Читать книгу Два императора - Дмитрий Дмитриев - Страница 15

Русских пленных отправили ночевать в Позоржиц, где находилась главная квартира французского императора. В числе пленных находился и ротмистр Зарницкий, попавший сюда со своим денщиком Щетиною. Петр Петрович был слегка контужен. Его эскадрон храбро сражался, окруженный в десять раз превосходившим его по числу неприятелем; Зарницкий изумлял своим геройством даже французов. На его несчастие, под ним была убита лошадь: ротмистр упал вместе с убитым животным и был придавлен всей его тяжестью. Этим-то моментом воспользовались неприятели, и герой был взят в плен. Эскадрон Зарницкого был весь перебит, осталось в живых человек пять, не более. Петр Петрович в первые минуты был в каком-то исступлении; он проклинал тот момент, когда шальная пуля уложила его верного коня, и свое бессилие. Щетина тоже попался в плен. Оба они шли рядом, под конвоем, разделяя общую горькую участь.

– Ваше благородие, – тихо шепнул Щетина своему «барину».

Зарницкий шел печально, опустив голову, и не слыхал зова своего слуги; думы, одна другой мрачнее, не давали ему покоя.

– Ваше благородие! – повторил денщик.

– Ну, что ты?

– Стало быть, ваше благородие, мы в плен попали.

– Попали, брат Щетина, – со вздохом ответил Петр Петрович.

– Нехорошо, ваше благородие!

– Что хорошего! Хуже смерти.

– А вы, ваше благородие, не отчаивайтесь, можно побег учинить, – таинственно сообщил Щетина.

– Побег – ну, брат, навряд! Зорко стеречь будут – не убежишь.

– Убежим, ваше благородие, надо только время выждать.

– Ну, станем ждать.

– Император, император! – заволновались вдруг конвойные, завидя Наполеона, ехавшего навстречу пленным.

– Кто из вас старший? – останавливая лошадь, спросил Наполеон у пленных.

Старшим по чину в этой партии пленных был ротмистр Зарницкий; он выступил вперед.

– Кто вы? – в упор смотря на ротмистра, спросил Наполеон.

Зарницкий назвал свой чин и полк, в котором служил.

– Знаю, слышал. Ваш полк честно исполнил свой долг, а вы, господин ротмистр, показывали чудеса храбрости. Я слышал.

– Я дорожу похвалою великого полководца, – вежливо ответил Зарницкий, кланяясь Наполеону.

– Вы заслужили, господин ротмистр, гораздо большего!

Наполеон приказал отвести пленных на бивуаки и позаботиться о них: устроить им ночлег, перевязать раненых.

Приказание было в точности выполнено; раненых повели в шалаши, выстроенные при главной квартире Наполеона. Французы очень радушно приняли наших. Ротмистра Зарницкого с его денщиком поместили в отдельном шалаше, где поставили походную кровать, стол и стул. Зарницкому перевязали рану. Измученный и голодный, он, исправно поужинав, выпил добрую порцию вина и, повалившись на кровать, скоро заснул богатырским сном.

Щетина не спал, он обдумывал план побега. Он вышел из шалаша, но сейчас же вернулся: около шалаша стоял на карауле французский солдат с ружьем на плече.

«Ведь ишь, дьявол, все „маршует“. Прихлопнул бы его, да как? Пожалуй, хуже будет: из шалаша-то убежишь, а у цепи попадешься, ни за что пристрелят тебя», – рассуждал Щетина.

Полночь. В главной квартире императора погасили все огни; все давно спало, только караульные мерно расхаживали каждый на своем посту. Едва пробило полночь, как солдат, стоявший у шалаша Зарницкого, ушел спать. К русским пленным французы относились нестрого: не было особенно сильного надзора, потому что они были уверены, что уйти пленным трудно. Да и куда бы они ушли в холодное зимнее время, не зная дороги? Если бы кто и убежал из плена, он рисковал замерзнуть, заблудиться и попасть снова в руки неприятеля.

Щетина вышел из шалаша и осмотрелся кругом. Ни души; тишина как в могиле.

