Читать книгу Глас Божий - Джерри Джерико - Страница 5

Гави выдохнул изо рта пар. Выдыхал он долго, с усилием, – так полагалось выдыхать огнедышащему дракону, присевшему отдохнуть после долгого полета. Весеннее утро было промозглым, оттаявшие вчера днем лужицы вновь подернулись коркой льда, в лицо бил ветер – и это именно он нагнал за ночь серые тучи и притащил столь надоевший за зиму холод. Впрочем, дракону все эти погодные неурядицы были нипочем, он расправил крылья и понесся дальше, не забывая мощно выдыхать пар, – Гави тронулся с места и пересек перекресток, непринужденно толкая ногами педали. Улицы были пустынны и туманны. Город еще не проснулся, лишь изредка попадались сонные хмурые прохожие, семенящие по скользкому тротуару.

Район был тихим, если не сказать захолустным, здания – бетонными и однотипными. Они напоминали выстроившиеся в ряд сухие куски хлеба, на которые постоянно покушались птицы – а голубей на крышах и впрямь было предостаточно, местные старики обожали прикармливать разбалованных доступными харчами жирных сизарей. Однако ветхих или заброшенных построек здесь не было и в помине, и хоть унылый вид дымчато-серых улиц ничем не мог зацепить взгляд, а пыльные асфальтовые дороги были словно посыпаны прахом прежних жильцов района, повсюду царила всеобщая аккуратность.

Здесь жили преимущественно старики. Вокруг небольшого, но уютного парка расположились несколько пансионатов, больница, спортивный комплекс и большой магазин садового инструментария. За многоэтажными жилыми домами пыхтел паром и дымком рынок – мастерских и закусочных там было полным-полно. За рынком и эстакадой через сквер притаилось еще более тихое место – Вишневый Дол, где кроме аккуратных двухэтажных домиков да раскидистых вишневых садов напротив каждого из них, не было никаких иных построек. Главной же достопримечательностью района было большое и красивое здание крематория – высокое, закругленное, напоминающее крепостную башню. Вокруг этой одинокой башни на самой окраине города раскинулось пустое и ровное, как крышка гроба, бетонное поле.

Гави был совершенно уверен, что лучшего места для катания на велосипеде, чем район Большой Берег, просто не найти – шоссе здесь были широки и пустынны, как и тротуары. Собственно, весь район был широким и пустынным. Молодежь обычно наезжала сюда проведывать престарелых родственников, однако привычные к иному ритму жизни люди быстро дохли здесь от скуки и поскорее убирались восвояси в лоно кипучего города.

Парк не был засижен шумными компаниями, его сонный шелест не нарушал звонкий детский гвалт. Его тихие дорожки, петлявшие между лужаек и мощных ветвистых деревьев, так и манили неспешно прокатиться, а влажные от растаявшего снега поляны любезно приглашали как следует порезвиться со своей собакой, которая наверняка оценит терпкий пряный вкус ветвей, обломанных под тяжестью снега.

И сердце Гави всегда звало его именно туда, поскольку он имел привычку совершать велосипедные прогулки в компании трех своих собак. Они послушно бежали рядом с велосипедом хозяина, не смея обогнать его ни на дюйм, не смея отстать или дернуться в сторону. И лишь в парке, получив на то разрешение, они во весь дух срывались с места, неслись вскачь наперегонки, чтобы как следует подурачиться на прелой земле с редкой белесой травой. Сам Гави, степенно спешившись с велосипеда, аккуратно расположив на скамейке рюкзак и куртку да как следует оглядевшись – не смотрит ли кто, бросался вслед за своими собаками и радостно носился взад вперед, швыряя им палки и мячи.

После, весь всклокоченный и красный, он брел к скамье и, тяжело дыша, валился на нее, не отрывая глаз от своих питомцев, которые, ни на миг не устав, продолжали с лаем трепать какую-то сучковатую ветвь.

Так начиналось каждое утро Гави. Продрав глаза, умывшись и пару раз пройдясь расческой по спутавшимся за ночь волосам, он наскоро одевался и в любую погоду спешил выгулять своих собак в парке, который располагался в десяти минутах езды от дома. Этот ритуал он соблюдал неукоснительно и не мог и помыслить о том, чтобы наспех отвести псов справить нужду на площадке возле дома. Подобное считал он чуть ли не кощунством и полным неуважением к своим возлюбленным друзьям, которые, впрочем, так же души не чаяли в своем хозяине и друге.

Вернувшись домой, Гави обычно пил кофе, съедал вафлю и отправлялся на работу. Так было и в это утро. Гави варил на плите кофе и слушал радио, в то время как его собаки жадно поглощали корм, еще с вечера заботливо приготовленный хозяином.

Радио вещало о какой-то ярмарке, приезде некоего важного лица, открытии нового цеха и успехах производства на железобетонном заводе. Гави задумчиво глядел на собственное отражение в чёрной панели на стене у плиты и размышлял, до чего красивым выглядит мир в черном глянце. Лицо его казалось серым, как и белая рубаха, глаза и вовсе были не видны, размытые темными пятнами, хотя на самом деле были они выразительны и блестящи и чем-то напоминали собачьи карие, вечно настороженные глаза.

Он опустил взгляд на плиту и, заметив, что кофейная пенка поднялась, аккуратно снял ковшик с огня.

Кухня, отраженная в панели, казалась ему отчего-то более уютной и аккуратной, сам себе он виделся более решительным и бойким, и лишь собаки, крутившиеся у ног хозяина, были все те же. В той черной реальности по радио передают новости поинтереснее, – подумалось Гави, который и не думал радоваться успехам местных рабочих, равнодушно пропуская новостную тарабарщину мимо ушей. Хотя что именно он хотел услышать, он и сам не знал. Посему, продолжая рассеянно слушать программу, он отошел от плиты и, прихлебывая из чашки кофе, шагнул к окну.

Тотчас лохматый белый пес вспрыгнул передними лапами на подоконник и ткнулся носом в оконное стекло, за которым уже вовсю начинался новый день. Гави широко улыбнулся.

– Я знаю, Кецаль, что ты весь день бы там носился, – обратился он к собаке, – впрочем, как и я. Однако взгляни на улицу – народу уже полно, да и солнце, как видишь, сигналит, что я непременно опоздаю, если не перестану болтать с тобой за завтраком.

Солнце и впрямь стремительно выкатывалось из-за домов, робко поблескивая лучами сквозь надменные тучи. Кецаль фыркнул и спрыгнул на пол, следуя за Гави, который вымыл в раковине чашку и отправился к входной двери, хватая по пути куртку, сумку и ключи. Остальные собаки, виляя хвостами, так же ходили за ним по пятам, тыкаясь косматыми губами в его колени и ладони. Они присели у дивана, глядя как хозяин отмыкает замок. Гави чуть помедлил, с притворным равнодушием оправляя ремень сумки, перекинутый через плечо, после чего прыснул со смеху и развернулся, чтобы заключить в объятия тотчас бросившихся к нему собак. Они скакали на задних лапах, опираясь на грудь хозяина, и лупили хвостами во все стороны.

