Читать книгу Заледеневший - Джеймс Тейбор - Страница 14

Каменный дом, где жил Уил Бауман на северо-западе штата Мериленд, был построен в 1850-х в качестве фермы семейства Монгеон; он отстоял на несколько сотен акров от оживленных мест и неоднократно перестраивался за время, прошедшее с момента возведения. К дому Баумана от трассы № 550 вела извилистая, со многими поворотами, грунтовая подсобная дорога длиной в милю. Окрестности были покрыты в основном смешанным лесом твердых пород, характерных для южных склонов Сосновых гор. Деревья, оставшиеся от прежнего фруктового сада, смешавшиеся с лесными деревьями, стояли по одну сторону дома. Бауман постепенно возвращал на прежние места яблони, росшие здесь при его предшественниках; и сейчас по другую сторону дома разросся сад, в котором плодоносили яблони сортов «северный шпион», «оранжевый пепин», «винный сок», «бостон рыжеватый».

В четверти мили позади дома возвышалась гладкая вертикальная гранитная скала высотой примерно сто пятьдесят футов и протянувшаяся примерно на полмили в обоих направлениях. Весной стекающие с гор потоки пресной воды скапливались под скалой и изливались через нее каскадами в нескольких местах. Зимой эти водопады замерзали. Перед домом Уил расчистил покатый участок земли площадью несколько акров в память о том, что когда-то в стародавние времена здесь был выгон для овец, окруженный по периметру кладкой высотой по колено, выложенной из круглых камней. Когда случались перерывы в делах, он занимался тем, что открывал для обозрения то, что находилось позади полей. Ему нравилось создавать открытые пространства для высокорослых кленов, берез, дубов, обеспечивая их светом. А кроме того, ему нравилось видеть перед собой чистые, открытые взгляду просторы.

Уил сидел за дубовым столом, стоящим перед глубоким, сложенным из булыжника камином. Сейчас в камин была вделана литая металлическая печь. Зимой, чтобы обогреть весь дом, хватало четырех вязанок сухих дров – эти дрова Уил сам заготавливал, сушил, пилил и складывал в поленницу.

Он уже некоторое время сочинял электронное письмо Халли, многократно останавливаясь и путаясь в хитросплетении одолевающих его мыслей. Ему очень не понравилось то, как они расстались в четверг. По дороге в Даллас она сказала ему, что, похоже, беременна. Это известие было, конечно, неожиданным для Уила, но еще бóльшим сюрпризом стало то, что она решилась сообщить ему эту новость только на пороге терминала..

– Почему ты раньше ничего не сказала? – спросил он, напряженно ожидая ее ответа и опасаясь, что ответит она в своей обычной манере.

– Я хотела убедиться, – сказала Халли.

Уил внимательно посмотрел на нее. Что-то в ее тоне его насторожило.

– И это была единственная причина?

– Нет, не единственная.

Возможно, поэтому Халли ждала минуты, когда они прибудут в аэропорт. Он припарковался во втором ряду машин до того, как она успела сказать что-либо еще. Он знал, что посадка на ее рейс начнется меньше чем через час, а ей надо проверить два огромных чемодана, не говоря о том, что необходимо пройти еще и личный досмотр. Он чувствовал ее нетерпеливое волнение. За ними застыла в неподвижности колонна машин. Таксист просигналил, потом еще раз. Налетел пыльный порыв ветра, от которого они оба заморгали, смахивая с лица колючие песчаные пылинки. Уил погрузил багаж в тележку носильщика, а потом отвел девушку в сторону.

– Нам надо поговорить более обстоятельно, Халли.

– Надо. Но я должна идти.

Он удержал ее взглядом своих глаз.

– Ты кое-чего не знаешь обо мне.

– Но и ты не знаешь обо мне всего.

Эти слова его удивили, вернее сказать, потрясли. Халли никогда не говорила о себе в подобном тоне. Язык мантр духовных гуру и книг из разряда «помоги себе сам» вызывал у нее аллергию.

Уил обнял ее, и они поцеловались. Она обещала позвонить из Лос-Анджелеса, в крайнем случае из Новой Зеландии. А потом махнула рукой носильщику, который последовал за ней в терминал.