«Вот когда убежать-то надо», – подумал денщик; он поспешил в шалаш и стал будить крепко спавшего ротмистра.

– Ваше благородие, а ваше благородие! Ведь ишь спит – пушкою не разбудишь.

Зарницкий не просыпался.

– Эко горе! Никак его не разбудишь. Да проснись! Говорят тебе! – с сердцем крикнул Щетина, тряся за рукав своего барина.

– Ты что! Или время на парад? – спросил Зарницкий, протирая глаза. Благодетельный сон перенес его снова к себе на квартиру, в Петербург, и он совершенно забыл печальную обстановку, в которой находился теперь.

– Какой там парад! Бежать надо.

– Как бежать, куда? Зачем?

– Эх, ваше благородие! Да вы проснитесь, – с укоризною сказал Щетина.

– Ах да, мы в плену! – К Зарницкому вернулась память, и незавидная действительность вырисовалась со всею яркостью.

– Надо бежать – благо время подходящее, – снова напомнил Щетина.

– А часовой? – спросил Зарницкий.

– Ушел. Кругом ни души не видно.

– Ты говоришь, часового нет?

– Да, ушел! Бежим, ваше благородие!

– А как попадемся, расстреляют.

– Не попадемся, ведь глухая полночь, все спят.

– Стыдно мне, Щетина! Русскому офицеру бежать из плена! Если хочешь, беги, а я останусь.

– Эх, ваше благородие, что за стыд – убежать из плена? Стыд, когда вы знаете, что наши бьются с врагом, а вы тут в плену ничего не делаете, службы не несете, – а служба ваша нужна батюшке-царю и родной земле! – с жаром говорил старик.

– А ведь ты прав, Щетина! Ей-богу, прав! При нужде чего не делают. Бежим!

– Вот и давно бы так! – обрадовался Щетина.

– Воля, брат, дороже всего на свете!

– Известно, так, ваше благородие!

– А если нападут на нас французы, нам даже защищаться нечем.

– А кулаками, ваше благородие.

– Молодец, Щетина!

– Рад стараться, ваше благородие!

Зарницкий и Щетина тихо вышли из шалаша и стали пробираться к опушке видневшегося леса.

Ночь была морозная. Порывистый ветер бушевал в поле, вихрем кружил снег и хлестал прямо в лицо беглецам.

– Ну и мороз! – сказал Петр Петрович.

– А у нас, в России, много холоднее, ваше благородие, – ответил Щетина. – Только бы нам до леса добраться, – добавил он.

– А что же в лесу-то?

– Там место безопасное.

– Ох, Щетина, замерзнем мы или под вражью пулю угодим.

Ротмистр и денщик подошли почти к самой цепи; стали уже видны неприятельские солдаты, но благодаря счастливому случаю французы не заметили беглецов. Зарницкий и Щетина очутились за цепью; лес от них был в нескольких шагах.

– Фу! Теперь можно вздохнуть! Опасность миновала! Мы на свободе, – весело проговорил ротмистр.

Они вошли в лес; снегу в лесу было мало – высокие сосны и ели стояли зелеными. Они шли быстро по узкой лесной дороге.

– Куда идет эта дорога? – спросил Зарницкий.

– А кто ее знает, ваше благородие!

– Может, к жилью.

– Может, и к жилью.

Предположение Зарницкого оправдалось: дорога шла к жилью, и, пройдя несколько, наши беглецы очутились около небольшого чистого домика, в котором жил лесничий с двумя своими помощниками.

– Мы спасены – жилье! – радостно воскликнул ротмистр.

– Благодарение Господу! – Старик-денщик усердно перекрестился.

Петр Петрович подошел к двери и постучался.

– Кто там? – послышался в ответ недовольный голос.

Зарницкий хорошо знал немецкий язык, хотя редко на нем говорил.

– Русский офицер со старым денщиком чуть не гибнут в лесу от голода и холода… Просим приюта до утра! – ответил по-немецки Зарницкий.

Прошло несколько минут, дверь отворилась, и со свечою в руках встретил их сам лесничий, которого называли Франц Гутлих. Это был рослый, здоровый австриец средних лет, с открытым приятным лицом.

