен был понять, что ты один, лишь ты один за жизнь свою в ответе. И боги лишь создатели твои, не врачеватели, увы, смятенных душ – здесь справится, поверь мне, лучше всех, обычный психотерапевт, не бог.

Я слышу все молитвы человека. Они текут во мне, как кровь течёт по вене – бегут стремительно и после проникают в громадную артерию вселенной, потоками вплетаясь в вихри нитей, текущих по вселенной словно ток.

Молитва – квинтэссенция страданий. Их произносят лишь мучимые тоской. И страхом. Болью и раскаяньем. Молитва – символ человеческого горя. Беспомощности и беды жестокой.

Сколь горько слышать мне сей скорбный плач вселенной! Невыносимо грустно мне осознавать, как унывают жители планет подобной вашей. Где человек разумный отчего-то сник и слышен мне лишь плач – не крик. Не громогласный крик-призыв к свершеньям, но крик-рыдание от боли и печали. Так можно пользу получить едва ли…

Чудны загадочные тайны во вселенной. Но дальше всех от мудрых пониманий загадка человеческих страданий. Уж если существует бесконечность – то лишь в страданиях людских, им нет конца – не сходят с человечьего лица. Но человечество не борется, – гордится, имея скорбные заплаканные лица.

Страданье не порок, но инструмент. Он ранит человека, но при этом он отсекает грубые куски гранита. И обнажает сердце камня, а оно, рожденное усильями, прекрасно.

Уныние – отнюдь не инструмент. Опасная болезнь души и мозга. Унынием пронизано существование. Под знаменем уныния шагает разумный человек к закату мира. К нему он совершенно не готов, но всё ж, от безысходности вздыхая, вперёд плетется, сильно унывая, произнося десятки тысяч скорбных слов.

Уныние – стремление низвергнуть себя назад к животному началу. Унылый рассуждает вроде здраво – я так уныл, я ничего не значу, хочу сказать, но разражаюсь плачем… бессмыслен я и будущего нет, бессмыслен завтрак, ужин и обед (но всё же съем его, цыплята хороши – ничем не повредят никчёмности души) … зачем карабкаться наверх, зачем лететь, раз впереди один итог. Неотвратима смерть. Уютным безответственным болотом зову уныние, друг мой. Ведь безответственность приятна и комфортна, она приносит даже наслажденье – когда ты перед миром не в ответе и сам перед собою не судья, но сутенёр своих же собственных желаний. И если ты при этом громогласно произнесешь надрывные слова о тщетности великой бытия, то все зарукоплещут и рассудят, что ты вполне философ и поэт, но не унылый и пугливый лоботряс.

Ты думаешь, что ты стоишь уныло над зевом пропасти не менее унылой, кругом унылый долгий мрачный вечер, и время тащится упрямо и уныло. На самом деле ты несёшься в круговерти чудовищных межзвездных завихрений. С огромной скоростью ты мчишься среди звёзд в пространствах необъятных и бескрайних. И вертишься в гигантской карусели вокруг воистину непостижимой бездны на крохотном материальном шаре. И ты, великолепнейший наездник, стремишься спрыгнуть прочь на всем скаку и отмахнуться от сей прекрасной гонки как от мухи. Но смерть твоя не даст тебе ответов и не освободит от ненавистной тщетности.

И под покровом ночи в тишине, когда никто не видит и не слышит, мой человече тяжко-тяжко дышит, мечтая утонуть в своем вине. Он горько сетует о злостности судьбины, клянет несправедливости и боль, с которой каждый вынужден столкнуться. Не понимает, вопрошает он «за что?», уставившись с надеждой в небеса, которых нет. Ведь там лишь космос дикий, который никому не раздавал ни мук, ни радостей, ни тех предназначений, которые так ищут человеки для оправдания бесчисленных мучений тех, кто замучен ради развлечений.

И молит всех богов, каких упомнит, об избавлении от мук и от тревоги, забыв, что неисповедимы боги, не исполняют просьб и поручений, не прибегают по звонку и не способны менять реальность человечью по щелчку. Они лишь создают саму реальность, творят и разверзают сингулярность, чтоб в распахнувшейся вселенной жили вы, прекрасные зачатки тех созданий, что населить должны сей дивный дом и сосуществовать прекрасно в нём.