– Уици, дружище, полегче со слюнями, – Гави вытер губы, откинул назад промокшие волосы и хорошенько взъерошил косматую шерсть рыжего с черными подпалинами пса. – Теско, я скоро вернусь, нечего так убиваться.

Поджарый серый пес, визгливо поскуливающий все это время, звонко залаял в ответ. Гави присел, крепко обнял каждого пса, потрепал их лоснящиеся шкуры и протянул свою ладонь Кецалю, который с достоинством ждал в сторонке, когда наступит и его черед прощаться с хозяином. Он вложил лапу в руку Гави и тот крепко пожал ее.

– Кецаль как всегда за старшего, – объявил Гави, оглядывая своих домашних. – Не горюйте, завтра я обязательно возьму вас с собой, ребята. Но сегодня я разрываюсь от дел – одно другого важнее.

Он вышел в коридор и запер за собой дверь на ключ – будучи владельцем животных, он был обязан делать это, как и все хозяева разнообразного домашнего зверья, столь любимого людьми. Немного постояв у двери, прислушиваясь к шорохам в квартире, он направился по коридору к лестнице. На ходу он застегнул куртку до самого горла и надел велосипедные перчатки. Он стянул с себя свою широченную улыбку, которая простиралась на его лице большими упругими мимическими складками и обнажала десны, и плотно сомкнул губы как резные створки чугунных ворот. Теперь он смотрел по сторонам хмуро и подозрительно, как доберман, пряча пол-лица за высоким воротом.

Жил он на втором этаже и быстро спуститься вниз, к велопарковке, не встретив никого из соседей, было проще простого. Но не успел он сойти с лестницы, как его окликнул чей-то голос – старческий, дребезжащий, с нотками любопытства.

– Гавесто́н! А, Гавестон?

Гави обернулся и глянул вверх – позади на площадке топталась пожилая соседка. Она закуталась в шаль и, шаркая ногами, принялась спускаться по лестнице вслед за ним.

– Здравствуй, Гавестон. Доброе утро, сынок.

«Пропади ты пропадом» – подумал Гави. – «Дерьмо собачье».

– Угу, здравствуйте, – пробормотал он, еле раскрывая рот. Соседка неумолимо приближалась, осторожно спускаясь по лестнице и крепко держась за перила.

– Ох и худой же! Худющий как фонарный столб. Непонятно чем питаешься. Ты вообще ешь что-нибудь? – причитала соседка, глядя на Гави с такой укоризной, словно тот намеренно решил извести себя голодом. – Мусор выносишь – одни упаковки от харчей собачьих. Вот наверняка одним кофем питаешься, наверняка.

«Она что, роется в моем мусоре?» – поразился Гави.

– Взглянуть страшно на тебя. Бледный, тощий, одно огорчение, – она добралась до Гави и ухватила его за руку обеими ладонями. – Вот была бы мать жива, что сказала бы?

Качая головой и вздыхая, пожилая соседка принялась похлопывать Гави по локтю, приговаривая:

– Кости одни. Смотри, сгрызут тебя собаки твои.

«Чтоб тебя волки драли!» – мысленно взревел Гави.

– Мне пора, опаздываю, – вслух пробормотал он, осторожно и настойчиво освобождая руку из непрошеных объятий.

– Погоди, погоди, я вот что хочу сказать, – соседка многозначительно и тревожно взглянула на Гави, словно собиралась поведать тайну о страшной угрозе человечеству, – у меня доктор есть знакомый. Он в таких делах понимает, даст пилюли какие надо – мигом жирочек нагуляешь. Ешь ты плохо, вид совсем больной, несчастный. Вот наверняка паразиты замучили, живёшь-то с собачьём. Я ясно вижу – аскариды, – по слогам отчеканила она. – Надо пить льняное маслице. Это самое верное средство! Столовую ложку с утра – и паразиты вмиг наружу полезут, сам увидишь. Доктор тот мне его и прописал. Ох, смотреть на тебя больно – аж тоска берет! Тоска! – прокричала она ему вслед.

«Да чтоб ты сдохла!» – Гави пятился к выходу.

– Спасибо, я пошёл.

– Я тебе сегодня домашненького занесу! Горячего, сытного! – донеслось до него из холла. – Мясного, жирненького. Ну для мышц чтобы, для мышц!

Гави запрыгнул на велосипед и быстро рванул прочь.

Он махом домчал до работы, поскольку остервенело крутил педали, словно за ним гнались лучшие доктора Фастара, вооруженные льняным маслом.

Ворота были распахнуты, во дворе перед двухэтажным зданием с широким крыльцом стоял автомобиль. Крупный, продолговатый, с обширными окнами, высокой прямоугольной крышей и вытянутым, похожим на гроб капотом – он скорее напоминал торговый лоток на рынке. На дверце цвета старого чая красовалась большая, слегка облупленная желтая эмблема – схематичное рукопожатие, вписанное в квадрат. Этот автомобиль был здесь частым гостем, и Гави, махнув рукой водителю, проехал мимо. Затем он обогнул здание и попал на задний двор, где в пристройке располагались вольеры. Там он оставил велосипед и вошел в дом.

Служба социальной поддержки уже здесь, и, стало быть, надо поторопиться – куратор, конечно, уже начала беседу со слепым. И Гави был обязан на ней присутствовать.

Он стремительно прошёл по коридору, оставляя следы на свежевымытом полу, и резко затормозил перед приоткрытой дверью – оттуда слышались голоса. Гави досадливо вздохнул. Самый ненавистный момент. Единственное, что раздражало его в работе. Знакомства с новыми людьми всегда так волновали его, что он в глубине души даже радовался тому, что все они были абсолютно незрячими и не могли видеть как он хмурился, краснел и тушевался. Зато они прекрасно слышали его заикание.

Он вошёл в комнату и старательно улыбнулся. Куратор – женщина лет пятидесяти с короткой стрижкой и открытым светлым лицом охотно ответила ему тем же. На груди у нее был прикреплён бейдж с именем «Нурия Рада» и по всему было видно, что она полностью оправдывала свою фамилию. Нурия благодушно улыбнулась, оглядывая всех присутствующих, и поспешила представить Гави гостям.

– А вот и наш тренер – Гавестон Фрельзи. Прошу, Гавестон, присядь, – она указала на табурет, что стоял возле ее кресла. – Позволь представить тебе – наш гость господин Ингур Вессаль.

Гави в это время вежливым кивком ответил на дружелюбное приветствие второй женщины, сидящей тут же – на ней была желтая форма с той же эмблемой что и на автомобиле, и Гави видел её здесь далеко не впервые. И лишь затем он перевёл взгляд на гостя, что расположился в кресле между ними.

То был седой безбородый старик в неброской удобной одежде и затемненных коричневым градиентом очках. На коленях его лежала трость. Руки же он сложил на слегка выпирающем животе, сцепив их в замок. Он старался держаться спокойно и уверенно, но все же нервное постукивание левой ногой об пол выдавало его волнение.

– Д-добрый день, – выдавил из себя Гави, едва проговаривая гласные. Он осторожно присел на табурет напротив слепого.

Старик удивленно приподнял брови и хмыкнул. Он протянул руку в сторону Гави и заметил:

– Что-то, видать, не очень-то он у вас и добрый.