– Русский офицер всегда найдет в моем доме радушный и братский прием, – ласково встретил их лесничий, крепко пожимая руку ротмистра.

Ротмистр и денщик дрожали от холода; первым делом лесничего было их отогреть; он приказал скорее приготовить чай и ужин.

Наши беглецы напились горячего чая с ромом и сытно поужинали, изрядно выпив. В подвале у лесничего оказалось хорошее вино; за ужином Петр Петрович и лесничий выпили за здоровье русских и австрийских воинов. Поблагодарив хозяина, Петр Петрович лег на мягком диване, а Щетина расположился на полу. Оба скоро крепко и сладко заснули.

Русские пленные, благодаря длинной ноябрьской ночи и тому, что французская армия разбросана была на несколько верст, уходили поодиночке и по несколько человек вместе; одни присоединились к нашей армии, а иные через Богемию, Силезию и другими путями пробирались в Россию.

«При поражении союзных армий в неудаче обвиняет обыкновенно одна другую. Так случилось и после Аустерлица. Отдавая справедливость мужеству русского войска, австрийцы приписали поражение нашему неуменью маневрировать, неловкости нашей пехоты, тяжести наших ружей. Но разве за шесть лет перед Аустерлицким сражением, когда русские вместе с ними одерживали победы в Италии, ружья наши были легче, войска подвижнее и в маневрах искуснее? Причина побед в Италии заключалась в том, что главнокомандующим союзною армиею был Суворов, а под Аустерлицем руководили действиями австрийцы. Здесь ключ успехов в 1799 году и неудачи 1805 года. Заготовление магазинов лежало на австрийцах, ибо войну вели в их земле, но не было ни хлеба, ни фуража. Австрийцы привели русскую армию на места, хорошо им знакомые, где они производили ежегодно учебные маневры. Оказалось, по собственному признанию их, что они ошиблись даже в исчислении расстояний. Не зная пространства, занимаемого полем сражения, они растянули армию на четырнадцать верст, не озаботились составлением резерва и, наконец, до того растерялись, что и по окончании войны не вдруг могли дать себе отчет в своих распоряжениях. Через шесть недель после Аустерлицкой битвы император Франц говорил нашему послу, графу Разумовскому[20]: „Конечно, вас удивит, что до сегодняшнего дня я еще не знаю плана Аустерлицкого сражения“»[21].

Аустерлицкое сражение нисколько, однако, не помрачило славы русского оружия и храбрости русских солдат.

Сам Наполеон впоследствии говорил, что под Аустерлицем русские оказали более храбрости, чем в других битвах с ним.

Наш главнокомандующий Кутузов справедливо слагал с себя всю вину за аустерлицкое поражение.

– Я умываю руки, вина не моя, – говорил он на другой день после битвы.

Император Александр нисколько не винил Кутузова.

– В аустерлицком походе я был молод и неопытен. Кутузов говорил мне, что там надо действовать иначе, но ему следовало быть в своих мнениях настойчивее.

Так говорил император Александр по прошествии нескольких лет после Аустерлицкой битвы.

Кутузов советовал не давать сражения под Аустерлицем; но его не слушали.

Говорят, Кутузов накануне сражения пришел к обер-гофмаршалу, графу Толстому[22], и сказал ему:

– Уговорите государя не давать сражения: мы его проиграем.

– Мое дело знать соусы да жаркие. Война – ваше дело, – ответил ему на это Толстой.

Между тем австрийцы настаивали, чтобы битва непременно была под Аустерлицем.

«Теперь легко представить положение императора Александра, русского главнокомандующего и всех русских: австрийцы желают сражения; русские, пришедшие к ним на помощь, знаменитые своею храбростью, вдруг станут уклоняться от битвы, требовать отступления, обнаружат трусость пред Наполеоном! Всякий должен чувствовать, что в таком положении ничего подобного нельзя было требовать от Александра и окружавших его».

После Аустерлицкого сражения наша армия шла в Годьежицу; туда же ехал и император Александр, во время сражения находившийся «в огне, распоряжавшийся под ядрами, картечами и пулями».

