Читать книгу Перила - Дмитрий Ефанов - Страница 8

– Осторожно, двери закрываются! Следующая станция «Достоевская», – делится радостью женский голос из динамиков.

Роммель как-то рассказывал, что, когда едешь в центр, остановки объявляет мужской голос, а когда из центра – женский. Я пару раз проверял – так и есть. Только все забываю проверить, где же именно в центре мужской голос меняется на женский.

Между прочим, в этом есть своя логика: в центр люди едут на работу, и брутальный мужской голос настраивает на то, что будешь сурово вкалывать. А когда возвращаешься домой, женский символизирует, что скоро вернешься в уют. Ну, это если дома уютно, конечно…

Как раз на «Достоевской» мы встречаемся в семь и выдвигаемся в «Идею Fix». Да, уже 18 июня – как-то время незаметно пролетело. Мы забацали пару реп (одна из них, ночная, была как раз перед моим первым кружком), но ничего нового в программу добавить не успели. Просто перемешали песни в другом порядке – вот и все отличия от последнего концерта в «Напряге».

– Станция «Достоевская»! Уважаемые пассажиры, при обнаружении подозрительных вещей в вагоне поезда сообщайте о них машинисту! – раздается женский голос, символизирующий уют.

У меня из подозрительных вещей только синтезатор, но машинисту о нем знать незачем.

На перроне уже стоит Роммель, рядом с ним Тоша. Они дружат так давно, что, по-моему, люди столько не живут.

Жмем клешни, обнимаемся.

– Больше никого нет, что ли?

– Есть, просто пока мало… Вон, видишь девчонок? Нет, не те шалавы, а дальше, в уголке. Это же вроде какие-то подруги Стэна, они на прошлом концерте были.

– И все?

– Ну, еще Троцкий с Нюхачом. Только они уже наверх пошли.

– За пивасом?

– Наверное. Они сегодня вообще не особо в адеквате. – Тоша ехидно лыбится. – По-русски говорить отказываются, а выдают только… Ром, как там?

– Бадри Па-тарка-цишвили, – выговаривает Роммель.

– А, так я даже знаю, кто это, – вспоминаю я. – Его же вроде грохнули пару лет назад. Или сам, история мутная… И что, больше вообще ничего не говорят?

– Ага. Дурака валяют. Мы их спрашиваем: с вами кто-нибудь еще ожидается? Они говорят: Бадри Патаркачи… Ну, в общем, ты понял. Или говорю: и нам пиваса зацепите! Нюхач строго так смотрит и говорит… ту же самую мантру, короче.

– Эй, а Троцкий вообще играть сможет сегодня? – беспокоюсь я. – На барабанах-то не Бадри Патаркацишвили будет стучать, я надеюсь?

– Не, нормально все, не очкуй. Поваляет дурака и перестанет.

Подходит очередной поезд из центра, из него вылетает Стэн с басухой на плече. Девчули «из уголка» действительно машут ему, и они все вместе подходят к нам.

– Здорово! Вы знакомы ведь, верно? Ну вы склерозники! Еще раз – Наташа, Лиза, Надя! Девочки, это Костя, Рома, Тоша. А что, больше никого нет пока?

Роммель излагает им сагу про Бадри Патаркацишвили, а я достаю мобильный и вижу, что, пока ехал в метро, получил три эсэмэски: от Денисыча, Леры (кто бы сомневался) и Волшебной. Смысл у всех один – «сорри-сорри, но сегодня приехать не смогу» (далее – уважительная причина отсутствия).

Мне приходит в голову, что ситуация – один в один как в той притче, которая читалась на последнем кружке: про то, как хозяин позвал гостей на пир, а они стали косить с разными отмазками. Абсолютно как у нас.

Жаль, не расскажешь об этом пацанам – не оценят насчет притчи. А ребятки с кружка, боюсь, не догонят про клубные концерты…

Впрочем, у нас хоть кто-то пришел. А то пришлось бы собирать нищих и увечных на концерт, если уж все в точности по Евангелию.

Тем временем подтягиваются Светик, моя лучшая подруга, и ее новый молодой человек (как его зовут, я не расслышал), потом еще пара знакомых Роммеля, и мы решаем никого больше не ждать. Поднимаемся на эскалаторе, выходим на улицу и видим Троцкого и Нюхача с банками коктейлей в руках. Я решаю играть на опережение.

– Бадри Патаркацишвили? – спрашиваю у них.

– Бадри! Патаркацишвили!!! – с жаром кивают они головами. Видимо, это должно означать следующее: дескать, нашелся хоть один разумный человек!

На нас смотрят как на идиотов, поэтому Роммелю снова приходится врубать непосвященных в концепцию. Нюхач, чтобы вы понимали, – это жутчайшее порождение зла, смысл существования которого – с особым цинизмом спаивать Троцкого (хотя тот и так в помощи не нуждается). Интересно, пока они нас дожидались, между собой тоже общались только этими двумя всеобъемлющими словами?