Гави молча пожал протянутую ладонь. Куратор дотронулась до плеча старика и весело сказала:

– Господин Вессаль, я уверена, что всё пройдёт хорошо. Первая встреча всегда волнительна, и зачастую именно она определяет, сложится ли ваша дружба, подходите ли вы друг другу. Но сейчас у меня не остается совершенно никаких сомнений, что мы подобрали для вас просто идеальный вариант.

– Увидим, увидим, – пробормотал старик.

Дама из службы социальной поддержки не обращала на их диалог никакого внимания. Она молча вносила в свой блокнот записи, кивая самой себе и сверяясь с каким-то документом у себя на коленях.

– Схожу за Каштаном, – процедил Гави, переглянувшись с Нурией, и, пятясь, вышел. В коридоре он, однако, замешкался и услышал, как старик удивленно крякнул и довольно громко поинтересовался у куратора:

– И это ваш тренер?

– Наш лучший тренер, – с улыбкой уточнила Нурия.

– Да он двух слов связать не может. Что он там бормочет? Что у него с речью?

– Не беспокойтесь о его речи, – примирительно сказала Нурия, – его отлично понимают собаки – это главное. Еще ни один проводник, тренированный Гавестоном, не провалил экзамена, а отзывы о его воспитанниках перемежаются со слезами благодарности.

– Вон оно как, – протянул старик, беспокойно ёрзая в кресле. – Собачий заклинатель, стало быть. Выходит, мне сказочно повезло заиметь поводыря, которого взрастил местный гений.

– Не просто поводыря, но прекрасного проводника и помощника, а в дальнейшем и верного друга, – заметила Нурия. – Гавестон вкладывает в свое ремесло всю душу, собаки для него существа высшего порядка.

Старик потер подбородок, задумчиво что-то промычав.

– Это любопытно.

Гави возвратился в компании большого пса шоколадного окраса. Тот шел у ног тренера без привязи, степенно переставляя свои шоколадные лапы, словно подражая походке человека. Он дружелюбно оглядел присутствующих и пару раз вежливо вильнул хвостом.

Старик взволнованно подался вперед и протянул ладони. Он почувствовал присутствие собаки – услышал её мягкую поступь и шумное дыхание.

– Каштан, познакомься – твой хозяин и компаньон, господин Вессаль, – громко и отчетливо сказал Гави, с улыбкой обращаясь к псу и указывая в сторону слепого. – Пойди, поздоровайся.

Пес послушно направился к креслу и поднырнул под руки Вессаля, который с удивлением и восторгом принялся гладить и ощупывать животное.

– Здравствуй, здравствуй, Каштан. Ох, красавец! Ну, красавец… – бормотал старик, зарывая ладони в густую шерсть пса. Тот вилял хвостом и облизывал слепому руки. – А уж смекалистый да смирный какой. Я полагал, собаке нужно четко подавать команды, – обратился он к Гави, – но вы обращаетесь к нему с беседой как к приятелю.

Гави опустился на свой табурет.

– Пес-проводник – не просто приспособление для передвижения по городу, – еле слышно возразил он, – он ваш полноценный сопровождающий. И точно так же расположен к беседе, как и любой ваш спутник. И в нём гораздо больше понимания и чуткости, чем у большинства людей.

Старик внимательно вслушивался в невнятное бормотание Гави, стараясь не пропустить ни одного слова. Он согласно кивнул, усмехнувшись.

– Что ж. Собеседник, который внимательно выслушивает чужие вздохи и глубокие измышления – либо психотерапевт, либо собака. И тот, и другой способны помочь обрести покой и равновесие в нелегкие времена. А сейчас и вовсе тот редкий случай, когда они нашли друг друга, – старик рассмеялся и потрепал пса по голове, – и я уверен, что мы подружимся.

Гави смерил его взглядом.

– Вы психотерапевт?

– Он самый, мэтр Фрельзи. Не практикую, но, как говорится, если и встречаются бывшие водители и бывшие повара, то бывших психотерапевтов не существует.

Гави промолчал. Теперь он смотрел в сторону, – разглядывать незрячего собеседника казалось ему совершенно беззастенчивым занятием.

– Вы ему безумно нравитесь! – воскликнула Нурия, наблюдая за знакомством пса и хозяина. – Господин Вессаль, определенно это любовь с первого взгляда.

Каштан прищурил глаза и вывалил длинный розовый язык, явив всем почти человеческую добродушнейшую ухмылку. Он безостановочно вилял хвостом и тыкался носом в щеки Вессаля, который, бормоча в адрес пса десятки комплиментов, неустанно гладил его по голове.

– Я думаю, нет никаких сомнений, – обратилась Нурия к работнице соцслужбы, – что всё сложится самым удачным образом.

Та кивнула и взглянула на Гави.

– Вы согласны, мэтр Фрельзи?

Кивнул и Гави. Как и Нурия, он поставил свою подпись на документе.

– Господин Вессаль, ваше слово решающее.

Старик усмехнулся и покачал головой.

– Ни за что не расстанусь со своим чудесным приятелем. Теперь если и выйду отсюда, то только своим ходом, и непременно в его компании.

Служащая улыбнулась и дотронулась до его плеча.

– Что ж, тогда я оставляю вас. Завтра я позвоню, чтобы узнать как у вас дела.

Она встала и засобиралась, складывая свои бумаги в большую угловатую сумку.

– Я вас провожу, – Нурия направилась к выходу вслед за ней. – Господин Вессаль, я скоро к вам вернусь, знакомьтесь пока, привыкайте друг к другу. Гавестон ответит на все ваши вопросы.

Слепой старик едва махнул рукой вслед обеим женщинам.

Гави облегченно вздохнул, убедившись, что компаньоны и впрямь легко сблизились и, по-видимому, замечательно поладят. Этот старик будет хорошим другом Каштану…

– А вы, значит, местная знаменитость? – спросил вдруг Вессаль. Он обращался к нему, не поворачивая головы, и таким образом они беседовали, развернувшись в разные стороны. – Гениальный тренер, собачий заклинатель?

Гави усмехнулся. Он перестал ковырять заусенцы и сложил руки в замок.

– Гениальности во мне ровно столько же, сколько и в остальных тренерах, – смущенно буркнул он.

– Но лишь вас расхваливают на все лады. И мне кажется, небезосновательно.

– Возможно дело в моем подходе, – пожал плечами Гави, – я с собаками на одной волне.

– В таком случае, вы выбрали идеальную профессию, – кивнул Вессаль, отпустив, наконец, Каштана, и откинувшись в кресле. – Талант и любовь к своему ремеслу рождают успех и славу – ваше имя, что отныне у всех на устах. Кстати у вас очень красивое имя. Гавестон… выбирал отец?

– Нет, – рассеянно пробормотал Гави, мотнув головой, – он был не мастак выдумывать.

Вессаль уловил в его словах размеренную интонацию давних воспоминаний и понимающе кивнул.

– Сочувствую вам, Гавестон. Вы, вероятно, были ребенком, когда он умер?

– Да, – Гави пожал плечом, – я его плохо помню.