Зеленый мини-вэн затормозил у бордюра прямо перед Бауманом, и из него вышли люди: мужчины в деловых костюмах, женщины в белых парках и джинсах, молоденькая девушка-блондинка в красной куртке и белой шапочке. Один из мужчин вытащил из багажника чемодан, повернулся к женщине, и они обнялись. Блондинка прильнула к нему.

Бауман отвернулся в сторону. Раздался еще один автомобильный гудок. Из окна машины высунулась женщина; жестикулируя, она что-то кричала. Что именно, Уил не расслышал.

Он вновь принялся за новое электронное письмо.

«Халли!

Мне не понравилось, как мы расстались в аэропорту. Твое известие застигло меня врасплох, поэтому я и не ответил тебе должным образом. А главное, мы ведь не говорили об…»

«Нет, не то, – подумал Уил. – Звучит, словно стенания подпившего первокурсника». Он удалил написанное, встал и прошелся по комнате. Выглянул из окна. День подходил к концу, солнце пряталось за восточной горной грядой, белый лес превращался в голубой, ветер крутился между деревьев, сооружая дьявольские фигурки из снега на прежнем выгоне для овец. Бауман, глядя на улицу, наблюдал, как удлиняются тени, и вдруг подумал о том, что неплохо было бы забраться на скалу по одному из замерзших водопадов. Но сразу же выбросил эту мысль из головы. Оставьте всякие глупости, мистер!

Он направился в ванную комнату, сходил в туалет; споласкивая руки, посмотрел на себя в зеркало. Бауману нравилось окружать себя старыми вещами. Несколько молодых людей, живших в Мериленде, должно быть, смотрелись в это зеркало, прежде чем отправиться в Антиетам. Бауман купил его из-за ореховой овальной рамы ручной работы, и никогда не менял стекло, хотя с годами оно треснуло и помутнело. Он видел себя в нем, словно сквозь туман, что, пожалуй, не так уж плохо. Тридцать девять, еще не старый, но и не так уж много молодости осталось в его лице. А выглядел ли он вообще когда-нибудь молодым? Возможно, когда-то и выглядел. Человека старит работа. Ты слышишь это от других людей, а потом и сам понимаешь, когда дело касается тебя. Это все равно, что быть солдатом. Или копом в большом городе. Люди думают, что бой кончается, когда плохие парни разбегаются, но в действительности тогда все только начинается. Просто тлеющий огонь перемещается под землю и ждет момента, чтобы вспыхнуть снова, – как корни деревьев дают приют лесному пожару.

Для Уила существовали правила, которые он никогда не нарушал. Некоторые из них касались убийства. Главное правило гласило: всегда доводить до конца то, что начал. В одной из его любимых книг – «Личные воспоминания У. С. Гранта» – описывался случай, произошедший с Грантом в молодости. Тогда он отбыл в короткий отпуск из армии, чтобы навестить семью и друзей перед тем, как военные заботы надолго оторвут его от них. Уил очень любил этот эпизод. Гранту пришлось на плохо обученной лошади переправляться через разлившуюся из-за дождей реку. Сочетание быстрого течения и молодости смертельно опасно, что Грант, бывший, возможно, лучшим кавалеристом из всех выпускников Уэст-Пойнта, прекрасно знал. Вспоминая об этом случае, Грант писал: «Одно из моих неизменных суеверий – никогда не возвращаться назад и не останавливаться, когда я направляюсь куда-то или начинаю что-то делать, до тех пор, пока путь или дело не закончены».

Бауман никогда не забывал этой фразы; она стоила того, чтобы добавить ее в перечень личных заповедей и следовать ей и в больших, и малых делах. Электронное письмо было одним из таких малых дел, которые могут иметь большие последствия, поэтому Уил не мог оставить его незаконченным. Теперь он чувствовал себя так, как, по его мнению, чувствовала себя лошадь Гранта, знавшая, что должна идти, но абсолютно не желавшая этого.

