Читать книгу Август в Императориуме - Дмитрий Леонидович Лакербай - Страница 7

Если вообразить грабителя ростом с Бетельгейзе, знающего толк в драгоценностях космоса и умеющего перемещаться быстрее мысли – всё равно он скоро затеряется среди бриллиантовых россыпей Вселенной, и крик его одинокого ужаса начнет бесконечное путешествие через бездну. Пройдут неисчислимые эпохи и эры – но никто не овладеет этой сокровищницей, потому что владеть может только она, а «смертному» или «бессмертному» достается лишь мгновение: ночью на лесной поляне, горной вершине, пустынном пляже – остановить сердце, чтобы безумная тишина его стала мёртвым зеркалом торжествующей вечности. И, медленно поворачиваясь к возлюбленной (важнейшему атрибуту мужской версии мироздания), – увидеть в её расширенных зрачках тот же нечеловеческий восторг, готовность стать песчинкой, чтобы навсегда низвергнуться в алмазную бездну и лететь, пока хватит молчания сердца. И когда потом, оглохнув от музыки звезд, так по-человечески согреваются онемевшие тела – это ничего не меняет. Не в силах соизмерить «я» и Вселенную, всё сознающее себя тайно хочет стать хотя бы звездой, вряд ли понимая, что на самом деле означают эти затасканные и опошленные слова.

Но вот взгляд фокусируется на крохотном комочке пыли и грязи, смутном пятнышком пробегающим по лику ближайшей звезды: в озарённой чёрноте он вращается, растет – и знакомая планета греется в её лучах, подставляет мёрзнущие на космическом холоде бока. Увы, привычный облик обезображен: ушли под воду страны и континенты, переехали реки и горы, доиграли шахматную партию леса, поля и пустыни. Лишь небольшая часть былой суши доступна зрению: дальше клубятся какие-то багровые туманы…

Однако здесь, на этой забытой неведомым богом территории, по-прежнему кипит жизнь. Около семидесяти миллионов человек населяют Омир (Мир в обиходе) – так теперь зовется обитель остатков человечества, большая часть которого вовсе не собирается плакать о былом величии и занята насущными делами. Десятки городов раскинулись на берегах могучих рек Урана, Олгоя, Латоны, Хуанцзы и омывающего подбрюшье Омира теплого и ласкового Серебристого Моря, нежноцветные волны которого могут разгладить морщины любой заботы, успокоить любую тревогу. Говорят, в тихое полнолуние к его поверхности поднимается удивительная глубоководная эйфориус, и многие готовы отдать всё что угодно только за одну маленькую рыбку…

С севера, востока и запада Омир окружен горами. Особенно величествен северный Заоблачный Хребет, к востоку постепенно понижающийся и переходящий в разбросанное среднегорье Метастазио – область городов-крепостей Ордена, хранящего безопасность Омира и контролирующего его гражданскую администрацию: Адмирабля, Ареопаг, Наместников Духа, их чиновников, стражников и полицию. Орден есть соборное тело Духа Омира, поэтому в каждом городе возвышается Государственный Храм Слова и Меча (ГХСМ), он же штаб-квартира Полиции Духа⁶.

С востока нелюдимо подпирает небеса хребет Гипнос, падающий к югу в Великую Топь; Гипнос и Топь отделены от Омира медленной и печальной рекой Стикс, составляющей полную восточную границу Омира.

Хребет Воители Запада (его туманные вершины и впрямь напоминают абрисы суровых воинов, когда-то надвигавшихся на эти земли, но неуловимо сошедших с пути и теперь обречённых вечно брать приступом облака) не слишком высок, но уже за десятки километров до него почти на всем правобережье могучего Урана не встретишь поселений: пустынная степь, солончаки, парящие ястребы, чуткие антилопы, редкие кочевья – и так до самых лесов Верховья. Постепенно понижаясь к югу, горная цепь тем не менее закрывает от западных ураганов не только весь Омир, но и Серебристое Море, завершаясь на большом полуострове Рука Бандита (название – не только плод чьей-то географической фантазии: долгое время полуостров служил базой «джентльменов удачи», да и сейчас небезопасен).

Откуда-то из подземных пещер хребта ближе к югу вытекает тихая река Лета, столетие назад впадавшая в залив Дремлющий Конь. В одну ночь, как долго тайно изменявшая жена, она оставила наконец спящего супруга на его пустом ложе и сбежала на юг; то ли дамба, с помощью которой реку собирались вернуть, оказалась не по карману, то ли интриги соседей – в общем, тёмная история, но теперь расположенный на берегу залива надменный и претенциозный Сангауди, рай архитекторов, уже не может претендовать на ведущие роли и понемногу ветшает, а старое русло, зарастая, собирает городские нечистоты и всякий опасный сброд. ещё два левобережных города смотрятся в беспамятные воды Леты: в среднем течении древний полузаброшенный Мохенджо-Даро, а на морском берегу рядом с новым устьем выросла скромная и загадочная Джемма, истинное сокровище которой – кроткий нрав её обитателей; среди них много природных философов, раскаявшихся грешников и служителей различных мирных культов.

