Читать книгу Эвви и три луны - Дмитрий Раскин - Страница 8

Тихоходные, бензиновые автомобили – ими забита вся улица. Отвратительный воздух. Почему Коннор не взял для них защитные маски? Это привлекло бы к ним внимание, отвечает Коннор. Когда вернутся на Готер, просто прочистят бронхи. Толпа; мужчины одеты во фраки, женщины в платьях, похожих на то, что было на Элле в тот первый вечер. Так это они ввели на Первой Луне такую моду? Коннор неопределенно хмыкнул, из чего можно, кажется, сделать вывод, что да. На голове у многих были шляпы цилиндрической формы. Это и есть цилиндры, тоном экскурсовода поясняет Коннор. Почти у всех в руках какие-то тонкие палки. Это что, щупы, индикаторы? Но что они ищут здесь, под тротуаром? Нефть, руду? Или же измеряют магнитное поле планеты? Коннору пришлось объяснять ей, что такое трость.

– Эвви, а может, ты хочешь мороженого?

Как только он спросил, Эвви поняла, что действительно хочет.

Зашли в первое попавшееся кафе, сели за столик. Эвви уже научилась не падать в длинном, до пола платье и отметила про себя, что ей удалось сесть в кресло весьма изящно.

Тут же подошел, подлетел официант. Официант был живой. Эвви поражена. Не андроид и даже не робот.

Коннор сделал заказ. Он знал язык и не пользовался лингвотрансформером.

– Как же так! – Эвви начала громким, возмущенным шепотом.

– Нельзя на людях на английском, – Коннор наступил ей на ногу под столом. – Включи лингвотрансформер.

– Почему человек?! – Эвви возмущается через лингвотрансформер. – Почему человек занят работой, которая не соответствует его предназначению?

– Как знать, – задумался Коннор, – может в этом и есть его предназначение.

Неужели, думала Эвви, они пятьдесят лет ускоряли прогресс на Первой Луне и добились только цилиндров и фраков? А что, если ей показывают не все? Только то, что сочли нужным? Тут же одернула себя – она же еще ничего не видела и не вправе судить и решать. Это у нее всплеск, не более. Но почему Коннор так равнодушен к судьбе официанта? Значит, у них у всех на Готере действительно аберрации. И серьезные, профессиональные, да?

Коннор начал о том, что на этой Луне у них как раз невмешательство. Ну, или почти невмешательство. Эксперимент, это же не только «вмешательство». Правда, они сами это поняли не сразу. Далеко не сразу.

Официант поставил перед ними вазочки с мороженым. Эвви поблагодарила. Официант отошел смущенный.

– По местным представлениям ты благодарила его так, будто он, по меньшей мере, спас тебе жизнь, – улыбнулся Коннор. – Хотя, с учетом сегодняшней жары, может, так оно и есть.

Эвви поднесла к мороженому индикатор. (Замаскирован под губную помаду. Только Эвви толком не поняла, для чего нужна помада.)

– Расслабься, – сказал Коннор, – мороженое здесь лучше, чем на Земле. Причем без малейшего вмешательства с нашей стороны.

Эвви огляделась по сторонам. Элла научила, как это делать, не нарушая местных приличий. Толстый господин за соседним столиком, что-то оживленно рассказывает своей сухопарой спутнице, та с отрешенным видом тянет через трубочку какой-то напиток и старается не выказывать раздражения. Влюбленные за столиком у колонны. Мать выговаривает девочке, перепачкавшейся пирожным, вот повела ее умываться в уборную. Юноша у стены в одиночестве пьет какой-то, должно быть, очень крепкий алкоголь и смотрит в никуда.

Вдруг чувство – она уже видела это. Странное. Даже абсурдное. Но какое-то тревожное, щемящее.

Быть может, она торопится, наделяя это чужое, непонятное ей сущее своими смыслами. Наделяет потому лишь только, что очень похоже? Но похоже на что?! Она не может ответить. И вот это чужое, на самом деле непонятное ей, сокрытое от нее, каким-то немыслимым образом связало ее с тем давнишним, земным, которого, быть может, и не было, во всяком случае, для нее.

Коннор… как будто почувствовал, понял это ее состояние. Она благодарна ему.

Толстый господин поднялся и вышел в соседнее помещение, отделенное от залы кафе стеклянной перегородкой. Там он взял с какого-то механизма массивный рычаг и приложил его к уху, пальцем же стал вращать диск, что на передней панели механизма.

– Это у них основной вид связи, – пояснил Коннор.

– И что, он сейчас свяжется со Второй Луной? – в голосе Эвви сомнение.