Наконец мы выдвигаемся в сторону клуба и добираемся без особых приключений. По дороге периодически кто-то трезвонит, мы либо выслушиваем очередные извинения (смотри притчу про званый пир), либо объясняем, как идти от метро к клубешнику.

Доковыляв до «Идеи Fix», проходим мимо гардероба, закрытого по случаю лета, и спускаемся по лесенке. Я пытаюсь дозвониться до арт-директора, тот предсказуемо не отвечает, но повода для волнений нет – наш сет начнется не раньше девяти.

Да, в таких клубах мы точно не играли. Вообще, если хотите оценить уровень заведения – загляните в туалет, моя вам рекомендация. Мы уже привыкли к клубам, где даже унитазы и писсуары ненужная роскошь: например, в «Напряге» вместо них вдоль стен проложено что-то типа желобов, по которым непрерывно журчит вода. Народ там неприхотливый, брезгливостью и трезвостью не отличающийся, так что все по делу. Как там в женском, я не интересовался, но, думаю, тоже без излишеств. А здесь совсем другая картина: кафель – практически целый, краны – даже лучше, чем у меня в ванной, так что инстинктивно тянет вести себя прилично.

Троцкий с Нюхачом, кажется, того же мнения.

– Бадри! – с уважением кивает облегчившийся Троцкий и поднимает указательный палец.

– Бадри… – растерянно тянет Нюхач, разглядывая себя в зеркало.

Тоже мне, красавец нашелся.

Идем к сцене и убеждаемся, что публика довольно приличная: ни откровенного быдла, ни толп неформалов. И накурено в меру – неужели вентиляция работает? Бар тоже достойный, уж здесь пиво димедролом наверняка не бодяжат. У стойки вижу Стэна, подсаживаюсь к нему. Сцена отсюда просматривается отлично.

– Друг мой, – обращается он ко мне, – что вы скажете по поводу великолепия сего заведения?

Я сходу схватываю его интонацию.

– Имею честь доложить, что ловлю себя на мысли: наверное, похожие чувства были у пса Шарика, который только-только попал в квартиру профессора Преображенского.

Стэн кивает, будучи полностью согласен с мнением уважаемого собеседника.

– Хотя, если не ошибаюсь, Шарика быстро накрыл когнитивный диссонанс, и он что-то там разбил или разодрал, – развивает он мою мысль. – Интересно, и нас сегодня ждет подобный финал?

– Не… Разодрал он сову, а расколошматил зеркало. Но это потом было, не в самом начале книжки. А позвольте осведомиться, где изволят шляться наши почтенные гости? Не пробил ли урочный час, который им был назначен? Ведь наше скромное торжество уже весьма близко.

– Да и пес с ними, – отмахивается Стэн, непринужденно перейдя с великосветского тона на повседневный. – Мне здесь публика точно больше нравится, чем тот зоопарк, который обычно за нами таскается. Кстати, у тебя телефон пиликает!

Я хлопаю себя по карманам, вытаскиваю мобильный.

– Алло!

– Здравствуйте, вы мне звонили, – слышу женский голос.

– Я?! А, я понял! Здравствуйте, меня зовут Константин, группа «Хальмер-Ю». Вы, наверное, арт-директор?

– Какая-какая группа?

– «Хальмер-Ю»! Мы сегодня у вас играем… Я вчера звонил, вы сказали – в районе девяти!

– Все, вспомнила! Да, в девять! Когда начнет играть группа в двадцать двадцать, можете подниматься слева от сцены в гримерку. У вас на выступление сорок минут, это считая настройку. У нас с этим строго! Все, счастливо, у меня вторая линия!

Я поворачиваюсь к Стэну.

– Первый раз слышу, чтобы телка была арт-директором.

– Надо же. Хотя почему нет?

– Ну да… И еще… – делаю шокированные круглые глаза, – похоже, у них РЕАЛЬНО все по расписанию. Когда назначено, тогда и начинается сет, прикинь?

– Я же говорю, все как у людей.

– Она говорит, гримерка где-то слева от сцены.

– А вон, – кивает Стэн подбородком в сторону лестницы, которую можно углядеть с моего барного седалища, только если изогнуться с риском вывихнуть шею. – Первый раз такую планировку вижу.

На сцене как раз начинается настройка первой группы. Видимо, мы третьи, и у нас есть минут тридцать-сорок свободных. Это хорошо, потому что нервы уже начинают сдавать.

– Мандражик легкий щекочет. А у тебя?

– Чуть-чуть совсем. Это хорошо, значит, пока еще живые.

– Зацени, какую шикарную белку я тут зафотировал на днях, – показываю ему с телефона фотку, которую сделал по дороге на кружок.

– Здравствуй, Ночь Людмила, где тебя носило? – подозрительно спрашивает Стэн.

– Да так, к знакомым ездил… О, смотри, как всех к бару магнитит!

К нам подходит вся хунта – уже человек пятнадцать. Значит, наши подтягиваются, что приятно.