Но где найти краски, чтобы передать палитру жизни, бьющей ключом на речных равнинах Центроземья и побережье! Жизнеподатель Уран издали начинает собирать города и селения, чтобы потом высыпать их, как игральные кости, на цветные блюда чёрнозёмных полей, заливных лугов, перелесков и оврагов, холмов и запруд с ивами и мельницами, апельсиновых рощ и виноградников, перевязанных частой ниткой шумных дорог, по которым пылят торговые возы и сытые стада, тащатся странники и марширует свита мелких князьков, с надутым видом восседающих в своих разрисованных паланкинах. Если издали, то сначала ты забредёшь в Есению – и не заметишь, как забрёл: только что шумели по сторонам одинокие тополя и вётлы, мелькали за редкими суковатыми изгородями желто-серые стога и заболоченные пруды, крошился под ногой, цепляясь корявыми травяными пальцами, сухой глинистый берег (тропинка порой выбегает к Урану, тут же вновь ныряя с головой в плотный высокий кустарник) – и вдруг, кратко пророкотав, настигает и отпускает ливень… А ты уже пробираешься мокрым запущенным садом, где багровеющий плющ обвивает изящные равнодушные статуи, замшелые низкие вазоны и нежно белеющие фронтоны беседок; во все стороны разбегаются извилистые аллеи, брызжет по влажной листве горячая кровь закатного солнца, орущее воронье кружит ветер, а над высохшим каменным фонтаном в виде лучника, выцеливающего небо, запрокидываются в огненном танце платаны. И тогда, налетев на какие-то колючки и упав со стоном на кстати подвернувшуюся скамью (полусгнившие, но ещё разноцветные рейки на чугунных ножках, скрипнув, выдерживают), внезапно понимаешь, что такое душа… Да вот же она, рядом, за поворотом вздохнувшей аллеи, – босая на чёрноте мокрой земли, стыдливая, как девушка, чуть подрагивающая прозрачной кожей на ветерке сентябрьская лужица в нарядном венке из липовой и кленовой прелести; а в глазах – только сероватое, синеватое, неровно бегущее, мечтательно-безнадёжное небо… Как же ей одиноко здесь!

Из Есении лежит неблизкий путь в Далилу, где делают самые крепкие снасти для речных судов, да и самих судов здесь предостаточно: со всего левобережья Урана стекаются возы с провизией, шерстью, тканями, кожами, мехами, изделиями из дерева и минералов; знамениты местные стеклодувы и столяры, косторезы и облицовочники; да мало ли чего может собирать или производить город-порт, от которого самая легкая и прямая – вниз по реке – дорога в ненасытный Императориум! Правда, на другом берегу ниже расположен Филиокве – но, во-первых, Центроземье, хорошо обжитые земли правобережья, ещё ниже, а во-вторых, Филиокве – город не торговцев, а чиновников и юристов, внутренняя таможня: юркие баркасные патрули успевают досмотреть всё идущее сверху и при удобном случае причалить проштрафившееся судно к пристани, где за него тут же возьмутся писаря-«ухоперы» и легисты-законники – «дооформлять» груз, набивать мошну, пополнять казну. Дооформление затягивается, аппетиты растут, у самой пристани, как нарочно, понатыканы дешевые корчмы и таверны – и, глядишь, заскучавшая и в дым пропившаяся команда перенанята на полурабских условиях; самый трезвый помогает довольному нанимателю погрузить бессознательные тела товарищей на борт, где, очнувшись, они узревают ухмылку нового боцмана и с трещащими от его ора похмельными головами начинают вкалывать, вкалывать и вкалывать. Из капитана же прежнего корабля, в случае продолжения безнадёги, иногда выходит неплохой разбойник.

Ниже Филиокве победительно разлившийся на несколько верст и слегка погрязневший Уран вдруг навсегда раздваивается, напоровшись на выход твёрдых скальных пород. Так обычно и случается со всем, что слишком самодовольно в своей однозначности: непременно найдется обстоятельство, или причина, или следствие, или просто что-нибудь прорвётся самым бессовестным образом. Как меч Немезиды, из утреннего тумана возникает длинная кривая скала с устрашающим именем Лютый Серп, за ней ещё одна, вертикальная, почти стометровой высоты. Местные в незапамятные времена прозвали её Треснувший Бонвиван – трещина и вправду огромная, грозящая расколом и обвалом (что особенно помогает героическим юнцам производить адреналин и впечатление на подружек, в изобилии затаскиваемых – обычно на самую вершину, откуда открывается замечательно-поэтический вид сразу на два города, Орденскую крепость, необъятно-волнующе разблестевшуюся водную гладь с обрывисто желтеющими берегами, смутные в синеватой мгле дальние поля и рощи). Но почему такое мрачное имя у первой скалы (течение-то медленное, только в глубоком перепое можно врезаться), что означает Бонвиван – нынчелы не знают: имена и названия достались от сгинувших поколений, народов и языков и большей частью давно потеряли смысл; язык самих нынчелов более-менее един и в основном приспособлен для практических нужд.

Трехсотвёрстный правый рукав раздвоившегося Урана – полноводный светлый Олгой – без особых приключений доносит свои воды до Серебристого Моря. Дельта Олгоя вся скособочена на левую сторону, давно осушена и вмещает беднейшие кварталы столицы – Грязи; левый рукав дельты, Тритон, отделяет трущобы от центральных кварталов, причем его левый берег заметно выше и забран в гранит, так что в сезон дождей Тритон иногда обрушивается на нищее правобережье – а на левом глазеют на бурный разлив, плывущие разваливающиеся хибары и барахтающихся людей, сочувствуют или делают ставки. В разрыв дождя полнеба дружно занимают радуги, головокружительные ворота которых так пронзительно сияют над свежей водоворотистой бездной разрушений с её шумом и шипением, что левобережные в этот волнующий момент просто не могут надышаться жизнью. Впрочем, как гласит местная поговорка – «Что смыл, то и добыл» (вариант – «Нет Тритона без понтона»): порой река приносит стройматериал (а то и зазевавшиеся суда) лучше, чем уничтожила, так что выжившим есть утешение, и жизнь в дельте – сумбурная, рискованная, опасная – никогда не замирает. В свою очередь Тритон за пару верст до моря разделен надвое массивной клиновидной дамбой неизвестной постройки, и левый рукав зовется Паэпаэ; на образовавшемся искусственном острове Манготанго роскошествует столичная знать.

Но о столице потом; над правобережной частью Непентеса – основного устья Олгоя – возвышается город-порт Урбиния, грузовые ворота Омира. Так сложилось, что лежащий слева Императориум получает все необходимое коротким морским путем из Урбинии: не тащить же груз через Грязи, а Тритон не всегда судоходен. Отсюда и трудовая гордость урбинских грузчиков и докеров, и заносчивость урбинских толстосумов (скупающих набережную и меряющихся высотой и роскошью зданий), и неповторимая портовая вонь, и презрительный блеск глаз и ножей урбинских портеньос – сколько тёмных ночей, дрожа, впивали предсмертные крики жертв, сколько выпито рома, виски, матэ и текилы⁷, сколько зацеловано горячих девушек, сколько славных отчаянных парней захлебнулись кровью в мгновенных стычках с вечными соперниками – мрачными гаврошами дельты, ночными рыцарями Грязей!