– Вы жили с матерью, – осторожно сказал Вессаль, скорее утверждая, чем спрашивая.

Гави опустил голову и сжал губы.

– Угу.

– Вы любили её. Наверное, скучаете по ней.

– Да…

Гави резко поднял голову.

«Любопытный старый хрыч! Думал вот так запросто устроить мне допрос? Заболтать как своих психов в клинике?»

– А вы? – процедил он в его сторону. – Не расскажете о своей работе?

Вессаль улыбнулся в ответ на его резкую холодность. Он весело крякнул и охотно рассыпался речью.

– О, моё ремесло не из лёгких, мэтр Фрельзи! Тем не менее, оно крайне увлекательно и бесспорно приносит огромное удовлетворение от проделанной работы и лицезрения плодов труда своего. И знаете, я думаю, в чем-то мы даже похожи с вами. Как и вам, мне надлежало иметь дело с теми, кто в какой-то степени лишен внутренней Благодати. С теми, кто не слышит Голоса или же противится ему. Эти люди существуют как животные – они звереют от своей свободы и не могут отвечать за себя сами. Они ненавидят Голос – мы, доктора, называем его Ментальным Сержантом, – и без этого Сержанта в голове постепенно теряют человеческий облик.

– Ментальный Сержант? – переспросил Гави.

Вессаль кивнул.

– Сержант знает как сохранять лицо, спокойствие и быть достойным членом общества. Противиться ему может лишь безумец, при этом он, к тому же, становится опасен. Наша задача – образумить его и научить любить Благодать и слушаться ее.

– А Сержант не справляется с этим самостоятельно?

– Безумцы иногда блуждают в столь глубоких дебрях разума, что перестают и вовсе слышать его. Они глухи. Печальное зрелище, мэтр Фрельзи. Те же, кто стремится изгнать Ментального Сержанта, ненавидят его, – постоянно находятся в борьбе, мучаются, изнывают в неравном противостоянии. Мы приходим им на помощь – мы исцеляем их.

– Всех?

– Отнюдь. Это, пожалуй, хоть и весьма желаемый исход, но всё же невозможный.

– И что вы делаете с теми, кто не смог исцелиться?

– Отпускаем, – Вессаль улыбнулся и развел руками.

– На все четыре стороны? Вот так просто? – недоверчиво пробормотал Гави.

– В том состоянии, в каком они покидают клинику, друг мой, им лишь одна дорога светит, – слепой повернулся к нему и покачал головой, – они идут, влекомые Сержантом, полностью подчиненные им, туда, где могут попрощаться со своей жизнью.

– Куда? – Гави открыл рот.

– Это уже, мэтр Фрельзи, не наша забота, – махнул рукой Вессаль. – На всё воля божья, всё подчинено Гласу Божьему.

– Угу.

Гави встал и заходил по комнате. Вессаль с интересом прислушивался к его неторопливым шагам. Вот он постоял у окна, у кровати, вот прошелся до платяного шкафа. Вот отправился к столу. Щелкнул переключатель, заиграла музыка – Гави включил радио.

– Я вернусь за вами через час, сегодня у вас с Каштаном первое совместное занятие. А сейчас меня ждет работа.

Вессаль с трудом разобрал его слова. Словно подтверждая их, на тумбочке запиликали часы слепого. По-видимому, Гави был взволнован и не желал продолжать разговор о психически больных, и подоспевшее время любезно оказало ему услугу, позволив обоснованно ретироваться. Наскоро попрощавшись, Гави поспешно убрался прочь, оставив пожилого врача в компании пса и радио.

Он выбежал на широкий двор, где уже собрался в ожидании самый разный люд с собаками на поводках. Стоял жуткий гвалт – собаки лаяли, люди громко переговаривались, здоровались и смеялись. Гави так же громко здоровался. Смотрел он при этом на собак, стараясь не встречаться взглядом ни с кем из их хозяев. Радостно потерев ладони и еще раз оглядев веселое сборище на тренировочной площадке, Гави начал очередное занятие из обязательного общего курса дрессировки.

В обед ему не удалось как обычно удрать домой, поскольку после полудня его уже ожидала комиссия во главе с инспектором, собравшаяся по очень важному поводу – очередной подопечный Гави готовился сдавать экзамен. Новоиспеченного пса-проводника должны были вписать в особый реестр под присвоенным ему номером, и этот волнительный момент стоил Гави немалых переживаний. Целый день он мотался с тренировки на тренировку, из питомника на площадку, из учебно-кинологического центра в город, где проходил экзамен, после чего вновь отправился на работу, отвел пса в вольер и помчался на вечернюю тренировку.

Ехал домой он, слегка пошатываясь от усталости, и то была приятная усталость. Однако Гави был взволнован и сконфужен – его друзья целый день томились дома, дожидаясь хозяина, и ему было стыдно, что он оставил их так надолго одних взаперти. Он торопливо крутил педали и бубнил себе под нос. Нельзя так подводить своих… Нельзя подводить. Бросать. Когда кто-то ждёт, надеется, не может допустить и мысли, что ты не вернёшься. А тебя всё нет и нет. Нет и нет. Ведь кто-то ждёт тебя. Он словно положил у порога свое сердце. Как у самого священного места, откуда ты вот-вот явишься. Но тебя нет. Нет час, два. Неделю. Год. Но кто-то всё ждёт тебя. Ждёт уже двадцать пять лет. Но тебя нет. Кто-то печалится, что ты задерживаешься, но всё еще ждёт и будет ждать вечно. Ведь этот кто-то любит тебя.

Гави задумался. Он вспомнил свой разговор с Вессалем. Хоть он и обронил в беседе с ним всего пару обрывочных фраз, ему отчего-то казалось, что он вывалил на стол психотерапевту всё, что лежало на душе. Он ничего не рассказывал о своей жизни, но его рассеянные кивки да угуканья по какой-то причине теперь казались ему излишней откровенностью. И всё бы ничего, но этот Ингур Вессаль смотрел с таким… пониманием, интересом и участием. Хотя постойте. Смотрел?! Да он же слеп как дождевой червяк!

Примчавшись к дому, Гави наспех припарковал велосипед и побежал наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Прежде чем пройти в коридор, он осторожно выглянул из-за угла. Соседки не было. Дверь в ее квартиру была заперта, но тихо прокравшись мимо, Гави уловил бодрый гомон радио.

У своей же двери Гави обнаружил самое настоящее подношение. На полу торжественно стояла здоровенная жаровня, укутанная полотенцем как святой доминус мантией. Она была еще теплой. Приподняв крышку, Гави выпустил ароматное облако пара и обнаружил, что жаровня была полна тушеного мяса с картошкой. Рядом как верный лакей подле лорда стояла непочатая бутыль льняного масла. К ней была примотана записка с номером какого-то замечательного доктора. Гави тяжело вздохнул и покачал головой.

