Читать книгу Мужчина, который забыл свою жену - Джон О`Фаррелл - Страница 6

Первое, что вы видели прямо от входа, – детские воротца, перегораживавшие вход на лестницу, и стильную детскую коляску, сложенную под вешалкой. На всех электрических розетках установлены пластиковые заглушки, а в холле – громадный ковер с Паровозиком Томасом и груда разноцветных кубиков, выстроившихся у стены.

– Извините, вы ждете следующего ребенка или это будет ваш первенец?

– Нет, пока нас только двое, – успокоил Гэри. – Просто Линде нравится покупать всю эту чепуху.

– Мне всегда ужасно нравилось у вас дома, Воган, – щебетала Линда. – Повсюду разбросаны детские игрушки и всякий хлам. Я вечно твердила Гэри, как мне хочется, чтобы у нас было так же.

– Понимаю. Что ж, полагаю, хорошо, когда все подготовлено…

– Видишь, это не жилище, – многозначительно подчеркнула она. – Это дом.

– Ага, не жилище, – встрял Гэри. – Потому что это квартира.

Линда с гордостью продемонстрировала комнату, где я буду жить. В углу стояла ультрасовременная детская кроватка, оснащенная массой всяких крутящихся штуковин с подмаргивающими лампочками. На обоях, в мягком сиянии ночника, резвились забавные мишки, абажур оккупировали герои Диснея. Повсюду Линда рассадила мягкие игрушки, и они будто томились в зале ожидания. Диван, разложенный для меня, определенно портил атмосферу детской; он почти упирался в яркий манеж и пеленальный столик.

Здесь должна начаться моя новая жизнь – в комнате с ночником и «радионяней», чтобы Линда услышала, если я вдруг расплачусь или обмочусь. На потолке я разглядел плакат с цветными буквами в виде мучительно изогнувшихся домашних зверушек. А по шторам, спускаясь с луны, летели на парашютах озорные кролики. Не требовалось особого дара, чтобы предсказать: этот ребенок подсядет на тяжелые галлюциногены.

– Правда, милая комнатка? – Линда очень гордилась собой. – Когда родится Дитя, тебе, конечно, придется съехать…

– Ребенок! – донесся из гостиной рев Гэри.

В гардеробе нашлась мужская одежда. Либо это были вещи, приготовленные для Дитя, когда то вырастет и станет взрослым, либо мои. Я предпочитал банальные джинсы, рубашки и джемперы, как миллионы мужчин среднего класса от Сиэтла до Сиднея. К парочке поношенных костюмов – видимо, школьная спецодежда – было подобрано несколько унылых галстуков, которые и надеть-то страшно.

Линда позаботилась обо всем, даже о новой зубной щетке.

– Ванная здесь, Воган, – думаю, тебе не терпится принять ванну. Если хочешь включить душ, нужно переключить вот сюда…

– Она не показалась тебе опечаленной?

– Кто?

– Мэдди. По-моему, ей было грустно…

– Э-э, да нет, по мне, она выглядела как всегда… Грязную одежду складывай сюда, я потом покажу тебе, как пользоваться стиральной машиной.

– Может, немного озябла – ветер холодный, верно?

– Ага, наверное.

После недельного пребывания в больнице мысль о ванне казалась чертовски привлекательной, и несколько минут спустя я уже срывал с себя одежду в ванной комнате фактически чужих мне людей, чувствуя себя чужаком, вторгшимся в частное семейное пространство. Ее косметика, его бритва; лосьоны, кремы, полотенца незнакомцев. Мне хотелось расспросить их об очень многом, я будто скользнул взглядом по своему прошлому, и волшебное зеркало тут же подернулось дымкой. Когда у нас с Мэдди все пошло наперекосяк? Я ушел от нее? Или она меня выгнала? У кого-то из нас роман на стороне?

Я лежал в ванне, полной душистой пены, так долго, что вода остыла и пришлось добавить горячей. Погрузившись в воду с головой, я отгородился от окружающего мира. Слышал только биение сердца. Вот она, реальность: стук твоего сердца и твои глаза, открытые в мир.

Я медленно вынырнул, взглянул на потолок. Тотальный покой. Голова совершенно пуста. Крошечный паучок прячется в щели оконной рамы. В этот миг все и случилось. Ниоткуда, без всяких ассоциаций или логических рассуждений возникло мое первое воспоминание. Такое яркое, словно я оказался там, прожил все заново в реальном времени, испытал все чувства, услышал звуки, даже погоду вспомнил, – эпизод возродился в моей голове сразу, весь целиком.