Урбиний⁸ также – база паровых катеров с пушками, положивших конец пиратству в этой части моря. Снаряжает и контролирует их, слава Духу, Орден – гарант нераспространения подобного оружия, узаконивший такую жестокую кару за огнестрел, что даже криминальные элементы редко рискуют доставать или изготовлять его. Из уст в уста передается местная легенда об Исмаэле-протопласте, спасшем более 200 лет назад Урбинию от флибустьеров. Последние – а именно одноногий Клептос и его одноглазая подруга Дивина, собравшие под свои знамена около тысячи «джентльменов удачи», – однажды под покровом ночи захватили, подожгли и разграбили урбинский порт, устроив настоящую вакханалию (уже два столетия «Урбинский ужас» – любимый сюжет местных картин и фресок). Зрелище было и впрямь не для слабонервных: пылающие мачты и реи, падая, ломали борта; лопающиеся и слезающие огненными струпьями полотнища парусов озаряли разгромленную и заваленную обломками акваторию; в воде, вперемешку с корабельным деревом, тряпьем, разбитыми бочками и кувшинами, барахтались люди; с изумленными голубыми глазами и вспоротым животом, раскинув руки-ноги, недолго плавала среди мусора огромная, в рост человека, тряпичная кукла… Пираты, увешанные награбленным, переворачивали и поджигали повозки и лодки, выпускали саблями пух и перья из дорогих шелковых перин и подушек и кишки из людей, гонялись за свиньями, овцами, индейками и рубили им головы на спор, вышибали днища винных бочек и купались в них, соревновались в меткости метания бутылок с крепкими напитками (разбивая, как спелые арбузы, головы связанным «мишеням»), заворачивались в расшитые золотом ткани, делали в них кинжалами дыры и гадили под общий гогот – словом, отрывались на славу. И вдруг, когда уже ничего не могло спасти город (неразбежавшиеся стражники корчились на кольях портовой ограды), – узрели нечестивцы, как от маяка в конце мола отделилось легкое облачко и поплыло прямо к ним. А подплыв, приняло облик давно умершего столпника Исмаэля, просидевшего на маяке безвылазно сорок семь лет, и стало помавать призрачными рукавами (рассказывающие при этом непременно делают страшные глаза и исступленно трясут бородами), а по некоторым сведениям, и ругаться солеными морскими словечками (что-то вроде «якорь тебе в сраную задницу» или «трахни сушеную камбалу»). Пираты не очень удивились – Исмаэль был знаменитым флибустьером-расстригой – но обиделись не на шутку и стали рубить призраку руки-ноги-голову. Оказалось, что рук, ног и голов хватает на всех и они никак не кончаются. Разгоряченные этим обстоятельством, пираты не заметили, как подошли паровые катера с пушками (нововведение Ордена) – и началось истребление, вошедшее в анналы как Великая Растерзайка (до сих пор в неё играют на пристани местные ребятишки). Призрак стал похож на решето, в которое пролетали фрагменты флибустьерских тел; на скользкой от крови и мяса пристани некоторые уже просто случайно разбивали себе головы о причальные кнехты. Ни один не ушел – на улицах их ждали разъярённые горожане. По завершении дела призрак станцевал джигу и втянулся под крышу маяка; пиратское стерво растащили портовые собаки. Сколько правды в этой истории, проверить невозможно – одна из версий гласит, что ушкуйники просто перепились некачественным ромом и, попав под воздействие зрительно-слуховых галлюцинаций, перебили друг друга, а катера подоспели к шапочному разбору. Другая – что потасовку устроили портовые шлюхи, за них вступились клиенты и сутенеры, и пошло-поехало – а пираты в это время, сдав оружие страже, чинно выбирали товар или играли в казаки-разбойники с ребятней (непонятно, где были паровые катера). И так далее.

Сангауди и Урбиния лежат по разным сторонам далеко выдающегося в море полуострова Оресфея (неофициальное именование – Лысый Орел); его каменистые холмы разлинованы террасами. Оливки, хурму, инжир, виноград, первоклассные вина и сыры изобильно производит этот солнечный край, но на месте глаза у Лысого Орла – овеянный недоброй славой очень странный городишко Флогистон, приют адептов всевозможных оккультных наук. У него нет удобной гавани, зато астрологи, алхимики, маги-пифагорейцы, хироманты, магнетизеры, друиды и прочие служители Тайны в один голос уверяют, что именно здесь находится центр Силы, хранящей Омир, и потому заповедная тишина по ночам опускается на город; лишь изредка прошелестит плащом лунная тень мага между кипарисами да взвоет в ужасе собака и в окне полыхнет (иногда со взрывом), резко запахнув на всю улицу, какое-нибудь снадобье, неосторожно растертое в агатовой ступке. Остановитесь здесь на ночлег, заплатите не скупясь – и под треск прикрываемого ладонью свечного фитиля замирающим от волнения голосом вам расскажут невероятные и жуткие истории о Брачном Танце Слепорожденной Змеи – Пожирательнице Друидов, о Шафрановой Капле Яда в Лазуритовой Чаше и Проклятии Целителей, о мистическом Чёрном Солнце, сведшем с ума знаменитого мага и алхимика Шаллаха, а потом покинувшем его сферическую зеркальную комнату, чтобы нести смерть и безумие в отдалённые храмы и капища. Флогистон – это неразменный денарий запредельного человеческого любопытства, и слава Духу, что есть вещи, неподвластные Апокалипсису. Впрочем, если вы не курите коноплю, шалфей и зелёный чай, ничего страшного – это ещё не делает вас безнадёжным позитивистом.

