Читать книгу Китай под семью печатями - Дмитрий Михайлович Усачёв - Страница 7

И куда же это так потянуло-понесло семью Павла Прасковьи Усачёвых, а заодно и Татьяну Толстикову?

А всё складывалось так. Можно запутаться в фамилиях и в родстве. Приглашение выехать на КВЖД прислала из Харбина в Троицк Анастасия Константиновна Панфилова, в девичестве Толстикова, – она приходилась родной сестрой Лаврентию Константиновичу Толстикову, отцу Прасковьи. Вообще, у Лаврентия Толстикова и его жены Зиновии родилось тринадцать детей, из которых выжили только четыре дочки. Поэтому и путаница в фамилиях, ведь старшие сёстры – мужние. Мария Лаврентьевна стала Щёкотовой – вышла замуж за купеческого сына Андрея Ивановича Щёкотова. А девицами пока оставались под папиной фамилией Любушка и младшенькая – Татьяна.

Панфиловы приехали в Харбин в январе 1917-го. Муж Анастасии Константиновны Панфиловой устроился телеграфистом на харбинский вокзал. Панфиловы сразу начали строить домик себе – небольшой, комната и кухня с сенями.

Не забывали и про родных, оставшихся в Троицке, благо почта пока ещё работала, хоть и с перебоями.

Весной и летом семнадцатого, ещё до большевиков, Прасковья с Татьяной и их сестра Люба получили несколько писем от тёти Насти. Та рассказывала не только о своём домике, но и о том, какое место Панфиловы огородили рядом со своим участком для переезда сюда племянниц Толстиковых. Прасковья и Таня зажглись этой идеей, а Люба, средненькая из сестёр, на переезд так и не решилась, осталась в СССР.

В пятидесятые годы сёстры встретятся.

Так вот. Панфиловы построили жилище себе, а для племянниц соорудили сарай из досок и внутри сложили печку. А если есть печка, то по тогдашним китайским законам постройку сносить запрещалось, даже самую примитивную.

И Панфиловы оформили во владение маленькие участки по двум адресам на 8-й улице Зелёного Базара: под № 27 – себе, а под № 29 – племянницам. В архиве БРЭМ в Хабаровске до сих пор хранится документ под названием «Список домовладельцев Харбина». И наравне с богатеями, имевшими в собственности особняки и огромные многоэтажные дома на самых главных проспектах, в этом списке – скромная эмигрантка Панфилова Анастасия Константиновна с её крошечной деревянной хибаркой под № 27 на 8-й улице Зелёного Базара; да-да, в одном списке с богачами-пузачами. Среди двух тысяч домовладельцев.

Всё это в том районе Харбина, который именовался очень романтично – Зелёный Базар. Читая письма тёти Насти, её племянницы Прасковья и Татьяна повторяли название «Зелёный Базар», им рисовалось что-то загадочное, манящее. Так и тянуло пройтись по тамошним зелёным улочкам. И пройдутся. Увидят, что всё скромнее. Просто домишки. Но ведь они свои!

Не откладывая в долгий ящик, в том же семнадцатом, наши Панфиловы начали готовить вызов для переезда в Харбин ближайших родственников. Так было в порядке вещей: если есть жильё для родных, и если приглашающие гарантируют поддерживать их деньгами, то почему бы и не позвать. Эта бумага на славянский манер именовалась как «Вызванье» – от слова «вызвать». Под кровных родственников подпадали Татьяна и Прасковья (которая уже Усачёва), а также дети Прасковьи и её муж Павел. Семён Усачёв в число «вызванных», увы, не входил, он для Анастасии не считался роднёй по крови.

Когда готовили первый вариант приглашения, то в Харбине ещё действовало Генеральное консульство Российской Империи. Но сама Империя уже переставала существовать, а вскоре закрыли и Консульство. Всё застопорилось.

Тогда Панфиловы стали оформлять вызов через контору управляющего КВЖД. В самом начале 1922-го всё получилось. В Харбине с нетерпением ждали родных. А будущим переселенцам предстояло для легального отъезда оформить паспорта граждан новой страны под длинным названием – Российская С. Ф. С. Республика. И ещё собрать кучу бумаг.

Два страшных года для Оренбургской губернии. В 1921 году засуха уничтожила посевы, голод скосил людей. А в двадцать втором близ Троицка весь июль – нескончаемый мелкий дождь. Крестьяне из ближних деревень, у которых ещё оставалась те же козы, не могли из-за сырой погоды взяться за косьбу, называли этот дождь сеногноем, хватались за голову, им нечем будет кормить домашнюю живность.