На сцене между тем затевается что-то интересное: два типа с дредами водружают штуковину типа тамтама, тянут к ней микрофоны, а сбоку вешают еще какую-то перкуссию – колокольчики и непонятную металлическую дребедень. Затем для настройки звука они играют кусок музычки «под латину» секунд на тридцать, и мы с Роммелем переглядываемся.

– Слушай, а ты уверен, что мы здесь в тему со своим быдлороком?

– Мм, да… Я понимаю вашу озабоченность, коллега… Играть чуваки умеют, это точно. Нам о таком уровне только мечтать.

– Единственный вариант – насинячиться и не заморачиваться.

– Чем и занимаемся, – подмигивает Роммель, принимая от бармена сразу две пивные кружки.

Стараясь не расстраиваться от выступления первой группы, которая и в самом деле шпарит почти идеально, мы коротаем время до того момента, когда нужно будет собираться к бою. Наконец, «латиносы» доигрывают сет, срывают одобрительные крики и хлопки, и сбоку сцены рисуется следующий коллектив.

– Пипл, допиваем потихоньку. Щас эти закончат саундчек, и можно гримерку занимать, – я машу Троцкому, тот подходит и по-дружески вешается всей тушей на плечи Роммелю.

– Чего так рано? – недовольно кривится Роммель.

Все-таки крепкий он парень: если бы на меня навалилось сто двадцать пять кило Троцкого, я, наверное, и звука не смог бы из себя выдавить.

– А чего здесь сидеть? Во, уже выходят на сцену, смотрите.

Я спрыгиваю со стула, беру в руки синтезатор, и однополчане нехотя начинают собираться.

– Интересно, а эти что будут играть? По виду не угадаешь.

– Скандинавский блэк-метал, – тонко шутит Стэн.

– Или аццкий мелодик-дэт, – подхватывает Троцкий.

– О как! Ты заговорил по-русски! – картинно удивляюсь я.

– От волнения, душа моя Константин Константинович! Перед концертом еще и не такое случается! Пользуясь случаем, хочу заметить, что группа перед нами – какие-то…

– Мужеложцы? – подмигивает Стэн, хорошо знакомый с фирменным лексиконом Троцкого.

– Они самые! Но не самые страшные, бывают хуже. Помните «Lucky-кафе»?

– Не напоминай!

«Lucky-кафе» – это наше любимое заведение в центре, в котором мы частенько зависали где-то год назад, когда было пободрее с деньгами. Там мы обычно засиживались в баре на минус первом этаже, но однажды нас понесло в основной зал. Минут десяти нам хватило, чтобы понять, что за контингент там прописался. С тех пор нас туда как-то не тянуло.

– Все, на старт, внимание, марш! – Мы изображаем из себя кого-то типа космонавтов, идущих к ракете, машем руками, нам вслед летят единичные воздушные поцелуи. На полпути я поворачиваюсь и оглядываю зал: народу собралось уже прилично, вот бы раскачать его сегодня!

Гримерка оказывается неожиданно просторной. И даже есть кулер с водой. С нами за компанию поднимаются Светик со своим кавалером.

– Хоть пофоткайте нас, – вымученно улыбаюсь я. Нервы накрывают, уж извините.

Мы вчетвером изображаем героические групповые композиции.

– Вряд ли что-то стоящее выйдет, очень уж здесь темно, – предупреждает Светик.

Несмотря на это (вижу краем глаза), она сразу же выкладывает фотки в Инстаграм. Вообще, есть в мире соцсети, где у нее еще нет аккаунта? Наверное, у нее эксклюзивный контракт с Силиконовой долиной, и каждый новый тайм-киллер сразу присылается ей как вип-тестировщику.

Тем временем «мужеложцы» начинают свой сет: оказывается, играют они что-то типа ретро.

– Шестидесятые? – подмигивает Роммель.

– Даже пятидесятые, – снисходительно машет рукой Стэн. – Ну и намешали они разных стилей за один вечер… Причем тут, кстати, днюха сэра Пола Маккартни? Сначала латина, теперь эти потроха, потом мы, а после нас еще кто-нибудь. Если шугейзинг или нойз-рок какой-нибудь, я не удивлюсь, честное слово.

– Что еще за шугейзинг? – реагирует Троцкий.

– Это музон, от которого торчал Бадри Патаркацишвили, – с каменным лицом просвещает его Роммель.

– О мертвых или хорошо, или ничего, – напоминает спутник Светика.

– Понятно, значит, этот твой шугейзинг – полный шлак, – делает вывод Троцкий.

– Между прочим, эти тоже играют на три порядка круче нас, – мрачно кивает в направлении сцены Стэн. – Обделаемся, как бобики.

– Главное – что бы ни происходило, морды у нас должны быть самые триумфальные, – даю я установку. – Тогда, даже если обделаемся, никто не поймет.

– Мы этого не слышали? – по-заговорщицки улыбается Светик.

– Разумеется, фанаты об этом даже подозревать не должны, – возвращаю ей улыбку.

– Ты песни распечатал? – спрашивает Стэн.