Коннор расплатился, официант расплылся в улыбке и согнулся в поклоне:

– Будем рады видеть вас, господин, вместе с вашей очаровательной дочерью.

Уже на улице Коннор сказал:

– Я оставил ему хорошие чаевые.

Когда вернутся на Готер, надо будет посмотреть в словаре значение этого слова, решила Эвви. Нельзя же спрашивать каждую мелочь как маленькая. Но почему, они развивают эту цивилизацию уже пятьдесят лет (все равно же развивают, несмотря на все их оговорки насчет «невмешательства»), а она все еще на такой низкой ступени?

– Послушай, Коннор, – сама не знает почему, но ей понравилось, что ее приняли за его дочь. Одернула себя: «Вот еще!» Но, значит, не надо бояться показаться наивной и маленькой. Тут же улыбнулась над собой. Но эта «улыбка» всё же была от заданности.

– Послушай, Коннор, – ты обещал показать мне, как вы, – она запнулась, – творите, да? созидаете их историю и судьбу, а здесь пока просто жизнь.

– Я не знаю, что такое история, не очень-то представляю, что такое судьба, – добавил, – теперь не очень-то. Но вот жизнь… просто жизнь, и мы пытаемся, вот так, чтобы не нарушая, не упрощая, не… – перебивая самого себя, – иногда получается.

– Упрощая? – удивилась Эвви.

– Упростить, порой, можно и самим прогрессом. Или как там: «новыми высотами», «качественным скачком»? Не заметишь, как сотрешь краски, разрушишь очарование, заглушишь ароматы. – И, чтобы не впасть в пафос, – Ну и много чего еще в этом роде.

– Но разве ты против прогресса?

– Я как раз за.

Они пошли в театр. Эвви поняла, это такой экспромт Коннора. Его портативный копикреатор тут же распечатал две контрамарки.

Лингвотрансформер добросовестно переводил ей слова актеров, чип подсказывал, где надо сопереживать, где ужасаться, но не поняла ничего, конечно же.

– А ты понял?

– Да, – кивнул Коннор. – Но грань, что отделяет Шекспира Первой Луны от их же лунного графомана мне непонятна. Поэтому, может, мы и остановились на «невмешательстве» здесь.

– На «почти невмешательстве»? – поймала его на слове, поправила Эвви.

– Проводим свой эксперимент на основе «почти невмешательства». И, если честно, устали.

– Что? Все-таки хочется немного «вмешаться»?

– Не в этом дело, Эвви. Просто у всего свой срок.

Эвви видит, это урок. Но из него вообще-то следует, что они не вправе созидать, улучшать, моделировать эту жизнь… просто жизнь. А они, тем не менее, созидают, улучшают и видят какие-то результаты. Внезапная жалость к Коннору(?) Подобие жалости. «Но с чего это вдруг?!» – одернула себя Эвви.

Уже сумерки, и в небе взошел Готер. Во всей красе.

На сцене мира, сквозь природы флёр

Идет спектакль о миге совершенства

И шепчет звезд мерцающий суфлёр

Мне монологи тайного блаженства

О том, как человеки в небеса

Растут, подобно нежному цветку;

Но опадает дивная краса

С их голубых высот по лепестку.

«Дальше не помню», – вздохнул Коннор.

У них был семинар по Шекспиру, но она решила эти часы потратить как дополнительные по кибернетике. Но когда вернется на Готер, она найдет текст. Она не знает, что такое «флёр» и почему «человеки» и не очень понимает «тайное блаженство», но направит заявление в деканат о продлении практики.

Снова было кафе. Они пробовали какие-то необыкновенно вкусные блюда, запивали легким, нежным вином. Но Эвви не могла сосредоточиться на вкусе, смаковать оттенки, запоминать нотки вкуса и аромата – она слушала Коннора. Или просто смотрела на него, когда он замолкал. А вокруг огни, огоньки вечера, нет, наверное, уже ночи. Ее мысль: и борьба за прогресс и невмешательство в ход жизни чужой цивилизации – и то и другое правильно, в своих пределах. И эта мысль сейчас примиряла. И пришла она к ней через Коннора, независимо от того, что на этот счет считает сам Коннор (здесь она его так до конца и не поняла). А наша задача, увидеть эти пределы. Так вот, что мучает ее новых друзей! Тогда они правы. Вот что открыли они. А она-то по дурости подозревала у них паранойю. И это их знание очень важно для человечества, что сейчас начинает контакт с целым рядом антропоморфных цивилизаций. А что, если сейчас взять и спросить его о смертях Картера и Обнориной, об исчезновении Агаты Кауфман? Подходящий момент, чтоб застать врасплох Коннора. Более чем подходящий. Но она чувствовала, что этого делать не надо. Почему? Сама не знала. Но не надо.