В селении Годьежице с трудом нашли для государя приличную комнату, где бы он мог хоть немного отдохнуть. Пробыв тут недолго, он отправился далее. Его величество ехал верхом: в Годьежице никак не могли найти царской коляски. Государь уже несколько дней чувствовал себя нездоровым, он только крепился и не хотел своею болезнью пугать приближенных и армию; но, проехав семь верст, принужден был остановиться в селении Уржице, в простом крестьянском домике. На скамью положили соломы, и это послужило постелью для больного монарха. Государь был в сильном жару, голова его горела; прием опиума несколько его успокоил. Государь заснул тревожным сном. Проспав часа три перед рассветом он встал и поехал в Чейч[23], где было сборное место для армии. Объезжая свои войска, государь старался скрыть свою болезнь, так как был распущен ложный слух, что государь ранен. «Быстро распространившись, эта ложная молва усугубляла горестные впечатления претерпенного накануне поражения»[24]. Все спрашивали о государе, и, когда увидали его здоровым, радости и ликованию солдат не было конца.

Когда императоры Александр и Франц прибыли в Голич, Наполеон прислал сказать австрийскому императору, что он желает с ним видеться. Император Франц поехал в авангард и встретился с Наполеоном между передовыми цепями армии.

Разговор императора австрийского с Наполеоном продолжался два часа и имел следствием прекращение военных действий между Францией и Австрией. Наполеон предложил императору Францу не впускать в его владения иностранных войск и потребовал, чтобы русская армия возвратилась обратно в Россию.

Желая узнать мнение нашего государя, Наполеон послал к нему генерала Савари, император же Франц уполномочил с этой же целью генерала Стутергейма[25].

Несмотря на раннее время – было всего только пять часов утра, – послы застали государя уже одетым, он принял прежде Стутергейма, который от имени своего императора просил согласия на требование Наполеона.

– Я привел мою армию на помощь Австрии и отправлю ее назад, если ваш монарх желает обойтись без моей помощи, – сухо ответил император Александр.

Государь приказал пригласить посла от Наполеона и заявил ему, что возвращает свое войско в Россию.

Наполеон, получив такой ответ государя, немедленно послал приказ о прекращении передвижения армии. Объявлено было перемирие. Оно заключено было 26 ноября 1805 года, «с условием договориться немедленно о мире, а если мир не состоится, не возобновлять военных действий, не предварив о том друг друга за пятнадцать дней».

Двадцать седьмого ноября государь дружелюбно простился со своим союзником, императором Францем, и отправился в Петербург, приказав Кутузову вести армию в Россию.

За день до отъезда нашего государя Наполеон опять попытался сблизиться с императором Александром. С этой целью он вызвал к себе пленного князя Репнина[26] и сказал ему.

– Вы, князь, свободны – перемирие заключено. Поезжайте к своему государю и скажите ему, что я вновь предлагаю ему мир. Воевать нам с ним нечего. Еще скажите императору Александру, что, если бы он принял мое приглашение и приехал на свидание со мною, я покорился бы прекрасной душе его: выслушав мысли его о способах восстановить мир в Европе, я во всем согласился бы с ним. Вместо себя он прислал молодого человека, который наговорил мне дерзостей, и где? Среди моих колонн! Что же вышло? Мы сразились, и теперь я имею право объявлять предложения. Но я думаю, что мы еще можем сблизиться.

– Все ваши слова я передам моему государю, ваше величество.

– Да, да, князь, передайте. Повторяю мое желание сойтись с императором Александром. А знаете ли, отчего вы проиграли сражение под Аустерлицем?

– Нет, ваше величество! – ответил Репнин.

– Что за странная мысль пришла в голову вашим главнокомандующим растянуть армию на огромное пространство и разобщить колонны? Надо держать армию вместе, сплоченною, так сказать, в кулаке, чтобы при первом же моменте бросить всю ее в лицо неприятелю. Впрочем, император Александр должен был проиграть сражение. Здесь его первая, а моя сороковая битва, – самодовольно проговорил Наполеон. – Прощайте, князь! Не забудьте передать мои слова вашему государю, – добавил он и протянул на прощанье князю Репнину руку.