Читать книгу Трое в больнице, не считая убийцы - Дмитрий Крепачев - Страница 5

Виктор, через сон услышав чьи-то осторожные тихие шаги, медленно приоткрыл трепещущие веки и в сумерках оглядел комнату заспанными глазами. Предметы расплывались и теряли свои привычные очертания, а голова кружилась, как в детстве после красочной карусели на новогодней ярмарке. Снегирёв, сонно зевнув, провел длинными тонкими пальцами по спутанным кудрям растрепанных и наэлектризовавшихся от подушки волос и почесал лоб.

– Чертовы часовые пояса… – хрипло пробормотал он и посмотрел в окно, за которым видно было лишь кромешную темноту и изредка пролетающие мимо крошечные легкие снежинки. – Какое сейчас вообще время суток?

Виктор, спрыгнув с кровати, поморщился от громкого скрипа металлических пружин под тонким матрасом. Целую ночь он чувствовал, как они неприятно впивались ему в спину, заставляя раздраженно ворочаться. В комнате было так холодно, что невозможно было оставаться на месте – надо было постоянно двигаться, чтобы хоть как-то согреться.

– У тебя что, батареи вообще не работают? – недовольно спросил Виктор, открывая дверь и выходя в гостиную, где суетливо метался из угла в угол Вова с маленькой живой елочкой на плече, с которой на паркетный пол осыпались иголки, и он случайно наступил на одну.

– Черт тебя возьми!

– Меня?

Вова обернулся и с виноватой улыбкой покачал головой, наконец, пристроив дерево рядом с неработающим телевизором и почесав уколотое место грязной рукой.

– Ты ее откуда принес? – спросил Виктор, подходя поближе. В комнате теперь пахло морозным хвойным лесом, смолой, древесиной и праздником.

– На улице купил, дед какой-то срубил вчера вечером. Будем сегодня наряжать красавицу, хотя она итак хороша. – Он, казалось, гордился елкой, как собственным ребенком, и умиленно улыбался, поглядывая на Виктора и как будто пристально наблюдая за его реакцией. Тот улыбнулся ему в ответ.

– Неси игрушки, они там же, где и раньше, – весело сказал Вова, смахивая пыль с щеки. Виктору он казался в этот момент таким же маленьким мальчишкой, каким он его помнил с детства. В глазах его было много добродушия и простоты, но мало ума и зрелости. Все лицо его сейчас, с раскрасневшейся от почесывания щекой, прямым носом и улыбающимися, потрескавшимися от мороза тонкими губами, как у отца, не внушало никакого чувства, кроме как будто непонятной жалости и сочувствия. Не было в этом человеке ничего особенного, никакой идеи, никакой мечты, и Виктор поневоле ужаснулся, представив себя на месте своего младшего брата. «Ладно, справим Новый год, и на следующий же день я уеду обратно в Ярославль. Нечего мне здесь больше делать», – решительно подумал Виктор и отправился в коридор, доставать с антресоли старый баул в синюю клеточку, в котором мать раньше носила продукты с рынка, а когда тот порвался, определила под новогодние украшения. Нет, совсем не это место было его домом, он был чужаком здесь, и Снегирёв слишком явно это чувствовал.

Сначала в ход пошли самые красивые игрушки из пакета. Красные, синие, зеленые и фиолетовые шары сверкали в свете тусклой люстры с одной перегоревшей лампочкой, но в свое время они были очень дорогими, а для взрослых дорогие – значит хорошие. Как только Вова вешал игрушку на веточку ели, иголки сразу с нее осыпались, подобно праздничному мелкому конфетти.

– Это ничего. Мама любила иголки от елок. У них много полезных свойств, – сказал он и подмел их ногой к подставке, на которой стояло дерево.

– Знаешь, я до сих пор не могу поверить в то, что их нет.

– Кого?

– Ребят наших. Друзей.

– Я помню, Вить, как ты признался, что влюблен в Аньку.

– Я помню ее светлые длинные волосы. Они всегда пахли сиренью.

– Ты как-то подарил ей заколку. Красную заколку такую, помнишь?

– Да. Она очень шла к ее празднечному платью.

Вова повесил синие колокольчики, а Виктор взял в руки игрушку в виде снегиря с красной пышной грудкой.

– Так вот, Вить. Ее похоронили вместе с этой заколкой. Даже в этот день она была с ней. С твоим подарком, Вить…

Виктор Снегирёв, взрослый парень, казалось бы, не мог плакать, но сейчас слезы сами шли у него из глаз. Воспоминания появлялись сквозь мутную пелену перед ним одно за другим, и он не смог справиться с наплывом эмоций и выронил снегиря прямо на пол. Стеклянная игрушка с треском упала и разбилась. В этот момент Виктору показалось, да скорее так и было, что разбился весь мир. Треснул. Раскололся. Вместе с чертовым снегирем и его красной грудкой.