За дверью кто-то громко заскулил, послышалось фырканье и ворчание. О дверной косяк застучал чей-то хвост. Гави сунул бутыль в карман, обнял жаровню и поскорее отпер дверь. Он протиснулся в квартиру, пытаясь не запутаться ногами в своих ликующих собаках, и уже через пару минут весело трепал их лохматые шкуры, валяясь на полу. Он с восторгом наблюдал искреннюю и безудержную радость, с которой его приветствовали верные псы. Казалось, из их глаз хлещет неистребимая любовь, в груди же колотится горячая преданность. Их привязанность была совершенно безусловной. Они не владели речью, но их взгляды красноречивее любых признаний возвещали: хозяин, когда речь идет о тебе, пол не важен, рост не важен, как и вес, как не важна принадлежность к расе, не важна красота, опрятность или темперамент – мы будем любить тебя любым, всегда! И не покинем тебя до последнего вздоха!

Гави часто размышлял, способны ли люди на такую любовь. Внутренний голос твердил ему, что это вполне в природе человека. Однако, к сожалению, встречается намного реже, чем у собак. Настолько редко, что проще было бы сказать, что это чувство вовсе не свойственно человеку, однако Ментальный Сержант не любил неточностей в статистике.

Гави поскорее повел собак в парк. Начало темнеть и на прохладных сырых дорожках уже не прогуливались прохожие, никто не наслаждался дремотной природой, разглядывая набухшие ветви кустарника, и поэтому Гави с удовольствием принялся швырять псам мячи и палки, которые те с радостью приносили ему обратно в руки.

Гави был зверски голоден и, едва переступив порог дома, кинулся на кухню. Он, однако, не притронулся к еде до тех пор, пока не разложил корм по собачьим мискам. После этого он жадно набросился на соседкину стряпню, с наслаждением поглощая мягкие, сочные куски мяса. Он моментально уничтожил полжаровни и, постанывая от наслаждения, завалился на диван. Он вдруг спохватился, что до сих пор не включил радио и протянул руку, чтобы дотянуться до небольшого приемника на столе. Раздалось энергичное пение. Подпевая, Гави принялся раздеваться, аккуратно складывая одежду на спинку стула у большой кровати, которая стояла у противоположной от больших окон стены. Собственно, это была вся нехитрая, но вполне уютная обстановка его жилища – очень широкая удобная кровать, вешалка на колесах, мягкий, ободранный собачьими когтями диван и невысокий стол, на полу ковер с мелким ворсом, через перегородку, которая попутно служила кухонным столом располагалась кухня – плита и холодильник. Голые кирпичные стены были ничем не обработаны, но эта грубая на первый взгляд небрежность неплохо сочеталась с добротным гладким полом и кудрявым легким тюлем на окнах, слишком длинным и на концах пожеванным собаками.

Книги Гави девать было некуда. Шкаф покупать не хотелось, а загромождать стены полками и подавно. Поэтому Гави складировал их где придется, стараясь все же поддерживать порядок, – на подоконнике, под кроватью, на холодильнике. Читать он любил, но никак не мог отыскать ту самую книгу, что была бы полностью ему по душе. Все его последние приобретения были интересны, даже увлекательны. Но во всех чего-то не хватало. И этот неуловимый изъян не давал Гави покоя. Поэтому он охотнее рисовал, пытаясь изобразить то, чего жаждало воображение.

Он включил напольный светильник у дивана, достал из-под стола планшет с перекидными белоснежными листами и стакан с карандашами. На бумаге темнел неоконченный рисунок. Гави завязал волосы в хвост, взял угольный карандаш и принялся неспешно заштриховывать обведённый контур. Это был большой дракон, расправивший крылья. Тело его было собачьим – поджарым, шерстистым, с мощными мягкими лапами. Хвост тоже был собачьим, но неимоверно длинным. Крылья дракона походили на голубиные и было их почему-то шесть. Почему – Гави и сам не знал. Это было красиво, и точка. Морда дракона так же напоминала собачью, однако обросла рогами и бородкой. Глаза Гави никак не удавались, поэтому он отправился в ванну и срисовал их перед зеркалом со своих собственных. Получился горделивый, но в то же время настороженный дракон. Сейчас Гави дорисовывал гриву – а дракону обязательно полагалась грива, причем точь в точь как у Гави – темная слегка волнистая шевелюра.

Сидя в трусах на диване, Гави рисовал в окружении сыто дрыхнувших псов. Ему было хорошо. Это был тот уют, покой, ради которого он каждый день возвращался домой. За окном совсем стемнело, закрапал дождь. Из открытой створки доносился терпкий запах холодной пыльной сырости. Гави вдохнул полной грудью и улыбнулся. Самый приятный аромат на свете. Аромат самой реальности, дух осязаемой природы – так пахнет планета, так пахнет жизнь! И именно так пахнет грусть. Грусть от осознания скоротечности жизни – ты умрешь, а дождь будет лить и лить без тебя, и запах предгрозовой свежести будет разноситься повсюду, но ты его уже не почувствуешь. Капли омоют твое тело, и начнут вбивать его в окружающий мир, растворяя в нем, возвращая тебя туда, откуда пришел.

Гави усмехнулся. Какой детский страх. И вдруг посерьезнел. Голос много говорил о смерти. Часто говорит о ней. Говорит, страх её напрасен, бессмыслен. Человек грезит о бесконечности, тянется к ней, жаждет её. Но что он будет с ней делать, заполучив её? Ведь всё, что восторгает человека – конечно в своем итоге. Всё имеет начало и конец, и тем славно, и тем приятно человеку. Так говорит Глас Божий. Благодать. Ментальный Сержант. Еще он говорит, что бесконечности как таковой не существует. Всё имеет начало и конец… Гави зевнул …как и этот день. Он навсегда и бесповоротно окончен.

Гави бросил на стол планшет и карандаш. Осторожно перешагнув спящего в его ногах Кецаля, он направился в ванну, откуда вышел с покрасневшим от полотенца лицом и влажными волосами. Он выключил свет, улегся на кровать, завернулся в одеяло и прислушался. В ночной тишине раздавался мерный стук сердца, доносившийся из радиоприемника. Вдруг послышалась возня и по ковру зашуршали торопливые шаги – собаки поспешили присоединиться к хозяину и скрутились подле него большими теплыми калачами. В окружении своей верной гвардии Гави уснул. За окном била гроза.

На следующий день Гави явился на работу в сопровождении всех троих псов. На время занятий он отводил их в пустующий вольер, в перерывах выпускал на площадку. Когда настало время занятий с Вессалем, он не стал запирать их и, глядя на их совместные кувыркания посреди двора, присел на скамейку в ожидании слепого со своим поводырём. Но Вессаль не явился.

Прождав некоторое время, Гави отправился на поиски старика и обнаружил его в гостевой комнате, где тот увлеченно слушал радио, похохатывая, поддакивая и даже что-то отвечая диктору. Осторожно заглянув в комнату, Гави ничуть не удивился, застав Вессаля в верхней одежде, ухватившим свою трость – старик сидел в кресле у стола и, глядя в стену, посмеивался над остроумными шутками ведущего программы. У ног его сидел Каштан, экипированный специальной шлейкой с удобной массивной рукоятью, за которую должен был держаться слепой.

– Добрый день, – сказал Вессаль, спустя некоторое время. – Это вы, Гавестон?

Гави оторопело уставился на него. Слепой старик отлично слышал, бессмысленно было воображать его бесчувственным как предмет мебели.