Поскольку мы приехали во Флогистон ночью, останемся в ней – и бесшумной магической совой полетим к острову Монгибель. Сегодня ясная ночь Полнолуния Духа, и поэтому видна даже свежепролитая капля масла, ещё не впитавшаяся в сухую древесину перил стремительно удаляющейся веранды – а под часто бьющимся сердцем уже вовсю идёт, отливается бесконечными медленными бороздами ведущая сама себя пахота. Меноцветен долгоиграющий отвал допотопного лемеха, сосредоточенны и неисследимы исчезающие пути его – но лишь так, вечно перепахивая непостижимое, и дышит душа, и потому, ничтожной пылинкой с небосвода созерцая ультрамариновую землю волн, рождает она таинственное слово: «родина». Или наоборот: сове нужно торопиться, чтобы дивно катящийся внизу небосвод не обрушил на неё свои безмерно тяжкие ладони.

И вот уже всё ближе бледно-фосфорическая змея монгибельского прибоя; стремительно растут, то выпирая, то вымахивая из тьмы, тускло-громадные разбитые позвонки прибрежных скал с пылающей газовой птицей маяка над одной из них; сбегаются и разбегаются сигнальные огоньки спящего города и его бессонных рудников и копей, а потом, как по команде, выстраиваются, размечая исполинские ступени фантастической Лестницы Бога⁹ – она поднимается примерно до середины чудовищной туши действующего вулкана Обсидиан, давшего название и городу. На полторы сотни верст вдается в море Оресфея; чуть меньше отделяют её оконечность от Монгибели, поэтому флогистонцы могут слышать и видеть проснувшийся Обсидиан, что порой обостряет их эсхатологический настрой и провоцирует видения; сами же обсидианцы, напротив, люди практичные и деловитые. И неудивительно: ещё основатели города, изучив нрав вулкана, частенько устраивающего себе маленькое светопреставление, поняли, что, разряжаясь таким образом, он не накопит сил для катастрофы – и построили город за одним из древних вулканических куполов выше возможных лавовых русел; под угрозой всегда только рудники, но извержение обычно предупреждает о себе – дрожит земля, нагреваются и бурлят источники, склоны злоупотребляют курением, – и слаженная эвакуация позволяет избегать жертв, хотя лава порой уничтожает сам рудник.

Монгибель – один из двух главных горнодобывающих центров Омира, и потому всю спокойную воду между ним и Урбинией курсируют парусные и парусно-паровые баржи, барки, шхуны, баркасы, люгеры. Гранит, диабаз, обсидиан, железо, медь, никель, золото, алмазы, рубины, сапфиры, чёрный магический и звездчатый агат (а также звездчатые рубины и сапфиры), кварц, хрусталь – вот неполный перечень добываемого здесь. Но разве может он передать аромат любой из многочисленных историй, связанных с богатствами Монгибели! Легендарен концентрирующий Пси-энергию Обсидиановый Зал Магистров в Твердыне Духа; ни один сенсолётчик не отправится в полет без обсидианового Пси-меча; раздробляющий сознание и мутящий душу Обсидиановый Лабиринт – одно из главных испытаний послушников Ордена, иногда смертельное (по преданию, в конце Пути Заблуждения ему неизбежно является сводящий с ума Дракон). А леденящая душу история незримой битвы статуй в древнем Шаммураммате – битве, едва не уничтожившей сам город!¹⁰

В этой истории есть что-то ускользающе-важное, и потому до рассвета нам нужно успеть в Шаммураммат – сова исчезнет, и дальше поплывем с запада на восток по Хуанцзы, длинному левому рукаву Урана… Обратный путь – широким полукругом на северо-восток, через тихое лунное море, неостановимо-сосредоточенно перебирающее мириады гладко льющихся звеньев своей серебряной кольчуги, мимо острова Энигма с Орденским Храмом Контакта (только в бухту Энигмы море выносит большие, до трех метров в диаметре, пеноморфы) и загадочной Климатерией¹¹, мимо тёмной одинокой посудины рыбака или мечтателя – ведь душа всего лишь колыбель, укачиваемая ближней тысячью звезд! – мимо острова Сантаэро с неспящим и огнеговорящим азартным городом Афродизием, мимо неописуемого в своем многообразии Императориума – к уже знакомым нам скалам, раздваивающим Уран. В полуверсте за ними высятся сероглавые бастионы Картахены – мощной крепости Ордена, контролирующей равнины Омира и целиком содержащейся на Налог Духа¹². Лишь узкие тропинки под самыми стенами, заросшими внизу упоительными бело– и розоцветными бьянкоспино, оставлены для прохода над речными обрывами, и именно по ним – под недвусмысленные шуточки караульных – пробираются к скалам разнополые юнцы. В любую минуту из ворот Картахены готовы выдвинуться силы Ордена: вниз по Олгою, к морскому побережью, или к переправе через Хуанцзы – Шаммураммат как раз на другом берегу.

Он просто наводнен статуями божеств, подлинные имена которых утрачены или перепутаны, и ускользающе-важное связано с вопросом: есть ли у этих божеств какая-либо форма реального присутствия в Омире, и если да, то не столь же она неисследима, как и потерявшая свое прошлое реальность? Иными словами: не является ли ярость львиной гривы с пятью рубиновыми кабошонами, принадлежащей козлоногой Шаммураммат, свидетельством мести преступному и беспамятному роду человеческому? Или она хотела сказать нам что-то ещё…