Голод[1]. Безысходность.

Будущие эмигранты выехали из Троицка только в октябре.

С пересадками – всё на восток и на восток. Пять тысяч вёрст с гаком. Сначала «по-барски» занимали купе в «зелёном» вагоне. Впрочем, про «купе» – слишком громко сказано. «Зелёными» вагонами назывался третий класс, а на второклассные «синие» или первоклассные «жёлтые» денег у семьи не то чтобы уж совсем не хватало, но их ведь приходилось беречь на будущее. Но и общий, «зелёный», вагон – он хотя бы пассажирский. В нём ехали до Омска.

А дальше – вагоны-теплушки. С двумя неудобными пересадками. Иркутск отнял у наших путешественников десять дней; искали, кто из местных их приютит, спали на полу. Павел находил подённую работу, а расплачивались с ним съестным. Наконец, дождались поезда до Читы. В «телячий» вагон размером шесть метров на три метра набивалось до двадцати человек, трёхъярусные нары заняты, как и «комфортные» места на полу близ железной печки. Здесь, у жаркой буржуйки, старался примоститься простудившийся Павел. Он и раньше частенько по весне и по осени кашлем маялся, а тут ещё вагонный сквозняк, сплошные щели.

Когда составы тормозили где-нибудь на полустанках в тайге, то дети, Клава с Мишей, оставались в теплушке, а Павел, Прасковья и Татьяна вместе с соседями всякий раз спрыгивали вниз, ломали валежины и собирали хворост для печки.

На одном разъезде увидели под железнодорожным откосом домик со свалившимся забором. Вскопанный огород. Ботва от убранной картошки. Коза рядом со старенькой хозяйкой.

– Вам забор поднять, сударыня? – выпрыгнул из теплушки шустрый Павел.

– Будь добр, сынок, – улыбнулась та, опираясь подбородком о палку. – Лопату возьми в сенях.

И вот уже Павел копает ямы под пару новых столбиков. Стремительно копает, до отправления поезда меньше часа.

А что делает Прасковья?

Она – доит козу!

Доит в свою кастрюльку, за которой сбегала в вагон. Первые струи молока туго ударяются и звякают о дно. А потом струйки захлёбываются в молочной пене, они уже не звонкие. Да парное молоко, оказывается, ещё и вкусненько пахнет, как-то раньше не замечали…

Таня смеётся, Клава с Мишей облизываются, хозяйка дома, забора и козы – довольнёхонька. Она, когда увидела малышей, то к оговорённому ведёрку картошки добавила ещё козьего молока. Про смешную историю с козой наши переселенцы ещё долго будут вспоминать, такой это получился приятный эпизод. Будут особенно смеяться по поводу кастрюльки козьего молока лет через двадцать, когда такие сугубо горожане Усачёвы переселятся в деревню Барим на севере Маньчжурии, и у них у самих появится несколько коз. А заодно и корова с телёнком.

Проверяющие к пассажирам теплушек особо не придирались: есть документы, да и ладно, да и всё в порядке. Езжайте дальше.

А Мишу́хе в дороге, где-то ещё под Читой, исполнилось пять лет. Это 10 ноября. Павел подарил сынишке деревянное ружьё, которое выстругал ещё в Троицке и припрятывал к этому дню. На прикладе вырезаны ножом буква «М» и цифра «5». Папа расшифровал надпись:

– Модель у твоей одностволки М-5, а это означает, что Мише исполнилось 5 лет.

Прямо в теплушке устроили хоровод, пели: «Как на Мишины именины испекли мы каравай, вот такой вышины, вот такой нижины…» Каравай действительно на керогазе испекли, папе Павлу на очередной станции удалось заработать муки. Вагонным соседям тоже по краюшке досталось. Хлебный аромат хоть на пару часов, да и то хорошо, выдавил из теплушки не самые вкусные запахи дальней дороги.

С горем пополам добрались до Благовещенска. Двадцатые числа ноября 1922-го. На Дальнем Востоке уже установилась большевистская власть, которая подтвердила переселенцам право легально пересечь границу с Китаем и попасть на КВЖД.

Именно «легально» – это ключевое слово.