«Вот же локатор-недотёпа!»

– Д-да, – пробормотал Гави. – Здравствуйте.

Он шагнул в комнату.

– Вы не пришли.

Вессаль скорчил удивленную мину и похлопал себя по карманам.

– Неужели пора? Мой будильник отчего-то не сработал. Прошу меня извинить. Славно, что вы пришли, мэтр Фрельзи, благодарю вас и еще раз прошу прощения. Славно, что вы пришли…

Кряхтя, старик засобирался. Одной рукой он держал трость, другой же ухватился за рукоять шлейки Каштана. Гави покачал головой. Он понял, что Вессаль прекрасно ориентировался во времени по радио и не мог не заметить, что одиннадцатичасовая программа только что окончилась.

«Что за рохля!»

– Вы не должны бояться, – сказал он.

– Простите, что вы сказали? – не разобрал его бормотания Вессаль.

– Вы не должны бояться, – спокойно повторил Гави.

– Что вы имеете в виду? – Вессаль встал. Моментально поднялся и пёс.

– Вам страшно полагаться на пса. Но вы не должны бояться. Вы должны привыкать к нему. Привыкать к взаимодействию.

Вессаль усмехнулся.

– Что ж, вы правы, Гавестон. Я струсил. Я ждал вас.

– Выйти из гостевого домика несложно, вы должны делать это сами.

– Совершенно согласен – выйти несложно. Но куда проще мне было бы нащупать выход тростью, чем доверять собаке.

Они двинулись к двери. Гави вспыхнул.

«Ещё один олух, который не понимает зачем он здесь!»

– Никто не отнимает вашу трость. Поймите одно: нет никого в мире, кому можно было бы доверять больше чем собаке. Тем более такой великолепно воспитанной как Каштан. Он не предаст вас никогда, – выпалил он.

Вессаль улыбнулся, услышав его ясную речь.

– Я не боюсь предательства. Поймите меня правильно, мэтр Фрельзи, я нисколько не умаляю вашего мастерства, как и преданности и профессионализма Каштана, но всё же животные есть животные – они подвержены инстинктивным порывам. Нелегко так наскоро привыкнуть к тому, что за тебя глядит по сторонам не рассудительный человек, а дрессированный пёс. Что ты не сам ответственен за свое передвижение, но доверяешь свою жизнь тому, кто в любой момент может рвануть с места или ввязаться в драку.

Они вышли на крыльцо. Гави остановился. Застыл и Вессаль.

– Это совершенно исключено, – серьезно произнес Гави. – Каштан никогда не ввяжется ни в какую драку. Никогда не возьмет посторонней еды, никогда не погонится за кошкой, никогда не станет пить из лужи, никогда не ускорит шаг без разрешения. Он не подаст голос без надобности, он не послушает никого кроме вас. Этим правилам он следует всю жизнь и прекрасно осознает свою ответственность.

Вессаль некоторое время молчал.

– Представьте, что мне вздумалось отправиться по незнакомому маршруту, – сказал он, наконец. – На пути нам встречается лестница…

– Собака останавливается перед любой встречной лестницей.

– Пусть так. Но некто, предположим, уборщик, по недосмотру оставил на ступенях ведро. Меня ведет пёс, который легко сможет обойти препятствие. Но мне останется лишь кубарем скатиться вниз, и дай бог, шею не сломать. Ведь пёс не сможет предупредить меня, отчитавшись о столь неопасной с его точки зрения вещи как о фатальном для меня препятствии.

Гави с улыбкой кивал, пока тот говорил. Дождавшись, когда Вессаль окончит монолог, он усмехнулся и с уверенностью ответил:

– Он обязательно предупредит вас.

– Каким же образом?

– Он застынет на месте. Перегородит вам дорогу.

– Откуда ему понять, что обычное ведро угроза для меня.

– Он понимает куда больше, чем вам кажется, – Гави радовался, что старик не может видеть его укоризненного прищура, – он оценивает безопасность вашего пути как приоритетную. Пока вы тростью не отыщете ведро, он не двинется с места. Еще раз повторю – доверяйте собаке.

– Оценивает? Это интересно, – хмыкнул Вессаль. – Но вот я приказываю ему: вперёд! Вперёд давай! Что ему остается? Пойдет вперёд и результат неизменен – мне конец.

«Может, оно было бы и к лучшему».

– Нет, – твердо возразил Гави. – Эта ситуация совершенно невозможна.

– Почему же?

– Он не подчинится вам.

– То есть как? Ослушается хозяина?

– Именно. Не сдвинется с места, хоть заприказывайтесь.

– Как это возможно? – пробормотал Вессаль.

Гави рассмеялся. Старик выслушал его смех, отчего-то довольно кивая и чуть улыбаясь.

– Как и любой пёс-проводник, Каштан умеет оценивать ситуацию и знает как уберечь хозяина от ошибки. Именно в этом состоит исключительная ценность собак-поводырей. Как и все собаки, они невероятно умны и отзывчивы, но помимо этого обладают чудесным навыком разумного неповиновения.

– Разумного неповиновения… – повторил Вессаль.

– Да. К примеру, если на вашем привычном маршруте кто-то начнет ремонтные работы и выкопает яму, Каштан не подпустит вас туда, хоть вы тысячу раз ему прикажите, хоть тяните, хоть пытайтесь обойти его. И кстати, – веско заметил Гави, – не стоит приказывать. Беседуйте с ним как с человеком. Он знает все команды, но достоин общения ничуть не меньше чем человек и понимает обращенную речь ничуть не хуже.

– Гавестон, – Вессаль обратил к нему слепой взгляд, – вы великий мастер. То, что вы делаете, достойно самого глубокого уважения.

Он протянул в пустоту руку. Гави неуверенно вложил в нее свою ладонь и старик крепко пожал ее.

После этого Вессаль спустился с крыльца и невозмутимо направился на тренировочную аллею, ступая так уверенно, словно вот уже много лет гулял здесь.

– Ну что, дружок, погуляем? А, Каштанчик? Покажи-ка мне, где здесь можно славно пройтись.

Правой рукой он держал трость, которой ощупывал пространство перед собой, левой сжимал рукоять шлейки Каштана. Они довольно быстро удалялись от Гави, который оценивающе смотрел им вслед и с удивлением не мог не признать, что пёс и его новый хозяин пришли к полному взаимопониманию и прекрасно подходили друг к другу.

Вессаль пересек двор и при помощи Каштана быстро отыскал калитку, ведущую на аллею. Пёс застыл перед входом, чтобы слепой мог найти тростью дверной проём, и к тому времени их догнал Гави. Они двинулись по дорожке, посреди которой периодически встречались разнообразные препятствия.

Пёс бодро бежал вперёд – он знал наизусть все преграды и легко преодолевал их, помогая слепому продолжать свой путь по непростой аллее. Вессаль столь же бодро шагал рядом. Он улыбался и постоянно что-то приговаривал, обращаясь то ли к Каштану, то ли к себе, то ли ко всему миру, который распускался кругом сонной весной. Между извилистыми дорожками росли кустарники и деревья, так что им в носы ударял пряный запах влажной прошлогодней листвы, смешанный с ароматом свежих липких тополиных почек.