Возвращаясь к столу, Уил скорее почувствовал, чем услышал какой-то посторонний шум. Возможно, это был какой-то очень слабый звук, похожий на хлопок. Он на несколько секунд застыл на месте, затем прошел на кухню и выключил рубильник, обесточив все электроприборы в доме. После этого вышел на заднее крыльцо – шум, или что-то похожее, донеслись оттуда, – оставив дверь открытой. Он долго стоял за порогом, прислушиваясь и стараясь почувствовать темноту, и в конце концов вернулся обратно в дом.

Подойдя к письменному столу, Уил сел и, уставившись в монитор, стал прокручивать в голове минувшие события, пока не почувствовал, что заходит в тупик. Наконец, чтобы выйти из этого близкого к оцепенению состояния, он выпил уже остывший кофе, стоявший возле компьютера, сделал глубокий вдох и попытался придать себе творческий импульс – этому трюку обучил его когда-то друг-писатель.

«Дорогая Халли!

Вот что я хочу сказать тебе сейчас…»

На этом Уил остановился. Немного подождал. Подождал еще. Потер лоб. Откинулся назад, закрыл глаза, хмыкнул. Встал, походил по комнате и пошел готовить ужин.

На следующее утро он встал еще до восхода солнца, выпил кофе, приладил к ногам снегоступы. После легкого двадцатиминутного перехода через каменистую возвышенность Бауман вышел к подножию самого большого замерзшего водопада. Насколько он знал, никто до него не отважился по нему подняться, а значит, ему принадлежит право дать название этому водопаду. «Откровение».

Утес взмывал вертикально вверх почти на сто пятьдесят футов. Восхождение возможно было совершить, только двигаясь по спирали по выступающему карнизу, что требовало большой осторожности. Необычным было то, что начальная точка маршрута располагалась так близко к его концу, но скорость потока способствовала тому, что вода выплескивалась за поверхность утеса, формируя карниз, состоящий из лежащих друг на друге замороженных слоев. В некоторых местах карниз подломился под тяжестью собственного веса.

Было около десяти градусов, безветренно – прекрасная погода для подъема. Все вокруг – скала, лед, снег – казалось голубым в предрассветном свете, и солнце должно было взойти не раньше, чем через час. Лед над головой напоминал огромные потеки растопленного белого и голубого воска. Приход сюда человека заставил замолчать и исчезнуть дятлов и синиц, горностаев, зайцев и оленей. Единственные слышные здесь звуки – его дыхание и слабый треск смещающегося при расширении и сжатии льда. Хотя лед, куда ни посмотри, всюду представлял собой смерзшийся монолит, где-то глубоко внутри что-то все-таки происходило.

Уил утоптал круглую площадку. Стоя на ней, снял снегоступы, быстро надел и закрепил на ботинках шипованные подошвы фирмы «Гривел», вынул из чехлов, притороченных по бокам альпинистского пояса, два ледоруба Black Diamond Cobra. Привыкший к одиночным восхождениям, он прихватил с собой всего несколько карабинных зажимов и ледобуров. Помимо этого снаряжения Уил взял с собой вороненой нержавеющей стали Desert Eagle Mark XIX 44-го калибра со встроенным лазерным прицелом; кобура, в которой, кроме пистолета, помещались еще и две запасные восьмизарядные обоймы, фиксировалась с помощью наплечной портупеи под левым предплечьем. Бауман никогда не ходил без оружия.

Он ступил на лед, нашел над головой два надежных места для установки обеих опор, закрепил одну пару опорных костылей на передней поверхности скалы, затем закрепил два других костыля на той же высоте. Несколько секунд повисел на вытянутых руках, давая отдых согнутым в коленях ногам. После, встав на опоры, выпрямился и переместил повыше левый костыль, переступил правой ногой, перемещая тело так, чтобы равновесие приходилось на упор, установил левый костыль, закрепил правый и снова остановился.

Лед был прекрасный, достаточно крепкий, чтобы уверенно удерживать его тело, а кроме того, еще и с углублениями и пористыми пятнами, в которые легко входили поддерживающие костыли. Скоро Бауман начал настоящий непрерывный подъем, его руки и ноги находились в постоянном движении, и Уил легко поднимался по гладкой поверхности, словно его тело кто-то тянул вверх за невидимый трос.