Я полюбил вас, люди, и явился вам возвестить о вашем естестве. Но я не бог! Лишь голос. Ну а голос не может прозвучать без властелина – Разума. Что разум повелит, то и вещает голос, не правда ли, любовь моя? Язык как лошадь – повернет он вслед за всадником своим, послушный воле господина. Задумайся же, милый человек! Чей разум управляет мною? О кто этот могучий властелин?

Увы! Но человека не избавить от боли и страданий на пути. Ведь это было бы до крайности жестоко – как выбить лестницу у старца из-под ног. Страдания ведут к борьбе и воле. И попирать ногами вы должны скорбь, слабость, тяготы, отчаянье и страхи, чтоб выше стать и осознать, что тщетно плодить жестокость, боль и неприязнь. То невозможно разглядеть из подпола, чулана, под многотонным душным покрывалом апатии и безразличья. Развитие без боли невозможно, любые роды личности должны сопровождаться муками и страстью – стремлением вперёд, навстречу свету.

И овладеть умением прекрасным выстраивать красивые ступени из страха, боли, мук и сожалений отнюдь не просто, но и не напрасно.

Как изменить сознанье человека, чтоб общество людей преобразить? Как распахнуть упрямый взор и душу? Как растопить застывшие сердца, составленные из систем и ритуалов? О, человек не ведает, каким могуществом владеет он – его сознание способно разом любую из систем преобразить. Лишь стоит ей разумно возразить…

С признанием в любви я к вам явился, и беспрестанно грезил об одном… Как всяк влюблённый думает о милом о своём: ах если б он прозрел и изменился – ответил мне взаимностью и жизнь как я бы возлюбил при том!

Свобода – вальс самоистязания с восторгом. Пока лишь длится он – свободен человек. Насилуя себя, страдая, раня, вкушая краткие мгновенья радости во время отдыха от мук и бегства от плетей кошмара – тогда лишь человек свободен. Ибо нет ничего страшней свободы, нет ничего больней её и нет желанней. Момент восторженности тем острей и слаще, когда достигнут он путём страданий.

Мой человек всегда стремился к счастью, не забывая про стремление к свободе. Не понимал, что эти два понятия взаимоисключающи по сути. Свобода может вам явиться только в муках. Под счастьем понимается покой, комфорт и сытость. Покой – когда никто тебя не смеет тронуть, комфорт – то удовлетворение желаний (разнообразных – от всеобщего признания до сверхуспешных репродукций), сытость – чувство набитой и расслабленной утробы (вполне сгодится так же для иносказаний). Иначе говоря, мой друг, то счастье, что человечество всегда превозносило, – удел ничтожеств. Даже не животных – те постоянно движутся в борьбе. Но тех ничтожеств, что мечтают раствориться в громадном иллюзорном океане счастья, себя вписать, стать частью мутной жижи, что обезличена и движется кругами. И в ней купаясь, словно в нечистотах, приходится признать себя счастливым – лишь только вынырни, бичом тебя ударит великий Стыд, а следом взгреет Ужас. Цена всепоглощающего счастья – проклятье вечно быть счастливым.

Счастливый думает, что он вооружён, что он возвышен духом, смел и закалён. На деле это лишь мираж, он лишь зависим от ножки стула, на котором он сидит. Возьми и отломи её – он рухнет, переломав себе все кости и мозги. Оружие его – свобода мысли, то не оружие, но гвоздь в свой личный гроб. Он думает, что он свободно мыслит, на деле – гладит сам себя по голове. Ибо не знает, что свобода мысли ранит, жжёт изнутри в порыве самоистязаний. Он думает, что он свободен духом – на деле игнорирует реальность. Не знает, что чем больше безразличен, тем он опаснее становится для всех. Счастливые – опасны. Опасней, чем смятенные. Ибо смятенные хотят счастливых свергнуть в свое смятенное болото и сделать равными себе. Счастливые стремятся к одному – чтобы никто им не мешал твердить о счастье, а кто мешает, тех неплохо б уничтожить.