Как бы то ни было, оглядываться поздно – только вперед! Ниже по течению постепенно мутнеющей от плодородного ила Хуанцзы лежит вечно гудящий и дымящий своими ткацкими мануфактурами Флетчер, знаменитый, однако, не только ими, но ещё батиками и гобеленами недавно умершего безумного художника Пиромани, с перепоя, говорят, узревшего в дыму квадратное солнце (может быть, просто посмотрел в темноте в слишком маленькое окно) и с этих пор начавшего, по его же словам, «геометрическое наступление». История поджигающего мир новаторства всегда одна и та же: насмешки толпы и недоумение бомонда, душевные муки, скандалы, запои, притоны, бросившая/брошенная возлюбленная и в конце концов – тот или иной вариант членовредительства, иногда смертельного. Пиромани, по одной версии, облился керосином и запылал во славу Творящего Огня вместе с половиной и без того жидкого окрестного леса; по другой – во имя симметрии разрезал себя на пилораме; по третьей – то и другое разом, причем не по собственной воле; во всяком случае, хоронили его в закрытом гробу. Через пару лет вывески, батики и гобелены Пиромани продавались за такую цену, что хватило бы купить и лес, и пилораму, да и на выпивку бы осталось…

То там, то тут над разноцветными полями и рощами Центроземья неспешно выныривают из земной бездны длинные китообразные пологие холмы, усаженные серо-белыми проворными стаями шумливых чаек-ветряков, с хлопаньем полотняных крыльев и стукотнёй втулок вечно обсуждающих житейские мелочи… Прожорливые ловцы ветра – а высоко над равнинами обычно кочуют мягкие добрые ветра, ураганы сдерживает Климатерия, – они спят на ходу и видят беспокойные тряские сны о вольном лазурном полете вослед за мерно ныряющей исполинской тушей… Наяву же Орден просто разрешает некоторым благонадежным князькам, помещикам и фабрикантам добывать таким образом электроэнергию для бытовых и промышленных нужд.

Надо сказать, что с техникой вообще не всё однозначно. Один из источников богатства и стабильности власти Наместников – даруемая Орденом монополия на отдельные виды промышленного производства. Так, например, Наместнику Императориума принадлежит монопольное право на производство синтетических моющих средств и прочей бытовой химии; Наместнику Велизариды – на производство синтетического покрытия (полиэтиленовой плёнки, пластика, оргстекла), которое клеймится его клеймом и поставляется по всему Омиру, но стоит дорого; Наместник Браганцы – монополист производства совершенно необходимых омирской знати жестяных баллонов-пульверизаторов (и с ним жаждут сотрудничать все парфюмерно-косметические фирмы), а также радиаторов для холодильников; сами же эмалированные корпуса холодильников, стиральных машин и моторы к ним (как и электромагнитные элементы питания в ассортименте) – монополия Наместника Урбиния; многое – например, рации, телефоны и телевизоры – и вовсе производится только на заводах Ордена, монополиста радиосвязи и телевещания (но городская верхушка всегда ими обеспечена, в том числе и в порядке централизации власти). Спецы Ордена, используя прачеловскую документацию и свою технику, возводят небольшие заводы на территории города-монополиста – а дальше идёт выпуск строго определённого ассортимента товаров; каждая сделка разряда «Техно» проводится через местный ГХСМ. Техника в Омире лишена саморазвития – Полиция Духа, руководствуясь ОДД (Орденской Доктриной Десистем), проводит (цитируем) «постоянный мониторинг насыщенности, структуры и сегментированности Поля Механизмов и Технологий с целью недопущения возникновения критической массы самозапуска или неконтролируемой ризоматики». Поэтому на преимущественно проселочных дорогах Омира¹³ можно встретить даже ревущую грузовую фуру с конной охраной – но движок, рулевая колонка и электрика сделаны в Ордене по спецзаказу и спецразрешению (на автобронетанковом заводе Тирисполя), кузов и детали кардана – в Экс Ункве, монополисте промышленного металлопроката; резина является монополией Наместника Кобальта, пластиковый тент – Наместника Велизариды, а сборка производится если не на автобронетанковом заводе самого Ордена (в Тирисполе), то в одном из трех спеццехов (в столице, Флетчере и Неополисе), где не забудут установить радиомаяк. Таким образом, знать и обеспеченные слои имеют контролируемый пользовательский и коммерческий доступ к достижениям погибшей цивилизации, что укрепляет их лояльность. Разумеется, у всех Наместников есть свои ГЭС или ТЭС, обеспечивающие электроэнергией центральные кварталы.

Похожая ситуация с деньгами. Флорины, гинеи, сикли, дукаты, динарии, рупии, рубли, сестерции, песеты, драхмы, юани, оболы – их изготовление распределено по 4 городам: Императориуму, Далиле, Виллалобосу и Неополису. Каждый из них чеканит свою золотую, серебряную и медную монету; объем выпуска контролируется Полицией Духа, обменный курс свободный. Наличие нескольких денежных центров рассредоточивает экономическую власть. Но вернемся к карте.

В сотне верст за Флетчером, на низинном правобережье Хуанцзы (часто называемом псевдо-дельтой из-за обилия мелких рукавов), укрытые от Центроземья Лесами Солнечного Зайчика (малолетняя дочка какого-то Имперского Наместника постаралась – так и приросло), начинаются Ирригамские болота – обиталище тех самых свамперов, которые атаковали асфальтомесов. О свамперах мало что известно в силу их скрытности и отсутствия особого интереса к ним со стороны кого бы то ни было: Орден себе на уме, ученые прошляки не занимаются настоящим, прочие нынчелы любопытны очень избирательно. А между тем свамперы, будучи результатом перекрёстной мутации, весьма своеобразны. Они культивируют не только гигроидное скотоводство, но и продвинутое земледелие, выращивая, кроме риса и сорго, ещё несколько незнакомых нынчелам культур. По слухам, у них есть своя медицина и книги. Однако самое удивительное: эти новые луддиты, которые почему-то иногда нападают на технику (и только в Императориуме), абсолютно мирно ладят с окружающими крестьянами, совершают с ними натуральный продуктообмен и даже ездят на другую сторону Хуанцзы, в Селеноград¹⁴ и Виллалобос торговать с местными нынчелами! Говорят, есть и тайные межрасовые браки! Воистину, жизнь, как вода, движется к своей неведомой цели мириадами странных путей, неудержимо просачиваясь и размывая песчаные плотины нашего скорбного разума…

Всего в сотне верст от начала болот проложена единственная в Омире железная дорога, построенная за столетие до описываемых событий. Это одноколейный путь, начинающийся в могучей орденской крепости Гипнодия, пересекающий отвоеванное когда-то у нечисти Метастазио, проходящий через шахтёрский Экс Ункве, затем бывший рыбацкий поселок, а ныне город-рембазу Фанг Фанг, вышеназванный Флетчер – и завершающийся, конечно, в Императориуме; мосты через Импрессу, Латону и Хуанцзы построены в наиболее узких местах с помощью техники Ордена; особое подразделение Ордена – Маркизат ЖД – осуществляет радиосвязь, диспетчерские функции и охрану; охрана асфальтовых трасс поручена страже городов, через которые она проходит, орденцы оставили себе лишь инспекцию.