– В смысле – порядок, в каком сегодня играем? Обижаешь… – Я достаю из чехла распечатки и раздаю их. – Сначала «Дуги Бримсон», чтобы все прикурили. Потом стандартно – «Удушье», «Прямой эфир», «Лазанья»…

– Да читать-то мы умеем, – перебивает Роммель.

– По тебе не скажешь.

– Что такое «Дуги Бримсон»? – с опозданием спрашивает у Светика ее оруженосец.

– Янчик, я сама не знаю. Ребята, просветите?

Значит, его Ян зовут. Хорошо хоть, идентифицировали.

– Это такой английский писатель. Довольно специфический. У него все книги на тему футбольных фанатов, их фирм и так далее. Но для песни это, в общем, не так важно… Кстати, мы ждем, что нам подпоют, – прозрачно намекаю я.

– Когда это я не подпевала? – изображает смертельную обиду Светик. – Я все ваши тексты помню, только не всегда понимаю, про что они.

– Это не главное, – успокаивает Роммель. – Я, по-твоему, как их пою? Точно также.

В гримерку заглядывают два мужика лет под сорок.

– Здоровеньки булы! Это здесь, наверное, окопались звезды, которым вот-вот выступать?

– Ага. Вы за нами? А кто-то после вас еще будет играть или вы сегодня последние?

– «Многие же будут первые последними, и последние первыми», – загадочно ответствует мужик и выходит из гримерки.

У меня отвисает челюсть: я врубаюсь, кого он цитирует. Как раз вчера дочитал первое Евангелие, от Матфея, и эти слова стопроцентно оттуда.

– Это чего он такое завернул? – напрягается Троцкий.

– Я тебе потом объясню.

– Нет, ты давай сейчас.

– Крыс что-то шифрует, – усмехается Стэн.

– Да ничего он обидного не сказал, не дергайся… Слушайте, они сейчас уже закончат выступать, – не особо умело перевожу разговор, – вы бы хоть инструменты вынули, а? И шнуры, и бумажки с аккордами! Гитары настроили? На сцене же некогда будет!

И начинаю демонстративно распаковываться. Остальные нехотя поднимаются.

– Настройтесь, чтобы на сцене время не тратить. Мне-то не надо…

Я высовываюсь из гримерки, смотрю вниз, на сцену, и наблюдаю, как «ретро-мужеложцы» доигрывают последнюю песню. Их публика (человек двадцать или около того) мило хлопает, вокалист прямо со сцены жмет им руки и, вернувшись к микрофону, благодарит за замечательную поддержку. Семейная идиллия.

– Все, Элвис уже уехал! – сигнализирую я.

Лица у всех резко становятся серьезными, даже с Троцкого слетает пьяный расслабончик. Мы вчетвером становимся в круг, кладем руки друг другу на плечи. Это у нас такой ритуал, который родился перед третьим концертом.

– По коням! – говорит Стэн.

– С Богом! – говорит Троцкий, подхватывает кейс с малым барабаном в одну руку, чехол с тарелками – в другую.

– С Богом! – обрадованно подхватываю я.

Красава Троцкий – с таким напутствием как-то правильнее выходить на сцену.

– Всех порвем! – подбадривает Роммель, замыкающий шествие. Светик и Ян спускаются вслед за нами. На лестнице мы сталкиваемся с «ретроградами» и можем, наконец, нормально их рассмотреть. На вид нормальные пацаны – чего мы их вдруг к педикам приписали?

Внизу замечаю мужика, который цитировал Евангелие. Нет, вряд ли они играют шугейзинг – внешне «евангелист» больше смахивает на участника группы «Любэ».

Слава Богу, настраиваться по-быстрому за четыре концерта мы уже научились! Роммель становится по центру, я со своим «Коргом» – справа от него (если смотреть из зала, то слева), Стэн – слева (из толпы, соответственно, справа). Троцкий уже вовсю возится со своей барабанной кухней.

Краем одного глаза замечаю «наших людей», лениво мигрирующих к сцене, краем другого – личность, сильно напоминающую типичного сисадмина. Соображаю, что это местный звукооператор, и он помогает мне разобраться с проводами.

– Крыс, дай мне «ми»! – кричит Роммель.

Я вылупляюсь на него, как на футболиста, который на последней минуте матча засаживает в свои ворота.

– Ты чего, в гримерке настроиться не мог?

– Да не занудствуй, отец! Сейчас быстренько, пять сек…

Я со злостью втапливаю кнопку Standby, мой агрегат включается.

– Ну ты мне нотку-то дашь?

Машинально беру «ми» первой октавы. Интересно, этот человек так и помрет идиотом? Это же надо – знать, что на сцене лишней секунды не бывает, и оттяпать у нас драгоценных минут пять, если не больше…

– Ты чего, заснул? – орет мне этот суслик.

Если бы мы были гангста-рэперами – грохнул бы его прямо на глазах у публики. Наверняка после этого мы стали бы легендами жанра…

И в этот момент я соображаю, что клавишу я нажимаю, а звука-то нет! Хотя синтезатор подключен. Стэн и Троцкий уже смотрят на нашу пантомиму с нетерпением. Я подскакиваю, начинаю искать звукаря, но тот как сквозь сцену провалился.