Мы с Мэдди, держась за руки, идем вверх по холму, поросшему травой, перепрыгиваем через коровьи лепешки и кроличьи норы, пока не добираемся наконец до вершины; ветер и солнце ласкают наши лица, сливающиеся в очередном поцелуе.

– Итак, куда дальше? – Я смотрю вниз, в сторону моря.

– Не знаю. Поселимся вместе, проживем, может, десять лет в безмятежном счастье, пока я не обнаружу, что у тебя роман с заместителем?

– Заместителем? Почему не с секретаршей?

– Сюрприз! Твой заместитель – мужчина.

– Ах да, я же латентный гомосексуалист. Поэтому-то ты и кажешься мне такой привлекательной…

– Десять лет! Господи, нам же будет почти тридцать, уже старость!

– А я с возрастом планирую выглядеть только лучше. Как тот парень в рекламе «Троя 2000» – «тронутые сединой волосы на висках».

– И голос твой будет дублировать актер-англичанин.

– Именно так.

Не задумываясь о направлении, мы просто брели от холма к холму; рюкзаки и палатка казались совсем не тяжелыми, и мы оптимистично продолжали путь по просторам Ирландии. Это были наши первые каникулы вместе. Погода отличная, на всякий случай у нас есть палатка – что может помешать?

– О нет! Невозможно! – воскликнула Мэдди встревоженно.

– Что такое? В чем дело?

– Я забыла отправить открытку тетушке Бренде. В который уже раз!

– Ту самую, шовинистическую?

– Это не шовинизм. Это лукавый ирландский стереотип.

На открытке, которая предназначалась тетушке Бренде, изображен был мультяшный лепрекон с пинтой «Гиннесса», надпись на открытке гласила: «Добрейшего всем утречка!!» Я полагал, что картиночка на любителя, но Мэдди твердо стояла на своем выборе открытки для престарелой вдовой тетушки.

– Уверена, ей понравится. У нее есть гномы.

– Гномы?

– Ну да, в саду.

– Ах да, конечно, в саду. Я и не предполагал, что они резвятся в ее прическе.

Лепрекон не потерял жизнерадостности за три дня, проведенные в боковом кармане рюкзака Мадлен. Она уже написала короткое оптимистическое послание на оборотной стороне открытки, заботливо добавила адрес и прилепила тщательно подобранную ирландскую марку. Не хватало только завершающего штриха – опустить открытку в почтовый ящик. Когда Мэдди вернется в Англию и распакует рюкзак, лепрекон все так же будет желать «Добрейшего утречка». Она решится все же наклеить английскую марку поверх ирландской в надежде, что тетушка Бренда ничего не заметит или вовсе не знает пока о том, что Ирландия обрела независимость еще в 1921 году. Она попросит меня отправить эту открытку, и я бережно положу ее во внутренний карман пиджака. И когда случайно обнаружу там несколько месяцев спустя, буду долго размышлять, каким образом объяснить любимой девушке, что я позабыл отправить откровенно шовинистическую открытку легендарной тетушке Бренде.

Мы с Мэдди проехали автостопом и прошли пешком Западный Корк, и теперь перед нами расстилались длинные песчаные пляжи, известные как Барликоув. Холмы спускались к идеальному пляжу, а дальше тянулись крутые, поросшие травой дюны. Маленький ручеек вился к соленому озеру, образованному приливом; а еще – разбросанные там и сям по склонам холмов белые домишки и подернутый дымкой горизонт, проколотый крошечным силуэтом Фастнетского маяка.

– Может, остановимся здесь на ночь? – радостно предложил я. – Искупаемся, разожжем костер из плавника, устроим буколический пикник «назадкприроде» из сосисок и растворимой лапши?

– Но дама из паба сказала, что собирается гроза, помнишь? Можно вернуться в Крукхэйвен. В пабе есть комнаты наверху.

– Да брось ты – ясный солнечный день. А здесь отличное место. То, что надо! – Я уже снимал рюкзак.

Шесть часов спустя нас разбудил полог палатки, сорванный ураганом и громко хлопавший над нашими головами. Дождь барабанил по крыше палатки, и вода струилась по стойке, лужицей скапливаясь у наших ног. Несмотря на безрассудное пренебрежение мнением местных пророков, именно благодаря грозе мы чувствовали себя особенно уютно. Как романтично оказаться вдвоем в сложной ситуации.