Через сто семьдесят-двести верст, после того как за Виллалобосом Хуанцзы принимает в себя полноводную Латону, несущую прозрачные воды соединившихся Артемиса и Аполло, и могучим ленивым зеркалом катится к морю, Леса Солнечного Зайчика и Ирригамские болота переходят в Сельву: тёмно-зеленая блестящая пена листвы, заводи с медленными бревнами аллигаторов, путаница лиан, а в душной глубине – обезьяньи и птичьи концерты, ледяной взгляд удава, смертоносные маленькие отравленные стрелки бушмейстеров и, конечно, мангопард, легендарный ужас, выдумка, нет ли – кто знает? Здесь же от Хуанзцы ответвляется к востоку рукав Унотромбо; между ними и лежит большая и самая дикая, двухсотпятидесятиверстная, часть Сельвы; слева же, за узкой полоской прибрежных деревьев, местность полого поднимается на несколько сотен метров, и на этом плато начинаются ковыльные прерии, переходящие в полупустыни. Песчаная эфа или гремучка здесь надолго оседлывает выпотрошенный песком череп коровояка; на горизонте, как фиолетовые фантомы, в знойном мареве дрожат и перемежаются гигантские кактусы и редкие нефтяные вышки. Поднимись, как ястреб, на восходящем стеклянном столбе воздуха в лучезарную высь: что может быть неизменнее этого пейзажа и восхитительнее утра где-нибудь высоко-высоко, так чтобы ледяной ветерок слабо ерошил сонные перышки или ещё негреющий луч высвечивал в верхней бездне всё равно чей профиль – твой, скалы, птицы, позавчерашней луны, сегодняшнего ангела! А далеко внизу поднимал бы облачко пыли лошадиный табун или видавший виды почтовый автомобильчик; задорно посверкивала бы речка, звенели колокольцы коров, в заросшем травой дворике качалась бы девочка на поющих деревянных качелях, а в такт ей поодаль – нефтяная качалка; мальчишка у колодца прикладывал бы лист подорожника к подбитому глазу, а над ним куда-то всё тянул бы руку и беспокойно гудел и ездил ажурный строительный кран… Вот тихо въезжает в заляпанное окошко памяти незабвенная Heartbreake Station – и кажется, достаточно в единственный и неповторимый момент выскочить из обшарпанного нагретого вагона или, напротив, запрыгнуть на дребезжащую подножку и через миг махнуть рукой из окна – и заржавленные колеса судьбы волшебно провернутся на месте и повезут в утраченное. Быстрее, быстрее стучат колёса, искрят рельсы, трещит старая плёнка, сейчас мы встретимся глазами и всё сбудется – и тогда начинается Апокалипсис, девочка и мальчик становятся раскаленным ветром; срываясь, судорожно скребёт рукой землю строительный кран; лошадиные и коровьи черепа, как боязливые сокровища, прячутся навсегда. Так устроен мир: всё, что ты хочешь оставить, непременно исчезает по любой из возможных причин, ибо настоящее – бесконечное решето и Апокалипсис – просто соседняя ячейка рядом с испарившейся молодостью или растраченной любовью…

Но жизнь продолжается! Сколько ещё замечательного осталось! Поплыви ночью вниз по бескрайней Хуанцзы; распростершись на бальсовом плоту, на мерно шевелящихся брёвновых тушах, сосчитай звезды и заполни ошеломляющим с одного глотка звездным нектаром привязанные под плотом длинные бамбуковые сосуды с выдолбленными перемычками – их и днем неизменно омывает тёмная влага, и свежести запаса одной ночи хватит до устья. На вторую ночь закрой глаза и ввяжись в пульсирующий хоровод цикад – и не заметишь, как на третью тебя окружат пляшущие разноцветные огни и голоса неприкаянных скрипок, звякающих гитар, торопливо озабоченных саксофонов, крадущихся куда-то клавишных… Это Диззи и Виллидиксон, в них обитают джаблюзеры, готовые играть даже на собственных похоронах, и нередко речным и морским судам, швартующимся в их гаванях, приходится долго сигналить, вызывая не вылезающий из таверен и кабачков персонал¹⁵.

Полети вверх – и попадёшь в волну соблазнительных запахов: это работают замечательные коптильни и винокурни Виллалобоса, раскинувшегося в месте слияния Латоны и Хуанцзы. А ведь есть ещё Арсирия¹⁶ и Фанг Фанг, расположенные по краям Латонского моря – огромного природного водохранилища с сотнями камышистых островков, где глаз не успевает сосчитать уток, цапель и фламинго за мельтешащими и орущими чайками и застревает на предыдущем изображении и где круглый год обитают сотни рыбаков и охотников, зачарованных нескончаемым изобилием. Есть левобережные Эль-Койот и Чечако, где живы буйные традиции ковбоев, пьющих только виски (и умудряющихся где-то, рискуя жизнью, добывать ржавые револьверы), и гаучо, пьющих горячую овечью кровь из проткнутой жилы. Есть суровый шахтёрский Экс Ункве у отрогов Заоблачного хребта, поставляющий в Омир уголь, битум, горючие сланцы, а также медь, олово, слюду, нефрит, малахит, аметист и бог знает что ещё; мрамороломни Экс Ункве всегда завалены заказами. Есть соперничающие друг с другом богатые прибрежные города-порты между столицей и устьем Хуанцзы – Велизарида, Браганца, Кобальт!