Следующие минуты у меня сливаются в какую-то сплошную беготню. Выясняется, что все в полном порядке, вот только звук появляться по-прежнему не хочет. Зрители, собравшиеся у сцены, начинают комментировать, оттачивая искрометный юмор.

– Начинайте уже! Путин передает, чтобы вы его не ждали, он в пробке!

– «Хальмер-Ю!» Может, мы пойдем перекурим пока?

– Это че, перформанс – бегать по сцене вместо концерта? Концептуальное искусство, на?

– Я тебе после концерта покажу перформанс, – огрызаюсь я, путаясь в настройках.

– Ты че, сильно дерзкий? – слышу в ответ.

Поднимаю голову и вижу, что перед нами помимо знакомой публики обосновались три-четыре незнакомых быдлана. Один уже запустил руку на сцену, изъял у Роммеля распечатку со списком песен и с глубокомысленным видом их изучает. А я-то думал, что со своими переругиваюсь… Кто их в такой цивильный клуб пустил вообще, интересно?

И откуда они вообще такие слова знают – «перформанс», «концептуальное искусство»? Не иначе, репортажей про Pussy Riot насмотрелись.

Рядом с ними держится странная тетка подержанной наружности. Интересно, это еще кто? Быдло-мама?

– Все-все, парни, у нас тут маленькие сложности, – это Стэн подскакивает и прикрывает меня. – Никто никому ничего не показывает…

Австралопитеки не эскалируют конфликт, и на том спасибо. Все-таки жаль, что мы не гангста-рэперы…

В этот момент меня кто-то хлопает по плечу. Поднимаю голову и вижу того самого «евангелиста». Он-то зачем на сцену вылез?

– У тебя со шнурами проблема, поменяй.

– Чего? – переспрашиваю у него измученным голосом.

– Говорю, шнур поменяй, который из клавиш в пульт идет. Точно тебе говорю.

Так и есть, проблема может быть только там. Вот только где его взять, еще один шнур? Подходит Стэн, разглядывает меня в упор, и я вспоминаю, что он мне несколько раз напоминал, чтобы я купил запасной.

«Да, я идиот, и не фиг не меня так смотреть! – хочется заорать на Стэна. – Сам бы и купил, раз ты такой умный!»

Мужик с понимающим видом кивает, исчезает со сцены, а через полминуты появляется снова со шнуром в руках.

– На, не психуй. После концерта только отдай, не забудь.

Вот тут-то у меня и прорывается истерика. Я начинаю беспорядочно благодарить, половину слов глотаю, потому что при этом вожусь со шнурами, снимая старый и подключая новый. Знаток апостола Матфея тактично возвращается в гримерку, сзади подбегает Роммель.

– Крыс, мы уже со Стэнчиком сами настроились.

– Слава Богу… Сколько у нас времени осталось?

– Двадцать одна минута… Давай какой-нибудь кусок прогоним для настройки, хотя бы без вокалов, и надо начинать.

– Давно уж надо…

Роммель командует: «Лазанью!», Троцкий дает клик, и мы судорожно выжимаем ее из себя – от вступления и до конца второго куплета. Звук плавает, басуху Стэна я не слышу вообще, но, похоже, это уже никого не парит. По-правильному надо бы сыграть еще какой-нибудь фрагмент с вокалами, потом отстроить баланс инструментов… но тогда времени на само выступление вообще не останется.

– Всем привет! – это вопит в микрофон Роммель. – Мы группа «Хальмер-Ю»! У нас были маленькие технические проблемки, извиняемся за задержку, но теперь все отлично! Наш концерт предлагаю считать открытым!

Публика, как ни странно, даже хлопает, причем яростнее всех – быдланы перед сценой, с которыми я чуть было не налетел на махач.

Стэн три раза показывает мне растопыренную пятерню, потом еще раз – три пальца. Я соображаю, что у нас из сорока минут осталось восемнадцать. Интересно, сколько песен мы успеем сыграть – четыре, пять?

Роммель поднимает руку, Троцкий палочками отсчитывает четыре клика, и мы стартуем – даже не верится! – с «Дуги Бримсона», которым планировалось «дать всем прикурить». Вступление пролетаем лихо, и я выскакиваю из-за синта к микрофону, чтобы читать речитатив:

Роммель звучно вступает на припеве:

Успеваю глянуть в зал и вижу, как Светик старательно подпевает ему – не обманула! Впрочем, разглядывать публику некогда – во втором куплете я начитываю в совсем уже бешеном темпе:

Делаем резкую паузу, остается только клик барабанов:

И снова мощный припев! Интересно, в зале хоть какие-то слова разобрать можно?

Все, первую пролетели!

Зал (во главе с быдлом, которое выглядит уже совсем как десант любящих дедушек на свадьбе внучка) довольно бодро аплодирует.

– Спасибо! – орет в микрофон Роммель. – Следующая песня называется «Лазанья».

Он что, решил все на ходу поменять?! Сейчас ведь должно быть «Удушье»!