– Это была любимая мамина игрушка… – тихо, но с такой нескрываемой злобой произнес Вова, и губы его дрожали на побледневшем лице, казавшимся теперь таким грубым, старым и некрасивым. – Любимая мамина игрушка!

Виктор, взглянув на крошечные осколки, в беспорядке валявшиеся на грязном полу, внезапно для себя понял, что ему все равно. Он не чувствовал ничего. Что ему эта несчастная елочная игрушка? Никогда он теперь не встретится со своими друзьями во дворе дома, не скажет им ни единого слова, не похлопает их по плечу и не посмеется над какой-нибудь глупой и неуместной шуткой. Умерли все те дети. Вместе с ними погибла и какая-то часть души самого Снегирёва, оставшегося абсолютно одиноким в этом чужом городе, который он никогда не любил и откуда так быстро сбежал, а сейчас всем сердцем жалел, что вернулся. Никто его здесь больше не ждал. И черт с ним, с этим снегирем. Виктор потерял в своей жизни гораздо больше, чем какую-то игрушку: первая любовь, Анька с красной заколкой в светлых волосах, после нее – родители, затем – Ксения Ростова, прекрасное имя, такая нежная, влюбчивая девушка, но решительная и твердая, как кремень. Все, кого он любил, умерли. Виктору казалось, что разбитый снегирь предшествует и его собственной смерти.

– Ты никогда не любил свою семью, – прошипел Вова, поднимаясь на нетвердые ноги и с ненавистью глядя на старшего брата. – Мы для тебя всегда были какой-то обузой, ведь так? Ты хотел как можно скорее нас покинуть, и сделал это при первой же попавшейся возможности. Ты бросил меня здесь, ты бросил маму и отца, наплевав на нас всех! Не ты убивался и рыдал на их похоронах, не ты вертелся, как белка в колесе, чтобы выжить после такой потери, не ты страдал!

Виктор, встав с пола, почувствовал, как непроизвольно напряглась рука, и кисть пронзило болью.

– Слишком много ты на себя берешь, Вова. Не один ты у нас такой несчастный.

– Ледяной у тебя взгляд, Витя… – казалось, даже разочарованно и с некоторой грустью безысходности, ответил ему брат. – Не жаль тебе никого.

Виктор, круто развернувшись, накинул черное пальто и вышел из квартиры на улицу. Горло заболело, и дыхание перехватило от резкого холодного ветра. Пачка сигарет помялась в кармане, и Виктор, пуская облака серого дыма, смотрел на зимнее утро, переходящее в полдень, темное и мрачное, как и он сам. Не жаль ему никого, и это правда. Его тоже никто не жалел.

Норильск оказался пустым, тихим городом. И очень холодным. Снег медленно падал вниз. Снежинки сверкали в пасмурном небе, как души давно умерших сверкают и кружатся в вечной пляске смерти. В декабре каждый встречается со своими собственными призраками прошлого. Их становится все больше, и они давят на Виктора, как снег на крыши домов или землю.

Выкурив три сигареты за раз, Виктор успокоился и решил прогуляться по опустевшим улицам. Такое ощущение, что люди здесь совсем и не живут. Машины встречаются редко, пешеходы еще реже. Дороги здесь широкие, а деревьев мало. Вокруг только снег, снег, снег…

Этот город создан для одиноких людей, которым не нужно по возвращении домой приветствовать членов своей семьи, поздравлять дальних родственников с Пасхой или Новым годом, не нужно улыбаться и здороваться с бабушками около подъезда. Просто выйти на улицу ради того, чтобы увидеть небо, подышать воздухом и все. Никаких людей. Возможно, Виктору бы подошел этот город, если бы не воспоминания. Он не помнит, нравилось ли ему тут раньше, потому что не с чем было сравнивать. Теперь он понял, что хочет уехать отсюда. Но от воспоминаний не уйти. Они преследуют тебя, как твоя совесть, когда ты написал на лбу Сани Маслова плохое слово, пока тот спал, а он не знал об этом и пошел домой. Дома, конечно, ему устроили трепку, но виноват ведь не он. Виноват Витя. Во всем всегда виноват Витя. Это его профессия – быть виноватым.

По пути ему встретился крошечный старенький магазинчик. Он был квадратный, из вагонки синего цвета и с переливающимися гирляндами на пыльных окнах. Праздничное настроение не поднять, если его нет совсем. У Виктора его нет. У него вообще нет настроения, никакого.