А, например, замечательная Олгойская Бэтл-Регата – один из масштабных ежегодных спортивно-праздничных фестов, традиционно пятидневный чемпионат-зрелище в 120 верстах от столицы, на Зеркальном Плесе, прилегающих каналах и мелких озерах! Река на эти дни закрыта для судоходства – и кипят страсти, взлетают ставки, пенится бир; состязаются в личных и командных турнирах, легально и нелегально, байдарочники и каноисты, пловцы и катамаранщики, мячники и воднолыжники, прыгуны с вышек и гребуны фишек; взлетают над трамплинами и кувыркаются акробаты на аквациклах; бьются на надувных бревнах, гоняются на матрасах, гарпунят выпрыгивающих надувных чудовищ, берут штурмом надувные крепости дружины ватерфайтеров… В последний день разыгрывается легендарная Битва Шести Флотилий: шестеро вождей (отобранных лотереей из числа сановников, князей или толстосумов) снаряжают за свой счет (разукрашивая кто во что горазд, от личных гербов до рекламы) каждый по три баркаса и двадцать лодок с общей командой в сто ватерфайтеров в спасжилетах (приветствуется и личное участие вождя), вооруженных всякими несмертельными сногсбивалками, водометами, краскобомбами, надувными булавами и т.п. – и порой целый день идёт бой всех со всеми (союзы и договоры запрещены), разбитый на несколько этапов… Вот всю жизнь бы так потешно воевать и радоваться, напрягая органы чувств и запечатлевая всем собой огнецветный праздник бытия – ведь человек живет так мало, что не успевает за стрелой времени, не успевает переварить изменения; настоящее исчезает, и взыскующий дух рано или поздно впадает в кольцо древнебудущего…

Долго можно рассказывать о чудесах, достопримечательностях и и соблазнах Омира, но пора взлететь ещё выше и увидеть его окраины – ибо любая граница и есть конечное определение всего сущего, ставящее предел мыслимому изнутри и немыслимому снаружи.

На полторы тысячи верст простерся Омир с запада на восток и на шестьсот-восемьсот (без островов) – с севера на юг. Теплый климат с обильными дождями и плодородие почв способствуют процветанию, однако густо заселены только побережье, центральная часть и Орденская область Метастазио; в середине Восточной равнины широко разлилось отделяющее нынчеловский Омир от Метастазио озеро Терновник, прозванное так за тёмно-сливовый цвет холодной воды и глубокое, как пасть дьявола. С Заоблачного Хребта его питают Импресса и Тирисса; на северо-восток вытекает Брет, но слившись с Гартом, образует Брегарт, круто поворачивающий на юг и впадающий в Стикс; в месте слияния Брета и Гарта и расположена гранитно-диабазовая Твердыня Духа, цитадель Ордена, главный город-крепость Омира – её строили 200 лет! На семьсот верст с востока на запад, от Гипноса до Заоблачного Хребта, тянется двойная цепь крепостей Ордена¹⁷; прерванная снежными вершинами, через полтысячи верст она завершается второй по величине цитаделью, зелено-бурые бастионы которой наглухо перекрывают единственный проход в хребте, широкое ущелье, некогда прорубленное Эфемеридой, притоком Урана. Это город-страж Анаконда (по преданию, тёмными безлунными ночами он бесшумно разворачивает свои кольца и скользит над почвой Танатодрома в поисках реки, из которой когда-то выполз). На другом, южном конце ущелья, у впадения Эфемериды в Уран, караулит вход в Омир сложенная из песчаника серо-ржавая Резервная Крепость. А наиболее северными населенными пунктами являются расположенные высоко в горах, над гудящими от ветра соснами, монастырь мудрецов Заоблачная Бездна (у истока Нирваны, верхнего притока Урана) и замок загадочного герцога Люцифера (у истока самого Урана), которому Орден обязан слишком многим, чтобы как-то его контролировать… Люцифер сам решает, когда выходить на связь с Твердыней.

Ну и, конечно, Призма – или Непуть, как зовут её сведущие люди из простонародья. Ни к Люциферу, ни в Заоблачную Бездну нельзя проехать, проплыть или пролететь прямым путем: если от Резервной Крепости двинуться вверх к истокам Урана, рано или поздно обнаружишь (и это обнаруживают даже свирепые мускулистые торнадо, не говоря уже о речной воде и всём, что перемещается с ней), что движешься в верховьях Артемис (несколько сотен километров восточнее) – нужно через узкий проход в холмах Каменные Бизоны¹⁸ выйти к верхнему течению Артемис, и тогда сработает обратный эффект, т.е. попадешь куда нужно. Призму не раз исследовали: спецы Ордена возились с приборами, хитрецы из нынчелов пытались всё время менять направления… Непуть не удалось даже точно локализовать, из чего был сделан вывод (уже первогодки-элементы знают об этом из курса «Омир и Орден»), что это не место, а складка пространства, случайно переместившаяся из лежащего за горами Танатодрома…

Но с чем – или с кем? – вся огромная северная граница? Что такое этот бескрайний Танатодром?

«Невозможно. Я сплю», – проносится в вашем мозгу, когда вы в первый раз видите неспешно ныряющую в песок скрим-скалу или быстро-быстро змеящуюся куда-то миг-расселину… «Неописуемо», – единственное слово, которое приходит на ум, едва вы познакомитесь с Танатодромом поближе… И он действительно неописуем, ибо это место и безместие, время и вечность, полигон и арена – некая нечеловеческая размерность, в спокойном состоянии выглядящая как кирпично-желтая или болотно-бурая полупустыня с переменчивым ландшафтом, а в неспокойном… Странен и климат: несмотря на более северное по сравнению с Омиром расположение, в целом сухо и жарко, как в полупустыне, хотя возможно всё. Углубиться туда пешком равносильно мучительному самоубийству, но и техника долго не выдерживает, потому что атака или просто губительная активность могут начаться отовсюду: Аквариум, например, возникает за секунды прямо в воздухе на высоте до двух километров; Дымные Гусеницы выстреливаются из почвы своей изменяемой геометрией и могут преследовать низколетящий объект; Скачущие Гантели – спаренные непрерывными разрядами многометровые шары плазмы – вообще непредсказуемы. А биоформы! Ловчий Тюльпан, Скальные Медузы, Иглострел, Гидра, переменцы… Вся жизнь Ордена проходит в напряженном противостоянии тому, что является оттуда; вся иерархия Ордена выстроена в зависимости от свершений на Танатодроме¹⁹.