Перехватываю удивленные взгляды Стэна и Троцкого, но потом догоняю, что его распечатка с порядком песен осталась у быдланов, и посмотреть нашему фронтмену просто некуда.

Впрочем, «Лазанья» – так «Лазанья», и мы начинаем первый за сегодня медляк. Я играю несложную аранжировку – здесь мне читать не надо, все поет Роммель:

Тут я чувствую неладное – с каждой строчкой мне все меньше нравится то, как мы звучим! Сначала это просто стремные ощущения, но к концу куплета музыка превращается в какую-то кашу, и тут до меня доходит: Троцкий все сильнее и сильнее ускоряет темп! А ускоряет, потому что нас не слышит! Правильно, нормальной настройки-то не было…

А Роммель, как глухарь, – когда поет, ничего вокруг себя не замечает:

Смотрю через плечо и по глазам Стэна вижу, что он в панике. Я хочу помахать ему, что все в порядке, но руки-то снять с клавиш не могу!

И тут происходит самое паршивое, что только можно придумать, – Стэн просто перестает играть и поднимает ладонь вверх.

Троцкий стучит еще несколько тактов и тоже останавливается. Причем всем в зале, от звукаря до бармена, понятно, что это не тонкая аранжировочная задумка, а явная лажа.

Секунд десять – тишина, только один из усилителей издает мерзкое гудение. Потом из зала кто-то свистит. Получается пронзительно, мерзко и в тон усилку.

– Снова! Три-четыре, – командует Роммель.

В каком-то ступоре выдавливаем из себя совсем протухшую «Лазанью».

– Ребята, еще две песни – и все! – раздается в колонках голос звукорежиссера.

Ага, когда он нужен, тогда его нет, а когда не нужен…

Не выходя из ступора и избегая смотреть в зал, механически штампуем «Удушье» и «Прямой эфир». Роммель вяло произносит какие-то дежурные слова в микрофон, и мы, подхватив инструменты, поднимаемся в гримерку. Там я натыкаюсь на мужика-«евангелиста» и молча возвращаю ему шнур. Их группа (все примерно такого же возраста, как и он) неторопливо спускается на сцену, и мы остаемся вчетвером, злобно переглядываясь.

– Ну и на фига ты играть бросил? – с места в карьер накидывается на Троцкого Стэн. Рискованная затея, между прочим.

– Ты больной, что ли? Кто перестал на басу втыкать?

– Ну, ясен пень, я паузу сделал! Не поймешь, в каком темпе ты гонишь!

– Какой еще темп? Я вообще никого из вас не слышал!

– Вообще-то барабанщик никого не должен слушать, – ввязывается Роммель, – а играть, ориентируясь на свое чувство ритма. Или на клик, если у него с ритмом проблемы. Но то, что вас ни фига не слышно было, – это факт.

– Еще бы, – мстительно подхватывает Стэн, – чтобы было слышно, надо настраиваться по-человечески. Но кое-кому сто раз говорили поменять единственный убитый шнур, а толку?

– Чья бы корова мычала, – ярюсь на Стэна и Роммеля. – Кто с расстроенными гитарами на сцену полез?

– Стоп-стоп, брейк, мальчишки! – это Светик снова появляется в гримерке. – Вы что, отношения выясняете?

Мы молчим.

– Да ладно вам! Я фотки отличные сделала, вы там все в таких звездных позах… Пошли вниз, там все наши вас ждут.

– В жизни на такое позорище не выйду, – еще больше мрачнеет Роммель. Хотя, казалось бы, и так был пасмурнее некуда.

Поупиравшись и пошипев друг на друга еще пару минут, мы все-таки спускаемся. Выслушав от друзей массу успокаивающих реплик типа «да не парьтесь, были у вас концерты и дерьмовее», мы оседаем неподалеку от бара, в самом дальнем уголке. Полный провал, яснее ясного.

Тут я замечаю, что сквозь толпу протискивается незнакомый джентльмен в красной бейсболке козырьком назад. Пока я размышляю, зачем она сдалась ему в клубе, он принимается бешеной мимикой демонстрировать, что продирается именно к нам.

– Это что еще за… лоховской клоун? – осведомляется Троцкий.

Теперь его, стало быть, заметили уже все.

Чудо добирается-таки до нас и начинает жать руки и орать в уши – каждому по очереди:

– Парни, отлично выступили! Просто красавчики! Взорвали тут всех! Только хардкор!

Половину слов мы не слышим из-за того, что началась настройка следующей группы (наших спонсоров по шнурам), и джентльмен делает нам знаки, чтобы мы вышли с ним в коридор.

Не знаю зачем, но мы дисциплинированно следуем за ним. Как четыре медведя Балу за спятившим бандерлогом.

– Я – Самвел! – представляется он. По-моему, это армянское имя: недавно по работе прослушивал разговор с клиентом-армянином, и у него как раз было отчество Самвелович. Да и на вид этот тип в красной бейсболке явно не скандинав.

– Крыс, – жму ему руку я.

– Рома!

– Стэн.