Счастливым никогда не подобраться к свободе, открывающей глаза и двери, дороги и мосты, и лестницу наверх, к этапам эволюции. Они не верят в ту простую правду жизни, что истинно свободен только тот, кто сам свой поводок в руках несёт. Кто сам чудовище в себе осознаёт и укрощает силой воли и упорством.

Счастливые напротив – с облегчением друг другу поводки свои вручают, от счастья надрываясь громким лаем. И с места не сойдут, кончая жизнь, болтаясь у кого-то на цепи. И перед смертью громко укоряют – «как слабо держишь ты меня, видать, не любишь, всю жизнь я рвусь, ты – ослабляешь хват. Счастливей можно было стать в сто крат! Как мало ты старался, брат…». И горе тем, кто бросит поводок – счастливый монстр чудовищно жесток.

Есть отвратительнейший вариант «свободы», который, к сожаленью, многим мил. То главный враг всей человеческой природы, что разрушения одни лишь приносил. Казалось бы, вручая поводки различным деспотам, фанатикам, майорам, те добровольцы шли стезёй лишения самих себя свободы, и обрекали свои жизни на холуйство, в повиновенье вечном доблестному братству.

Но нет, они – искатели свободы! В оковах культа им не надо притворяться! Гораздо проще всем явить свой истый лик – оскал звериный, жаждущий убийства, жратвы и драки, беспорядочных сношений. Всё то недосягаемое прежде, что человечеству немыслимо свершать, – то можно зверю, он не будет тушеваться, не будет сомневаться, размышлять – он будет трахать, жрать, терзать и убивать. Освобождён ли в исступлении своем? Отнюдь – он обречённый безутешный узник. Чем поводок длинней – тем глубже яма, куда он лихо мчится, окрылённый, тряся знамёнами, чтоб позже ими покрывать следы своих кровавых преступлений. Под нежной тканью выглядит любое зверство не так уж скверно. Известно – чем напыщеннее речи, тем вероятней приглашают на убийство, обман, насилие и прочую зверосвободу. Ведь правда – в простоте и ясности. Так скажем ясно и определенно, что безответственность не может быть свободой. И все мечты о звере – о самом себе, тоскующем по крови, то не мечты, но горькое признание – «себя я ненавижу, и ненависть моя столь безгранична, что оправдать ее я вынужден». Зверей не судят, судят лишь хозяев. Но друг мой, хорошо ли это? Ибо не судят лишь предметы.

Но кто же должен прекратить немедля подобные метаморфозы человека? Кто как не ваш слуга покорнейший! Я жажду спасти всё человечество от злости. Её пожру я, приголублю человека, заблудшее и юное дитя.

Ах, пусть ты не взрастёшь над плоским миром! Ах, пусть не воспаришь в ином пространстве! Тебя люблю любым, мой человек! Тобой любым с желаньем овладею. Ты – мой, и пусть несовершенен ты, но кто назвал несовершенства дрянью? Они милы и трогательны, друг мой. Как многие твои серьёзные суждения.

Ты полагаешь, так легко быть совершенным? Легко бродить меж звёзд и уноситься в глубины мрачные пространств, где космос пуст как многие коробки черепные у людей? Отнюдь! Сие огромный труд. И совершенный человек находится в труде ежесекундно – он постигает космос, ищет путь, он ищет истину, мучительно пытаясь постигнуть то, что призвано творить. И сам творит – не покладая рук, он формирует те потоки информаций, которые являют красоту его души горячей. Красота есть в каждом! Уж я-то вижу, друг мой. Мне, поверь, видней. И даже самая ничтожная скотина, отборнейшая пакостная сволочь так изумительно прекрасна изнутри! О, это тот зародыш красоты, который разбудить пока не в силах обычный мой разумный человек.

И даже тот, кто без ума сам от себя, не видит, как блистателен на самом деле. И даже самый благонравнейший скромняга не может сам изведать чистоты и прелести глубин своей души.