– Я же предупреждал, не стоит обращать внимания на эту тетку из паба.

– Ты был прав. Всем известно, что в Ирландии не бывает дождей. Она знаменита на весь мир своим засушливым климатом. Именно поэтому Боб Гелдоф так интересуется засухой[5].

Очередной порыв ветра едва не унес палатку, растяжки с одной стороны слетели, стойки повалились, и нас накрыло брезентом. Я громко выругался, неожиданно испуганно, чем вызвал приступ заливистого смеха у Мэдди, которую продолжала веселить бутылка белого вина, выпитая нами на закате.

Я попытался установить стойки изнутри, но при таком ветре это оказалось невозможно, и на наши вещи хлынул поток воды. Мэдди все не унималась, потом высунула голову наружу, посмотреть, что там творится.

– Может, тебе выйти и попробовать укрепить их снаружи? – предложила она.

– Почему мне?

– Ну, потому что я не хочу намочить футболку, а ты можешь выскочить прямо так.

– Но я совершенно голый!

– Ага, но кто будет бродить по окрестностям в такую ночь? – резонно заметила она. – Давай, смелей, а я приготовлю сухое полотенце к твоему возвращению.

И вот мое бледное обнаженное тело замаячило во мгле, вступив в противоборство с ветром и дождем, а Мэдди торопливо застегнула вход в палатку за моей спиной. И уже оттуда услышала, как старческий голос с ирландским акцентом невозмутимо спрашивает меня, «все ли в порядке».

– О, здрасьте, э-э, да, большое спасибо. Нашу палатку сорвало ветром…

– Ага, я видел, как вы тут устраивались, – из-под громадного зонтика проговорил мужчина. – И подумал, что надо бы глянуть, как оно у вас.

Я услышал хихиканье Мэдди – она наверняка заметила, что к нам приближается этот дядька, и сознательно вытолкала меня на улицу.

– Пока нормально! – сострил я и деланно рассмеялся.

– Там дальше есть амбар. Можете перебраться туда, если пожелаете.

– Спасибо, это очень любезно с вашей стороны.

– Но не стоит скакать в такую погоду с голыми яйцами. Застудишь их до смерти.

Из палатки донеслось очередное радостное фырканье, а я стоял под проливным дождем и, прикрыв гениталии ладонями, вел непринужденную беседу с местным фермером.

– Думаете? Понимаете, я просто не хотел замочить одежду. Но пожалуй, неплохой совет – немедленно вернусь в палатку. Спасибо, что побеспокоились о нас!

Растяжки так и не были укреплены, палатка так и пролежала всю ночь на наших телах, но все это не имело ровно никакого значения – и то, что мы практически не спали, и что наутро пришлось сушить все наше барахло, – потому что сейчас нам хотелось только хохотать и хохотать. Наверное, так мы демонстрировали друг другу, с каким оптимизмом готовы смотреть в лицо неприятностям. Мэдди было неважно, что я не послушался ее совета и оказался не прав; ничто не могло омрачить нашего счастья. Мы были молоды, и брезент, накрывший нас с головой, не помешал нашему сладкому сну в обнимку, от неудобств нас надежно защищал восторг – ведь мы были вместе.

– Я вспомнил! – с воплем вылетел я из ванной. – Только что вспомнил целый эпизод из своей жизни!

Гэри и Линда порадовались за меня, хотя их радость была несколько сдержанной, что неудивительно: практически голый мужик, дико хохоча, прыгал по их кухне, разбрасывая вокруг клочья душистой пены. Возможно, именно ощущение собственной обнаженности и мокрости спровоцировало нужные ассоциации, но я был уверен, что видел именно Мадлен. Линда принесла мне розовый махровый халат, а крошечное полотенце, которым я пытался прикрыть свой срам, сунула в стиральную машину.

Мы устроились за кухонным столом, и они наперебой принялись уверять меня, что это только начало, что вскоре начнут возвращаться и остальные воспоминания.

– А этот женский халатик тебе к лицу, Воган, – заметил Гэри. – Тебе всегда нравилось одеваться, как женщина.

Линда, посмеявшись, успокоила меня, что я вовсе не трансвестит, задумчиво добавив, впрочем:

– Ну, насколько мне известно…

Мне хотелось больше узнать о Мэдди и вообще о нас. Но в то время как я стремился получить сведения о своем браке, Гэри советовал сосредоточиться на его расторжении. Они, разумеется, успели все обсудить, пока я был в ванной, и теперь напомнили, что в пятницу мне необходимо быть в суде для завершения – по их искренним уверениям – долгого, болезненного и дорогостоящего процесса.