– Вадя…

– Ну, господа, концерт на пять баллов! Сразу видно, пацаны знают дело! Гитарки качают, просто жара!

Мы переглядываемся – минуту назад мы друг друга люто ненавидели за «выступление века». Может, он не наше выступление слушал, а чье-то еще? И чего ему надо – вот это вопрос на миллион.

– Ну, спасибо, спасибо, – говорит Роммель. – Может, пойдем накатим?

– Отлично! Я вам ставлю выпивку! – бурно жестикулирует Самвел и тащит нас в направлении барной стойки. Точнее, вцепляется мертвой хваткой в Роммеля и Троцкого, а мы со Стэном, оказавшись у них за спинами, переглядываемся.

– Это что еще за меценат на нашу голову?

– Не знаю… Ну пусть проставится, раз так рвется.

– Да уж, кроме него нам сегодня точно никто наливать не будет… Как там Троцкий сказал? Лоховской клоун?

– Ага!

Троцкий и Роммель уже подхватывают со стойки кружки с пивасом. Самвел тем временем воздевает руки к небу (точнее, к потолку клуба) и призывает нас со Стэном не тормозить.

– Рассказывайте! Что чувствует группа, только что отыгравшая выдающийся концерт?!

– Да не такой уж выдающийся… – начинаю я, но Троцкий меня отодвигает в сторону. Отодвигает в самом буквальном смысле.

– Концерт, конечно, неплохой был, – миролюбиво басит он, подняв кружку на уровень головы. – Хотя, конечно, нет предела совершенству… Вот тебе – что понравилось?

– Мне понравился драйв!

– Ну, мы – да… Умеем, когда захотим. А ты здесь какими судьбами? Тоже музыкант?

– Я просто креативный человек! Хочу собрать свою группу и сегодня вижу: вот эти парни, которых я ищу! – Он набирает в грудь воздуху и принимает решительный вид. – Давайте мы с вами объединимся и сделаем офигенный проект!

– В смысле? – теряется Стэн. – Совместку запишем?

– Да! И запишем, и много чего еще! У меня готовая концепция арт-проекта, нужна реализация!

У Роммеля есть вредная привычка – сразу лезть в детали.

– А чего за концепция у тебя, Самвел?

– Антикоммерческий проект! Представьте себе: группа, которая исполняет песни исключительно – подчеркиваю, исключительно! – на тему ловли и приготовления в пищу бродячих животных.

Роммель и Стэн каменеют с такими странными личиками, которых я у них в жизни не видел. Троцкий, по-моему, просто не расслышал, потому что он выглядит относительно нормально.

У меня в голове одна мысль: интересно, где же мы в жизни так накосячили, что на наши головы свалилось это создание? С его арт-проектами… Или он нас разыгрывает?

Самвел тем временем самозабвенно излагает «концепцию».

– В музыке должен быть заложен элемент провокации! Сколько можно терпеть гламурные хиты про розовые сопли?! Но при этом она, провокация, не должна быть грязным панком середины семидесятых! Изящный интеллектуальный ребус…

Тут, видимо, до Троцкого с опозданием доходит месседж про «ловлю и приготовление в пищу».

– А почему именно бродячих?! – выдает он, выкатив ошарашенные глаза.

Похоже, изящный интеллектуальный ребус ему не по зубам.

– Не обязательно бродячих! Например, ударный номер, открывающий альбом, будет называться «Морская свинка». Про чувака, который знает, что у его соседей есть эта свинка, он мечтает похитить ее и проникает в соседскую квартиру!

Роммель, видимо, первым справляется с шоком.

– Чего там хавать-то, у морской свинки? Она же мелкая совсем, – лыбится он.

– Ты не понимаешь! Здесь главное – идея! Лучше дай сюда гитару, я изображу!

Надо знать Роммеля: не припомню, чтобы он свою красавицу давал кому-нибудь в руки. Вот и сейчас он делает решительный жест и красноречиво ставит чехол с «Ибанезом» себе за спину.

– Ладно, не надо гитару! – Самвел, похоже, расходится не на шутку. – Я сейчас так, без инструмента выдам, чтобы ты проникся!

– Ничего, что народ вокруг? – интересуется Стэн.

– Очень хорошо, что народ! Искусство должно выходить за пределы тесной сцены! Настоящий художник творит каждым шагом, каждым вздохом, и самовыражение несет свой разрушающий заряд в те места, которые еще вчера казались непригодными для творчества. Только хардкор! Кто-нибудь слышал про последний Шанхайский биеннале?..

Тут я выпадаю из разговора, потому что меня накрывает нехорошая мысль: на что же похож весь этот бред? Ну, конечно, очень просто – я почти теми же словами расписывал нашу будущую пластинку, которая перевернет мир. Элемент провокации… Ненавязчивый мастеринг… Ударный номер, открывающий альбом… Разве что убрать «бродячих животных» – и получится точь-в-точь мой искрометный монолог в «Хитер бобре» три недели назад, в компании Молодых-Звезд-Замышляющих-Дебютный-Гениальный-Альбом…

Очень приятно! Неужели это я так выгляжу в кривом зеркале?