Когда он поднялся на высоту в шестьдесят футов, солнце уже показалось из-за верхушек деревьев. Бауман увидел, как лучи отражаются от ледяной поверхности, над которой он поднялся уже на двадцать футов. У него возник соблазн повиснуть на высоте, где он находился, и дождаться, пока солнечные лучи доберутся до него. Уил предчувствовал, какое это будет наслаждение: с одной стороны – чувствовать жар солнечных лучей, а с другой – ощущать холод льда.

Он снова полез вверх, двигаясь в том же легком ритме. Остановился, оказавшись на высоте сто тридцать футов. Карниз нависал над ним. А под ним – глубокая трещина, обнажившая скалу из чистого камня высотой футов десять. Скала проходила через ледяную колонну насквозь. Уил удивился, почему не он заметил следов обвала внизу, но потом решил, что они разлетелись после столкновения с прочной основой ледяной колонны. К тому же подъем он начинал в полумраке. До него дошло, что причиной тех неясных звуков, которые он слышал накануне вечером, были треск и падение льда, наросшего по сторонам трещины.

Уил мог бы попытаться подняться и по той части отвесной стены, где на его пути был только голый гранит. Таких скал он не боялся, хотя ее отвесная часть выглядела угрожающе ровной и гладкой. Хуже было то, что ледяной нарост, образовавшийся над скалой, выглядел сейчас неустойчивым; похоже, на месте его удерживала только сила сцепления льда с гранитной поверхностью. Нарост мог бы и удержать десятерых альпинистов весом с Уила, и обрушиться от одного удара по костылю. Солнце тем временем всходило. Кисти рук чувствовали тепло лучей, и Бауману казалось, что они окунулись в теплую воду. Через десять минут, а может, даже раньше, он доберется до нависшего над ним ледяного карниза.

Бауман отклонился назад, рассматривая отвесную каменную стену и намечая линию восхождения. Увидел два выступа шириной не более гитарного грифа, которые могли бы удержать опоры для его рук, а над ними приметил трещину, в которую наверняка встанет один опорный костыль. Уил мог бы подняться на такую высоту, но ледяной карниз над ним оставался бы на расстоянии фута от самой дальней точки, куда бы он мог дотянуться рукой. Значит, ему придется прыгать, отрываясь от опорных костылей и в броске пытаясь установить все свободные костыли, чтобы достичь висящего над ним ледяного карниза. При этом рассчитывать на то, что тот удержит его достаточное время, необходимое для поиска места крепления опорного костыля, было невозможно.

Спустя два часа, когда альпинистское снаряжение было сложено, а в чашке дымился горячий кофе, Бауман подбросил кленовое полено в печь и сел за дубовый стол. Так же как и Халли, Уил быстро принимал решения, после чего никогда не оглядывался назад. Отставив чашку в сторону, он склонился над клавиатурой.

«Дорогая Халли!

Я долгое время провел в тщетных попытках придумать что-то, что можно было бы тебе написать. А сейчас решил сказать те слова, которые сами просятся наружу. Я говорил, что есть некоторые, касающиеся меня вещи, о которых ты не знаешь. Я не говорю сейчас о работе. По крайней мере, прямо.

Я раньше был женат, и у нас с женой был ребенок. Жену мою звали Арденн. А нашу дочь звали Сарой. Однажды некие люди пришли туда, где мы жили, и убили их обеих. Меня при них в это время не было, так что спасти их я не мог.

Я не собирался обманывать тебя. Только вина и стыд заставляли таить от тебя прошлое. Каждый день оно резало меня, как ножом. Вряд ли ты могла представить меня в качестве успешного отца и раньше. И этот рассказ вряд ли сможет повысить твою оценку сегодня.

Уил»

Он отправил электронное письмо, размышляя, что сильнее взволнует Халли: то, что у него была семья, или то, что жена и дочь были убиты, или то, что ему потребовался целый год на то, чтобы решиться рассказать ей об этом.

Звонок мобильного телефона застал его на кухне. Уил как раз завтракал сырыми лимонами и кроваво-красными суши-оторо.