Много лет спустя, в 1935-м, когда не очень грамотная Прасковья станет отвечать на вопросы анкеты Бюро по делам Российских Эмигрантов в Маньчжурии (сокращённо БРЭМ), то переволнуется, замешкается, не понимая точно, что от неё требуют. И тогда ей поможет кто-то из сотрудников Бюро, который своим красивым почерком дополнит ответы существенными уточнениями. Например: «в Маньчжурию прибыла с мужем, сестрой и детьми в ноябре 1922 года из Благовещенска легально по советской визе. По прибытию в Харбин возбудила ходатайство о выдаче эмигрантского паспорта, сдав свой советский паспорт в Главное Полицейское Управление, при этом поручителем была Панфилова Анастасия Константиновна, Зелёный Базар, 8-я улица, дом 27, домовладелица».

Потом и ещё в одной строчке анкеты этот сотрудник своей рукой впишет за Прасковью слово «легально», что было важно для статуса эмигрантов Усачёвых и Татьяны Толстиковой.

Это всё про Усачёвых и Толстикову.

А были ещё эмигранты Кочергины – родители Лизы, будущей жены Миши Усачёва.

Уж в их-то анкеты слово «легально» никак не могло попасть.

Нелегалы чистой воды. Нарушители границы уезжали из Владивостока в конце октября 1922-го, числа так двадцать восьмого или тридцатого, если вообще не 1 ноября. Покидали Россию вместе с остатками дальневосточной Белой Армии. Вместе с теми белогвардейцами, которые не уплыли на крейсерах, канонерских лодках, тральщиках и пароходах Белой Сибирской флотилии, а спасались посуху – пешком или на телегах – от Посьета через Хуньчунь и в сторону Мукдена.

Кочергины в этой десятитысячной колонне продвигались на арбе, запряжённой в доходягу-кобылу, всё это купили у корейцев. С четырёхлетним сынишкой Толенькой, который уже выплакал все слёзы от страха. И с дочуркой на руках. Лизоньке в этом переходе из прошлого в будущее исполнился один годик – как раз 4 ноября.

Вот так: пыльная дорога между сопок, хорошо, что пока ещё не заснеженная. Тысячи смертельно уставших беженцев. И у малышки – день рождения. Она весь свой праздник проспала у маминой груди в арбе среди немудрёного скарба.

У Кочергиных в арбе – узлы с самым необходимым. И ещё книги – несколько связок. Мама у детей – книгочейка, она накануне эвакуации всё отбирала и отбирала из большой домашней библиотеки любимые книжки, но оказалось, что нет у неё книжек нелюбимых, так что забрала с собой то, что можно унести на руках, а остальное стаскала в ближнюю школу.

Замыкали эту пешую и тележную колонну белые кавалерийские группы – они оберегали беженцев от красных кавалеристов, которые следовали по пятам, готовые напасть. Не обходилось без стрельбы. И тогда младший Кочергин, Толечка, закрывал уши ладонями и прятал голову в плечики. Белый исход.

Да, сына у Кочергиных звали Толей, он родился в 1918-м, в Бугульме, когда Самарская губерния и Татария были под белыми. Отходили на восток вместе с колчаковцами. А дочка Лиза, как мы уже узнали, появилась на свет 4 ноября 1921 года во Владивостоке. Так что первый Лизин день рождения совпал с дорогой в более-менее безопасный Китай.

Это Кочергины. А что же Усачёвы?

А Усачёвы через несколько дней, 10 ноября 1922-го, как мы помним, пекли на керогазе в вагоне-теплушке каравай в честь Миши, которому стукнуло пять.

Такие близкие даты – 4 ноября и 10 ноября. Всё рядышком. Михаил и Елизавета ещё и свадьбу свою сыграют тоже в начале ноября, 2-го числа, в 1941-м. И внук Михаил (да-да, Михаил) родится 5 ноября. 9 ноября увидит свет Оксана – мама правнука и правнучки. А у нашей Ульянки, тоже правнучки, дата рождения состоит из «барабанных палочек» – 11.11, правда, она родилась не в одиннадцатом году, а в 2012-м, но зато в 11 часов и 11 минут.

Елизавета обо всём этом не узнает, она умрёт совсем не старой, 53-летней; тяжело болела и отмучилась в 1974 году. Увы, тоже в начале ноября – шестого числа. Скорбная дата.

А в том, 1922-м, семьи Лизы и Миши прощались с русской землёй. С какой стати им надо бежать из России? Разве они в чём-то перед ней провинились?