Поднимаю голову и обнаруживаю Самвела уже сидящим на барной стойке. Более того – большинство людей в клубе смотрят на него. К тому же сейчас, похоже, перерыв между выступлениями двух групп, и он пользуется этим вовсю – фальшиво распевает, помогая себе жестами.

Я успеваю разобрать последние две строчки:

– Шли лихие люди за котом! Шли они испробовать мясца-а-а его!!!

Мордашки у присутствующих сейчас просто замечательные. Вы себе представляете День открытых дверей в дурдоме?

Давать публике передышку – это против всех законов большого шоу-бизнеса, поэтому опомниться им Самвел не дает.

– А потом – контрастная смена настроения! Из мрачной псевдогероической саги слушатель катапультируется в развязный фанковый поток неструктурированного сознания! Следующий номер будет называться «Пузико песика»! Только хардкор! Пока готов только припев, слова там такие:

Вижу, как Роммель делает отчаянные попытки не заржать, а Стэн, похоже, наоборот, на грани рвотного рефлекса. Я незаметно выхожу в коридор, набиваю Стэну эсэмэску: «Давай сваливать, выходи к сортирам».

Стэн появляется буквально через секунду после отчета о ее доставке.

– Ну как тебе концептуальное искусство? – принимаю я ернический вид.

– Напалмом жечь такое искусство… Пузико песика…

– Али не любо? – продолжаю глумиться над ним.

– Заткнись, а? Где только таких делают? Слушай, причем он всем этим, которые вокруг, уже говорит, что мы – музыканты его проекта! Нормально, а? Я что, похож на таких, которые морских свинок точат?

В коридоре на секунду становится темно – это вслед за Стэном из зала вываливается Троцкий, умудрившись заслонить свет своей тушкой.

– Слушайте, это что такое было вообще?

– Это нам наказание, – мрачно хохмит Стэн. – Такие типы посылаются группам, которые собачатся между собой на ответственных концертах… Кстати, если кого обидел – не со зла, без обид…

– Да я тоже хорош был, – каюсь я. – Надо просто на будущее выводы сделать. И держаться заодно, а не искать крайних…

Из зала раздаются звуки перегруженных гитар – значит, следующая группа уже настраивается. Стало быть, шоу имени Самвела конец.

– Так, давайте Роммеля вызволять, а то эта мечта скинхеда сейчас сообразит, куда мы смылись. Мы же его музыканты, не хухры-мухры…

– Роммелю щас наберу, – говорит Троцкий, – а то эсэмэску он может через неделю прочитать. А вы пока валите на улицу, если хотите.

Мы киваем, поднимаемся с инструментами по лестнице и выходим на свежий вечерний воздух. После душного зала (где, видимо, вентиляция все-таки не вывозит) кажется, что попал в сказку. Дышим полной грудью и думаем каждый о своем.

Лично я о том, что живу какими-то параллельными жизнями. Вот поеду в субботу на кружок – и попаду в другую реальность. Ту, обитатели которой даже не подозревают, что бывают такие клубные концерты. И что существуют «концептуальные артисты», ищущие состав, чтобы играть песни про ловлю и приготовление в пищу бродячих животных… Точнее, не обязательно бродячих…

Стэн, видимо, в этот момент попадает в унисон моим мыслям.

– Животик у Тузика… Набит вкуснейшим мяском… – напевает он себе поднос.

– Не вкуснейшим, а вкуснющим… – машинально поправляю я.

– Елы-палы! До чего же привязывается, зараза! – плюется Стэн.

– Значит, стопроцентный хит, – мрачно поясняю я.

Из дверей появляются Троцкий и Роммель.

– Куда вы смылись? Мы же только что звездами стали! – хохочет Роммель. – Чувак такую бурную деятельность развел, а вы в самый ключевой момент вдруг заднего врубаете!

– Не придуривайся, – говорю, – давайте двигать куда-нибудь отсюда.

– По пивасику? – оживляется Троцкий.

– Это у нас можно, только поздно очень… Если только у метро что-то зацепим. – Я взваливаю на себя синт. – Главное, чтобы этот стремный товарищ нас не догнал.

– Ну да, товарищ хоть и забавный, но реально стремный, – признает Роммель. – Зря, наверное, я ему свой телефон дал.

– Ты? Ему? – вылупляется на него Стэн. – На фига?

– Правда, ты чем думаешь? Он же от нас не отстанет теперь! – ужасаюсь я.

– Да ладно, не очкуйте… Он попросил, какие проблемы?..

Минуту мы шагаем молча, только прибавляем шагу.

– Чему быть, того не миновать, – решаю я. – А сейчас давайте радоваться вольной жизни, пока он еще не позвонил. Давайте потрещим хотя бы…

– А о чем трещать будем? О нашем альбоме? – спрашивает Стэн. – Ты же удочку забросил, а с тех пор молчок.

Я вспоминаю «кривое зеркало», о котором думал в клубе, и вздрагиваю.

– Нет, – говорю, – эта тема… пусть отлежится пока. Целее будет.