Компания на соседней открытой веранде кафе взорвалась жизнерадостным смехом.

– Коннор, скажи честно, – они снова на улице, идут держась за руки. Ее пальцы чувствуют, «сознают» деликатно скрываемую мощь Коннора, – этот мир такой уютный, потому что вы работали над ним или сам по себе такой?

– Трудно сказать, – отшутился Коннор.

– Стой-ка! А почему мы уже уходим? – она знала, что программа их «вылазки» рассчитана до утра, а Коннор вдруг заторопился к «челноку», что вернет их на Готер.

– Нет, достаточно, хватит, – Коннор помрачнел или же ей показалось?

– Ты же обещал показать здешнюю жизнь со всех сторон и во всей полноте, – дурачилась Эвви.

– Да не нужно никакой полноты, – ответил Коннор, – и «других сторон» не нужно. – Добавил, теперь уже жестко, видимо, вспомнил, что он командир, – не нужно. Всё! На «челнок».

– Запрет, как известно, лишь провоцирует интерес.

– Вот и хорошо. Всё. Домой.

«Коннор что, и в самом деле поверил официанту, что он мой отец?»

Навстречу по тротуару женщина, ведет за руку мальчика. «Женщина невзрачной наружности», – мелькнуло у Эвви. Пусть она, конечно, не знала, что могло считаться «невзрачным», а что «прекрасным и ярким» на этой планете.

Оглушительный визг тормозов. Из машины выскакивают молодые люди, улыбающиеся, радостные. Один из них присел на корточки перед мальчиком, заговорил с ним ласково. Мальчик испуганно вцепился в руку матери. Мама закричала. Присевший на корточки коротким, жестким ударом разбил, разорвал хватку их пальцев и отбросил ребенка к стене дома. Мальчик бросился к матери, но был сбит ударом ноги в голову. Так и остался лежать, не шевелясь. Двое бросили кричащую женщину животом на капот своей машины и прижали. Еще двое – каждый из них наступил на ногу женщине, всем своим весом, ее каблуки обломились. Вот так, пригвоздили ее к асфальту. Видно, что всё они делают по отработанной, доведенной до автоматизма технологии.

– Коннор! – кричит Эвви, – Коннор!

Коннор молча указал ей на человека в блестящей униформе, что на другой стороне улицы.

– Полисмен! – кричит, машет ему Эвви, – Сюда!

Полицейский не спеша перешел дорогу:

– Что-то случилось, мэм?

Потерявшая дар речи Эвви указывает ему на сцену. Тем временем, из машины вышел еще один. Высокий красавец с роскошной, тщательно уложенной шевелюрой. Сбивший ребенка подошел к зажатой на капоте женщине, закинул ей платье на спину, с наслаждением разорвал на ней колготки (у него какие-то специально отрощенные и заточенные ногти для этого), ошметки спустил до щиколоток, сорвал с нее трусики, скомкал, бросил одному из тех, что прижимали женщину к машине, тот вбил ей этот комок в рот, и крики прекратились. Мальчик на асфальте застонал тихонечко, попытался перевернуться, но не смог, снова впал в забытиё. Тот, кто сбил мальчика, угодливым жестом пригласил красавца. Красавец не торопясь расстегнул фрак, начал расстегивать брюки.

– Ах, это, – разочарование в голосе полицейского, – имеют право. Я не одобряю, но все по закону.

– Как?! – Эвви не понимает, кричит она или шепчет.

Полицейский глянул на нее как на больную или инопланетянку:

– Все абсолютно законно, мэм.

Козырнул ей и отправился патрулировать улицу.

Какая-то жуткая, как в кошмаре, нереальность происходящего. Насильники вели себя так, будто не было ни полицейского, ни Коннора с Эвви, ни криков Эвви через лингвотрансформер и по-английски. Будто они отделены от них прозрачной для Коннора с Эвви, но не пропускающей к ним ни света, ни звука стеной. И нереально, неправдоподобно было то, что Коннор не ломает эту стену, не делает ничего вообще!

– Коннор! Ну же, ну!

Тот, кто сбил мальчика и рвал трусики, сейчас пускает слюну, смачивает оба входа женщины, дабы облегчить красавцу предстоящую ему задачу. Сам красавец был в затруднении: просто спустить брюки или же снять их и положить в машину, чтоб не помялись. Прохожие как ни в чем не бывало шли по своим делам.