– Отложить это дело еще раз – последнее, чего бы ты хотел, – убеждал Гэри.

– Ты должен совершить это усилие, Воган, ради Мэдди и детей, – вторила Линда.

Гэри предложил мне явиться в суд и притвориться, что со мной ничего не случилось, дабы не помешать кончине брака, о котором я не имел ни малейшего понятия.

– Но что, если мне зададут вопрос, на который я не знаю ответа?

– Рядом будет твой адвокат – он подскажет, – успокоил Гэри.

– А он знает о моем состоянии?

– Э-э, полагаю, нет. Мы, конечно, могли бы рискнуть и рассказать ему, но к чему это приведет? Слушание отложат, и это обойдется тебе в очередные десять штук, которых у тебя нет.

– Мэдди с ребятами подготовились к тому, что все произойдет в пятницу. Они хотят, чтобы все закончилось, – сказала Линда.

– Говорю тебе, последнее слушание – простая формальность. Ты просто повторишь судье свою позицию, он вынесет постановление, вы с Мэгги обменяетесь бумажками о разводе – и прямиком в паб, флиртовать с полькой-барменшей.

Гэри уверял, что я буду страшно жалеть, если не решусь сейчас пройти через процедуру развода. Ведь рано или поздно память вернется ко мне, и тогда выяснится, что я упустил шанс освободиться от ненавистных уз.

– Ненавистных уз? – робко перебил я.

– Разумеется, раз ты разводишься, – напомнил Гэри. – Это кое-что да значит…

Я сознавал, что, наверное, наш разрыв проходил в довольно напряженной обстановке, но, заглянув в себя глубже, понял, что, пока дело не дошло до суда, все обстоит не так отвратительно. Вероятно, сначала, расставшись, мы с Мэдди относились друг к другу как разумные цивилизованные люди. И лишь после того, как нас поглотила состязательная юридическая система и мы узнали о наглых требованиях и претензиях, выдвигаемых адвокатами противоположной стороны, начала раскручиваться спираль личной неприязни.

– Как-то раз учитель истории, который живет в тебе, очень метко сравнивал бракоразводный процесс с войной, – вспоминал Гэри. – Ты рассказывал, как в 1939-м Королевские военно-воздушные силы считали безнравственным бомбить Шварцвальд, чтобы лишить немцев строевого леса. Но к 1945-му они сознательно устраивали кромешный ад, лишь бы уничтожить как можно больше мирных граждан.

– Надеюсь, мы с Мэдди не дошли до стадии бомбардировки Дрездена?

– Нет, вы остановились примерно на июне 1944-го. Она высадилась в Нормандии, но у тебя в рукаве еще остался ФАУ-2.

– То есть, согласно этой метафоре, я нацист?

Сколько бы друзья ни убеждали, что нам с женой лучше расстаться, я никак не мог с этим согласиться и совершить шаг во тьму неведомого. Розовый женский халат не добавлял веса моему мнению. Переодевшись, я объявил, что хочу прогуляться, поразмыслить обо всем. Между нервозной обеспокоенностью Линды и полным равнодушием Гэри мы достигли компромисса: я захвачу с собой блокнот с их адресом и номером телефона и двадцать фунтов наличными, которые я пообещал обязательно вернуть.

– Ты уверен, что в порядке? – провожая меня, продолжала беспокоиться Линда. – Хочешь, кто-нибудь из нас пойдет с тобой?

– Нет, что ты – так здорово просто выйти на улицу. После недели в больнице и вообще всего, что случилось, мне нужно немного проветрить голову.

– Думаю, твоя голова и так достаточно пуста, дружище, – крикнул из кухни Гэри.

Как только за моей спиной закрылась дверь гостеприимного дома друзей, я пустился в путь, примерно в милю длиной, к тому месту, где мы видели сегодня Мэдди. Я намеревался поговорить с ней. Собирался встретиться со своей женой. Я решил, что она должна знать о моем состоянии; это событие имело огромные последствия и для ее собственной жизни, и для детей, и для истории с судом. Я обязан рассказать ей обо всем, что случилось. Нужно успеть до возвращения детей из школы и иметь достаточный запас времени, чтобы отложить суд; значит, надо действовать безотлагательно.

– В любом случае, – бормотал я себе под нос, – прежде чем разводиться с женой, я хотел бы с ней сначала познакомиться.