– Вы не должны подстраиваться под Каштана, – сказал Гави после некоторого молчания, – напротив – он подстраивается под вас. Под вашу походку, скорость, ваш ритм, ваш настрой. Вы – его друг, но при том именно вы и хозяин, не наоборот.

– Так и есть, мэтр Фрельзи, – кивнув, ответил Вессаль, – так и есть.

– Вы что, всегда так быстро ходите?

– О нет, друг мой, спешить мне особенно некуда.

– Вы только что говорили мне, что боитесь выйти с Каштаном из своей комнаты, – недоуменно пробормотал Гави. – Но вот вы вприпрыжку несетесь по тренировочной аллее.

– Вы вселили в меня космическую уверенность.

Слепой шагал вперед, притормаживая перед внезапным забором или булыжником. Гави скривился.

«Да что ты мне тут голову морочишь, хитрый старикан!»

– Рад это слышать.

– Вы так любите собак, – внезапно изрек Вессаль. – У вас дома, полагаю, живет штук десять, не меньше.

– Трое, – буркнул Гави.

– О, как вам, наверное, весело вчетвером.

– Угу.

Гави был раздражен. Он не обратил внимания, что Вессаль легко догадался о его холостяцком одиноком проживании, но досадовал, что тот возглавлял их шествие, хотя предполагалось, что именно Гави поведет его по аллее, объясняя как управляться с собакой. Между тем старик не умолкал.

– Я должен еще раз от всего сердца поблагодарить вас, Гавестон. Каштан чудесный пёс, чуткий, внимательный и ласковый малый, а то что он умеет – ваша заслуга. Благодаря вам обоим я чувствую себя так, будто обрел крылья. Утратил зрение, но обрел крылья – да, именно так. Как же я раньше обходился без него? За эти два дня жизнь моя перевернулась с ног на голову, – серьезно добавил он.

– Значит, вы доверяете ему?

– Ваши слова произвели на меня впечатление. Сам по себе Каштан замечательный компаньон, но зная о его способностях, я ни на секунду не сомневаюсь в том, что могу полностью довериться ему.

– Что же вас так впечатлило?

– Безусловно, его чуткость и знание команд достойны всяческих похвал. Но больше всего меня поразила его способность проявлять разумное неповиновение.

Гави хмыкнул.

– Все хорошие проводники умеют это.

– Разумное неповиновение интересное явление, мэтр Фрельзи. Такое поведение встречается, к примеру, во врачебной практике. Иногда цена спасённой жизни – неповиновение протоколу, принятие собственного решения, применение собственных знаний, исходя из необходимости, даже вопреки приказам. Такие ситуации, впрочем, невероятно редки. Если собаке присущи подобные способности, это о многом говорит.

Гави улыбнулся и кивнул.

– Я всегда говорил, что собака умнейшее существо. И у нее огромное сердце. И она дарит его тебе целиком, причем безвозмездно.

– Ценное качество, не правда ли? – заметил Вессаль. – Вот бы и люди обладали им, верно?

Гави вздохнул и пожал плечами.

– Люди часто ошибаются, Гавестон. Не смотря ни на какие усилия – собственные, Ментального Сержанта.

– Некоторые ошибки сильно ранят.

– Совершенно верно, – понимающе проговорил Вессаль. Он сбавил шаг, и они медленно побрели дальше. – Но и учат нас, толкают вперёд.

Гави молчал.

– Вы делаете много добра людям, Гавестон. Вы тренируете превосходных поводырей, хотя могли бы сосредоточиться, к примеру, на обычной дрессуре.

– Так я… – Гави подкатил ком к горлу. – Это работа моя.

– Но это вы ее выбрали.

– Скорее она меня.

– Почему же? Разве вами не двигало сострадание к инвалидам, жажда помочь людям и подарить им такое счастье – друга и проводника во тьме? У меня перед глазами почти всегда темнота, – Вессаль покачал головой. – Но когда рядом Каштан я словно начинаю видеть по-новому, каким-то внутренним глазом.

Гави искоса глянул на него.

«Я делаю это не ради людей. Не из человеколюбия уж точно!»

– Я рад за вас.

Своим кратким ответом Гави обрубил их разговор словно гильотиной. Они как раз подошли к калитке – аллея препятствий заканчивалась ровно там же, где и начиналась. Вессаль не стал настаивать на дальнейшей беседе и они молча двинулись в дом, где Гави продолжил свой инструктаж, в результате которого старик смог самостоятельно наощупь провести базовый медосмотр и накормить пса.

Домой Гави еле тащился. Он шёл пешком, толкая перед собой велосипед. Ноги плохо слушались его, в голове творилась ужасная сумятица. Притихшие собаки медленно брели рядом с хозяином, встревоженно посматривая на него – Гави вполголоса говорил сам с собой, время от времени горестно вздыхал и почти не смотрел по сторонам.

Хоть автомобилей на дорогах Фастара встречалось не шибко много, а точнее сказать, они были довольно редкими участниками движения, сегодня, как назло, на шоссе словно собрался весь имеющийся в городе транспорт. Кецаль тянул Гави зубами за полы куртки, когда тротуар заканчивался у светофора, чтобы тот притормозил. Собаки не обладали речью и словно бы сами сожалели об этом – они не могли ни расспросить, ни подбодрить хозяина. Больше всех горевал Уици, встревоженно поскуливая всю дорогу.

«Добр ли я. Сострадаю ли я. Стараюсь ли ради других? – мысли Гави прыгали в голове словно угри на сковородке. – Нет. Нет, я не добр. Я паршив. Я зол. Как тысяча волков. Хотя нет, волки не злы, они выживают, хищно ненавидя своих врагов. Мне же некого ненавидеть, поэтому я ненавижу всех. Никто не виноват. Никто! Лишь я один. Я сделал что-то не так…».

Гави поднял влажные глаза к сумрачному небу. Вечерело. На темной улице не было прохожих. Дул промозглый ветер, зловеще шипя меж голыми ветвями берёз по правую сторону тротуара. Там же в стороне от дороги стояли несколько лавочек и небольшой неработающий фонтан перед ними. Гави бросил велосипед на дороге и, спотыкаясь, побрел к ближайшей скамье. Он тихо опустился на её краешек, весь дрожа, и закрыл лицо руками.

– Мама! – вдруг надрывно и горестно позвал он. И тут же сам себе крепко сжал рот ладонью. Он тяжело дышал носом, глядя прямо перед собой, не видя ни фонтана, ни собак, окруживших его и тыкающихся влажными губами в его колени.

«Моя работа! Моя работа… – он медленно разжал себе рот. – Я учу собак. Учу их принимать решения. Собственные решения. Брать ответственность за себя и за других. Я учу их заботиться и опекать. Помогать и действовать в ущерб себе ради других. Я учу их… неповиновению. Неповиновению. Это неповиновение делает их уникальными. Умными. Опытными. Делает их… свободными».

В его память, словно помехи на радио, стали отрывочно врываться воспоминания. Они ярко вспыхивали перед его глазами, тут же гасли и оживали вновь. Гави затряс головой. Подняв взгляд, он увидел перед собой дверь.