– Вот и смотри, что лучше – «вмешательство» или «невмешательство», – говорит Коннор. – Вмешаться, значит посягнуть на их уникальную культуру, совершить насилие над традициями и обычаями, которых мы до конца не понимаем, не так ли? Вмешаться, значит нарушить ход вещей, сцепления причинно-следственных связей, вызвать последствия, которые невозможно просчитать, правда? А мы так боимся «наступить на бабочку». Я должен сейчас убить этого красавчика, а вдруг у него или у его потомков родится гений, что изменит жизнь здешнего человечества? Что, если я сейчас своим «благородным поступком», которого ты ждешь от меня, отменю на этой планете грядущее царство добра?! Или, напротив, не родится злодей, что обречет этот утлый мир на новые страдания и беды. Но вполне может быть, что я, вмешавшись, всего-то нарушу причинно-следственную цепочку, одну из бессчетных, не ведущую никуда и кончающуюся ничем. Это всего вероятнее, правда? Значит, можно? Вперед! Заменю эту цепочку другой той же самой, – гремит Коннор, – поэтому, ради добра разрушаем целостность их цивилизационного уклада. Так? А не вмешаться, значит, стать склизкой мразью и с этим жить. Чудовищно, правда? Поэтому уж лучше рискнем судьбой человечества Первой Луны и будем вмешиваться и вмешиваться без конца. В пользу нравственного чувства. И что нам «бабочка»! Да хоть десять «бабочек»! А не вмешавшись, мы теряем моральное право улучшать эту жизнь, стимулировать доброе, светлое в ней. Но все равно же будем улучшать и вмешиваться и без всякого права. Тем более, что у нас его нет и так. Так что стоит ли беспокоиться по пустякам.

Красавец все же решил снять брюки.

– Не вмешавшись, – лицо Коннора покрыто крупными каплями пота, – мы превращаемся в лицемеров от эксперимента, даже если на его знамени большими буквами написано: «невмешательство». Эта женщина становится для нас разменной монетой в нашей борьбе за добро и любовь и прочие универсалии. (Мы же боремся иными средствами.) Но чем станут тогда сами универсалии? И какова цена «иным» средствам? Но мы все равно добьемся их торжества здесь, на Первой Луне. Ради тех, кого мы разбудили здесь для любви и добра. Они, в отличие от нас, будут чисты и будут иметь право… и так далее, и так далее, да? Но вмешавшись, вмешиваясь, мы, не заметно для самих себя превращаем их в нас – и вот мы уже не создаем их будущее, а исправляем собственное прошлое.

Красавец, наконец, уложил свои брюки на сиденье машины и направился к женщине, по пути приводя себя в боевую готовность.

– Вмешаться ли, не вмешаться, сегодня тебе решать, Эвви. Ты новый человек здесь, ты и рассудишь нас.

Эвви рванулась туда, в драку с насильниками. Коннор своей ручищей ухватил ее, прижал к себе. Что-то жесткое сбоку, под пиджаком у Коннора впилось ей в ребра. Кобура? Свободной рукой Коннор достал из этой своей кобуры бластер и сделал шесть выстрелов.

Ее трясло всю дорогу до Готера. Наконец сказала, смогла сказать:

– Ненавижу!

Коннор кивнул.

– Ненавижу тебя, – она сообразила, что надо вытереть слезы. – Это и есть «вся полнота жизни» и «другие ее стороны», да? И ведь ты планировал показать мне что-то подобное. Вы все хотели этого. Но потом ты расчувствовался, размяк под впечатлением минуты и передумал. Погнал меня на «челнок», но тут «другая сторона» сама нашла нас. Ну да, девочка сунулась на Луну – вляпалась в ужас и грязь, и будет теперь тихо сидеть себе на Готере без претензий на переосмысление эксперимента и не наябедничает в НАСА. Что ж, тебе удалось, поздравляю. – Эвви снова разрыдалась. Коннор же не решался дотронуться до нее, утешить. Силы не было у него даже, чтоб злиться на себя, одна только тупая усталость.

– Там, на Первой Луне, есть те, кто нуждаются в нас и погибнут без нас, – говорит Коннор, – да! Ты, наверно, права, мы создали там собственные проекции, по сути… и при этом сильно польстили себе. Потому, видимо, нам так и дорого это.

– Все было поучительно, конечно, – Эвви перестала плакать, – а теперь я просто хочу поработать в эксперименте. – После паузы, – сегодня был праздник, не так ли? А теперь пусть начнутся будни. Ничего, если даже и скучные.