Хотя нынчеловских селений в Метастазио предостаточно (крестьяне с удовольствием торгуют на рынках возле больших крепостей, а орденцы любят веселиться на крестьянских праздниках), ближайшие города держатся на приличном расстоянии: полтораста верст к западу отделяет Экс Ункве от крепости Тирисполь, двести – красивый, но кичливый Неополис²⁰ на южном берегу Терновника от самой Твердыни Духа. А в юго-западной части озера когда-то был полуостров – но самая крупная секта Омира, мизерикорцы, совершившие 240 лет назад мучительный исход через Югву (обширную Юго-Восточную Пустыню, занимающую центральную часть плато) из далекого рыбацкого Изобара (жители которого взялись за оружие и отказались поголовно вступить в секту), однажды, одурманенные маковой соломкой, при свете факелов и под бой барабанов за одну ночь прокопали два перешейка – и хлынувшие воды заполнили природную низину, утопив несколько тысяч человек и образовав пятикилометровой ширины зеркало, отделившее от материка новоявленный остров Крим. Теперь на нем земной рай, т.е. хижино-палаточный город Аустрелио, царство Cannabis indica и ставка неистового трибуна и вождя Нестора Тольятти и руководимой им многочисленной Церкви Священного Безумия (бывшие мизерикорцы) – на сорокамильном острове их уже около 100 000.

В центре Югвы – циклопический провал, к которому, как сказал поэт, «и птица не летит, и тигр нейдет». Стены плато здесь круто обрываются вниз на полкилометра; впадину заполняет ослепительной синевы мёртвое озеро Энкиду; разных богов помещает в его густо-солёные воды боязливая молва. Далеко к югу, начинаясь между почти безлюдным устьем Унотромбо и оконечностью пустыни, горбится в Серебристое море гористый полуостров Рогач, он же Морской Бык – кому как нравится. Вечными туманами окутана эта часть моря; тихий и печальный городок Маренск, известный своими уникальными серпоцветами²¹, смотрится в эти безликие туманы…

Цепь островов тянется с запада на восток, отделяя²² нынчеловское Серебристое море от никогда не утихающего чудовищного прибоя иссиня-темного Океана, многометровые грязно-зелёные волны которого бесконечно наваливаются на их западные, южные, восточные скалы и превращают извилистые проливы в бурлящие горные реки. Ни одно судно не отважится выйти навстречу этой неисчерпаемой ярости; один вид непрерывно громоздящихся в небо пенных хребтов и грохот их обрушения обращает волю в медузное желе и леденит сердце… Крупные острова с запада на восток носят поэтические названия, но, кроме уже известной нам Монгибели (прикрытой от Океана с юго-запада Рукой Бандита, да и самой громадиной вулкана), Пьющий Селезень, Крылатый Дельфин²³, Жадный Тюлень²⁴ совсем или почти безлюдны. Самый безотрадный из них – это, конечно же, остров Морского Дракона: только пасть его, нацеленная на хвост Крылатого Дельфина, омывается водами Серебристого моря, а всё длинное туловище содрогается от непрерывного ураганного ветра и безжалостных ударов Океана, понемногу съедающего свое несчастное создание.

На скалистом мысе самой дальней оконечности пустынного острова, за многие сотни миль от уютных обжитых Равнин, высится неизвестно кем и когда воздвигнутый из монументальных скальных блоков и занимающий полгоризонта трехсторонний (сторона, выходящая к морю, словно срезана вертикально) зиккурат – исполинская Башня Одиночества. Здесь послушники Ордена перед Посвящением проводят лунную ночь в медитациях – усыплённых, их доставляют на верхние ярусы. Очнувшийся оказывается вечером один на голой каменной веранде: внизу, впереди, справа, слева – везде ревёт, закладывая уши, наводящий ужас Океан; вдали штабелями попирающих друг друга оскаленных белых черепов высятся безжизненные скалы гигантского Острова Мёртвых, о котором в Омире вообще стараются не говорить, лишь оборванный и высушенный солнцем дервиш нашепчет на ухо простофиле что-то о погибшей колыбели человечества… А безумцы в Дада бросают в волны полированные обсидиановые чётки, кричат волнам и на пологом берегу, погибая, отдаются ненасытным грохочущим лавинам Моря Сирен, издающим порой звуки, родственные вою Ловчего Тюльпана, – но безумцам уже всё равно. В Море Сирен впадает текущий с Гипноса Стикс, образуя кипящие водовороты; за ним простирается спирающая дух зловонием неоглядная Великая Топь; чем дальше на восток, тем нечеловечней – за Топью начинается мутящий всякий человеческий разум Берег Призрачных Миров; и где-то ещё дальше, за тысячу миль от Стикса, ежесекундно рождается и гибнет Страна Смерти Бога, где сходятся Берег Призрачных Миров, Океан и Танатодром – говорят, там кипящая и воющая пустыня бесконечно съезжает в беснующийся океан, рисуя рвущееся вверх чудовищное лицо – но кто видел эту дьявольскую мозаику?..

Омир плывет в этом ужасе, как ребёнок со своей колыбелью в реке, прорвавшей плотину, – взрослые погибли, на горизонте – океанские валы… Но покуда жизнь продолжается, вернемся на улицы Императориума – там по-прежнему солнце, ежедневная суета, и уже пришедшие в себя Рамон с Пончо спешат крикливым городским базаром к знакомому торговцу Артаку.