А следом и себя в зеркале. Оно висело на двери. Был он совсем ребёнком – маленьким мальчиком в тёмно-зеленом вязаном свитере и синих домашних штанишках с завязками на поясе. Эти шнурки он теребил в руках, взволнованно топчась у двери и испытывая сковывающих страх перед ней.

«Что же за дверью? Что за ней?!» – Гави силился вспомнить.

Мальчик робко толкнул дверь, и та со скрипом приоткрылась.

«Там какая-то комната. Темно. За окном сумерки. Край кровати. На ней сидит кто-то. Кто-то горько плачет. Вижу лишь плечо и бедро».

Плечо и бедро подрагивали от рыданий. Мальчик Гави глянул на пол – по полу что-то бежало. То был ручеек темной жидкости. Он бежал и бежал в другой конец комнаты. Плечо и бедро всё подрагивали и подрагивали. А мальчик всё смотрел, теребя шнурок на поясе и не смея открыть дверь шире. Внезапно его заметили – плечо двинулось, рыдающий повернулся в его сторону.

Гави закричал и, схватившись за голову, упал на колени возле скамейки. Его охватил полнейший ужас. В память ворвалось лицо – худое, бледное, заплаканное.

«– Гави! Малыш, не смотри. Не смотри, малыш!».

Мальчик попятился. Краем глаза он успел зацепить оголенную ногу, на которой бурел чудовищный порез.

«– Пойди поиграй. Поиграй в своей комнате, поиграй со щенком!».

Но мальчик не уходил. Он мысленно сложил воедино темный ручеек и порезанную ногу и теперь опасался как бы из мамы не вытекла вся кровь какая есть. Он хотел предложить заткнуть чем-нибудь рану, но от волнения и страха не мог произнести ни слова.

«– Ах мой милый Гавестон! Такова цена свободы, малыш. Это спасение. Помни, чтобы стать свободным, ты сам не должен быть тюрьмой».

За этой речью последовал громкий отчаянный вскрик. Она схватила нож, валявшийся тут же на полу, и полоснула себя по второй ноге. На пол закапала бурая кровь. Глаза матери блестели в темноте как и жидкость у неё под ногами.

Воспоминание покрылось рябью помех и погасло.

– Мама! – Гави вскочил на ноги. – Где же ты, мама? Ну где же ты?! Мама, мамочка, где же ты?

…Кое-как притащившись домой, машинально повозившись на кухне и накормив собак, Гави упал на кровать и сразу же потерял сознание.

Обморок плавно перетек в сон.

Он явственно видел мать, сидящую на каком-то возвышении. И себя, пристроившегося у нее в ногах. Мать нежно улыбнулась ему и обнажила грудь. Сам он так же улыбнулся ей и почувствовал, как рот его растянулся непривычно широко – голова его была собачьей – чёрной, лохматой и красноглазой с огромной белозубой пастью. На голове росли рога вроде коровьих, целых десять штук. Гави припал к груди мохнатой пастью и начал жадно пить молоко – оно горячими струями лилось в его глотку и наполняло его словно бутыль. В ногах своих он почувствовал возню. Скосив глаза, он заметил, что повсюду ползают странные твари, угодливо ластясь к нему. Тела их были собачьими, головы же – человечьими, безволосыми и гладкими. Они жалостливо смотрели на него и, раскрыв рты, вываливали языки – серые и сухие.

Гави поднес к горлу руку. Не прекращая сосать, он острым когтем распорол себе горло и из раны немедля брызнули струи молока. Странные твари принялись наперебой ловить эти струи, не обращая внимания на то, что те смешивались с кровью. Они пили молоко и издавали отвратительные звуки, напоминающие притворные вздохи сожаления и укоризненные цоканья языком. Фонтанирующий Гави гладил их по головам и не прекращал испивать молоко ни на секунду.

Этот кошмар мог бы сниться ему всю ночь, однако внезапно в сон вновь ворвались воспоминания. Молочно-кровавая картина зашипела, словно прерванная трансляция, и Гави вновь увидел себя ребенком. Он сидел на кухне у окна и пил молоко из большой кружки. Мать ходила взад-вперед, спешно собираясь на улицу. Оба они были веселы и время от времени ловили радостные взгляды друг друга. На плите что-то кипело в кастрюле. Окна запотели от уютного вкусно пахнущего пара. Снаружи хлестал дождь.

«– Как я могла забыть! Без перца ничего не выйдет. Я быстро, Гави. Сейчас вернусь. Последи за супом, будь умницей. Тебе купить что-нибудь?

– Сладкой кукурузы! – весело выкрикнул мальчик.

Мать улыбнулась.

– Хорошо. Я мигом, Гави. Сиди здесь и жди меня. Жди меня да следи за кастрюлей!».

Гави взглянул на неё в окно – она бежала через улицу, скрывшись за большим черным зонтом.

Больше Гави никогда её не видел. В полной тиши сгущалась тьма. Тишина в квартире звенела. Она словно стала осязаемой, как и темнота, наползшая к вечеру. Часы тянулись бесконечно. Ночью время застыло, и словно зажеванная приёмником пленка события еле тащились сутки за сутками, гудя низкими чужими голосами.

«– Бедный ребенок… это надо же…

– …что с ним? Он болен? …смотрит в одну точку.

– …ужасно! Что же теперь?

– …мы не можем забрать его. Метраж не позволяет.

– …увезти в интернат. И там… а кто же поручится? Будем наблюдать…

– …соберите его вещи.

– …Гавестон. Гавестооон! …он не реагирует.

– …какой кошмар. Кошмар!

– …и заберите щенка. Пристройте его в приют. Да уберите же собаку!».

Утром Гави поднялся с большим трудом. Он не знал который час, но по мутному бело-алюминиевому небу предположил, что было примерно восемь часов. Почувствовав движения хозяина, собаки радостно завиляли хвостами и принялись потягиваться, распрямляя сильные ноги в постели Гави. Не умея сказать, они выражали свое сочувствие и поддержку беспрерывными поцелуями, вылизывая ему руки и лицо.

Вяло погладив каждого по макушке, Гави встал с кровати и поплелся к окну. Он глянул вниз на улицу. Это была та самая улица, которую перебегала она в тот дождливый день, укрывшись за стареньким зонтом со сломанными спицами. Квартира была другой – прежнюю Гави продал и купил поменьше этажом ниже. Оставшейся суммой он оплатил свое обучение в зооветеринарном техникуме, где получил специальность кинолога.

Гави устало опёрся на подоконник. Сон, полный видений и воспоминаний, утомил его. Он всегда помнил обо всем что случилось, но не смел ворошить память. Раньше он и не думал обходить этот запрет, но вчера воспоминания всё же прорвались сквозь плотную стену чудных образов, мешавших увидеть истину. От этих мыслей на душе залёг неприятный тяжёлый осадок. Тихая горечь и щемящая обида за себя-ребёнка тревожили и раздражали его. Он почувствовал стыд.

Гави усмехнулся.

«Какое ребячество. Что за глупости. Ерунда какая-то».

Но он всё ещё ждал, стоя у окна.