Магазин «У Алана» встретил его яркими огнями, обтрепанной сверкающей мишурой, и душным теплом, и только он понял, насколько сильно у него замерзли уши. Виктор никогда не носил шапку, но, видимо, ему придется ее купить, если он хочет дожить до Нового года.

– Добрый день и с наступающим вас Новым годом! – громогласно сказал продавец восточной внешности за прилавком, испугав Виктора.

– И вам не хворать.

– Не выдался день? – казалось, с насмешкой спросил, видимо, Алан.

– Я разбил игрушку. Мне нужна другая.

– Конечно. Какая?

Этот продавец стал раздражать Виктора с самого начала. Что значит – какая? Ты тут главный, это я должен спрашивать, какая. У тебя тут полторы тысячи игрушек, и я должен знать, какая именно мне нужна?

– Собака, – ответил Виктор.

– Конечно! Ведь Новый год – это год собаки. Отличное решение. Выбирайте собаку.

Ну, все. Терпение Виктора заканчивалось. Год собаки, да у тебя тут собак не сосчитать, и ты говоришь выбирать? Может, посоветуешь хоть что-нибудь?

– Эту, – вяло протянул забинтованную руку Виктор, указывая на рыжую собаку с костью в зубах.

– Прекрасный выбор! – воскликнул продавец.

Конечно. Для тебя любой выбор прекрасен, ведь это деньги, которые ты заработаешь. Однако как продавец ты не стоишь ни копейки.

– Спасибо.

Виктор рассчитался и вышел из магазина. Паршивое место.

По дороге домой ему не встретилось ни души, лишь какая-то ободранная грязная псина, перебегавшая через дорогу на пешеходном переходе, с хвоста которой свисал клок свалявшейся черной шерсти. Она хрипло залаяла, увидев Виктора, шедшего посреди улицы, но ближе к нему не сунулась, а лишь рычала, обнажая желтые сколотые клыки и приподнимала розовую верхнюю губу, морща нос.

– Ты прямо как люди, – иронично заметил Снегирёв и прошел мимо, пока собака тихо и бессмысленно ворчала ему вслед.

Как он скучал по Ярославлю. По отделению полиции, в которое сейчас, наверно, доставляли множество интересных и забавных личностей, рассеивающих его скуку. Он скучал по Лисичкиной и пряникам, которые они ели вместе с ней в больнице, когда смотрели телевизор с помехами в ординаторской и всячески издевались над передачами и их участниками, черт возьми, он скучал даже по этому жалкому Уткину, в этот момент, вероятно, только проснувшегося и бессмысленно валяющегося в постели, свесив худую ногу с дивана, ведь время здесь, в Норильске, уходит вперед на целых четыре часа. Бессмысленные четыре часа, которые в масштабе вселенной кажутся всего лишь мигом, внезапно пришедшим и так же мимолетно испарившимся в бездне зря ушедшего времени.

Дома было непривычно тихо, и эта тишина была напряженная, наэлектризованная, оглушающая. Виктор, стряхнув снег с пальто, вынул из глубокого кармана рыжую собаку с костью во рту и презрительно окинул ее взглядом. Абсолютно бесполезная вещь, совершенно никому не нужная. Впрочем, как и сам Снегирёв. Интересно, поздравят Светлана и Уткин, или все уже всё забыли и остались друг другу чужими незнакомцами?

– Вова! – крикнул Виктор, проходя в гостиную. Брат сидел на полу, скрестив ноги по-турецки, а на полу перед ним все так же лежали осколки разбитого снегиря. Господи, какой же слабак!

– Ну что же ты сидишь? – с поддельной заботой и раскаянием спросил Виктор и дотронулся до плеча младшего брата. Тот сбросил его руку резким движением, причинившим Снегирёву невероятную боль. – Поосторожней. Смотри, что я принес.

Вова нехотя обернулся и, увидев елочную игрушку, лежавшую на бинтах в руке Виктора, поднял на него взгляд.

– Мило с твоей стороны, хоть и не заменит того снегиря.

– Это символ Нового года.

Вова хмыкнул и, почесав нос, взял невинную собаку в руки, ненавидимую им почему-то с такой яростью, и, сжав золотую ниточку, повесил ее посередине маленькой елки, чтобы она как будто нарочно раздражала его взгляд. Нравилось ему страдать. Интересное было занятие.

– Спасибо. Макароны будешь?

– Нет. Зайду к соседям. – Виктору неприятен был вид этой квартиры, этого парня, сидящего перед ним на грязном паркете с ободранным лаком, эта глупая собака с золотыми блестками на боку. И зачем он вообще приехал?