Читать книгу Простофиля - Ефим Семёнов - Страница 4

Параллель.

Старый обходчик – Крут Кручи, имя собственное данное ему родителями, вышел на просторы оглядеть зазевавшихся в округе “шалопаев”.

ЗАМЕЧАНИЕ АВТОРА.

Языки мира, указанные в произведении, могут иметь футуристическую природу .

Далее по тексту.

Парковщиком он служил уже целых два срока лет, не считая дней прожитых по устремлению, но никак не по службе. Любил он проходить между рядами ценных пород высококлассной архитектуры сотворенной классиками столетия. Нашествие шеренг пестрящих колосатиков, только оно, в самых страшных кошмарах, могло заставить нагнуться мужчину стройных лет и не менее утонченной формы.

Кима выкашлянула и подула на свои подуставшие от полуночного бдения коленки. Бдеть, или колотить вишню, как шутливо называли симпатичные и не в меру симпатичные девчонки это занятие, было делом простым и не хитрым. Достаточно было заглянуть в уборную галереи искусства имени Крато Краткого, чтобы научиться способам и манерам достижения цели, посредствам имеющихся у падлованы, так называли зрителей уборного депо, плы, адо и конечно решающий момент каждого бдущего-заколачивающего , ван.

Мальчишки встретили ее недалеко от лавки Грач Мании.

А где Заги? – спросил её Миктон.

Заметил. – парировала его Кима.

Заги: Самри здесь.

Самри: У Рики.

Заги: Рики здесь.

Рики: С языка сняла, соплячка.

Заги – Киме: Точно сняла.

Вмиг, – смеящимся тоном заметил Мик.

И они неспеша всей дружной командой направились в сторону немного заскучавшего Парковщика.

Парковщик: Странно.

Ребята: Не странно, страшно.

Парковщик: Не страшно, поймают.

Ребята: Поймают, не страшно, снимут.

Парковщик: Снимут не страшно, поставят.

Ребята: Поставят страшно.

Парковщик: Страшно.

И ребята, словно пули выпущенные из ствола двуствольного карабина, ринулись в места где можно было не страшно, но жутко весело прогадать со всеми.

Они не обманули своих ожиданий. Словно ветки древнегреческой богини, раскинулась перед взорами юных искателей приключений многолетняя Олаха, ограненное пламенное море, над которым вздувались словно позывы богов все той же богини. Камни всех расцветок и цветов озорно подыгрывали любопытным юным натуралистам, как зоркий взгляд неведомого истукана, повисали зрители, этого одинаково прекрасного и ужасающего зрелища – Шоу Крохса.

История этого гадания родилась задолго до появления самих ребят, и насчитывала уже более полудесятка лет небезизвестия их расточительным умам. По сказаниям писателей тех лет, сам Крохс, неизвестно настоящее ли это имя, был человеком приятной наружности и весьма привлекательной внешности. Родился он в семье жестянщика Гимналая и продажницы Заревы, обычных людей по происхождению, но никак не по фольклору. Закончив школу танцев имени Родилая, Гимналай во что бы то ни стало принялся во всеуслышание приниматься за работу, день за днем он выторговывал жесть у купцов, и с искусством мастера неведомых высот, разминал эту непослушную “жостушку”,– как с любовью он ее называл. В один из дней подошла к нему скорбная зазноба Бота, известная всем людям, как в свое неведомое время озарная девушка, время шло и имя не устаревало. Потянув Гимналаю свою небольших размеров талию, попросила она выковать под размер “стругеля”– тоненькие пластинки, служащие для предупреждения неизвестности. С охотой принялся жестянщик под эту статью, долго ковал, резал, забивал и все-таки смастерил самые лучшие неподкупные стругеля, что еще свет не поглощал, и примерила она их и так раскрутилась, что чуть дара речи не решилась, но собралась рассказать о том мастере подруге своей, продажнице Зареве.

Бота: Оцени.

Зарева: Оценка принята.

Не сказала она мыслей своих, так как поглащена была мыслями о купце, Гладком Варфоломее, любителем и продавцом невиданных масштабов, привезенных из самых дальних уголков безуспешного пространства. Торговлю свою он вел уже давно, согласно указам властей и властителей всех классов равенства и неравенства. Заходили к нему люди простые и богатые, смущённые и сжатые, маленькие и большие, – всем угождал расточительный купец, не думать о нем было неслыханной роскошью.

Словно капля воздуха приземлилась на нее странная нежность стругелей, окутывая всю нежность и пространство своим волшебным звуком. “Завали”,– сразу бросила она на Боту свой оклик, и та не второпях указала ей путь к волшебному мастеру, что также не понаслышке был знаком с купцом Варфоломеем.

Спешной походкой направилась она в незнакомый ей мир, начинания и окончания никак не приходили ей в голову, словно Лекарь ставил ей диагноз неразборчивым, но очень приятным по тембру и ритму голосом. Со слегка наклоненной от величины рамки мастеркую зашел понурого вида старичок, и вслед за ним, словно молния в ясный день, ворвалась она, во всеуслышание Зарева.

Гимналай не отвлекаясь от работы все также клепал новую партию карандашей. “Можно мне с собой”,– только и успел сказать старичок, как навзничь рухнул на пол. Гимналай спохватился, начал быстро Лекарю писать, а вдруг успеет, крутилось у него в голове, – конечно успеет,– подхватила его мысли Зарева и затихла, как отголосок камня брошенного в воду.

Лекарь: Успел.

Старичок: Успех.

Гимналай: Кого.

Старичок: У-у-у-у.

Лекарь: Отравление.

Зарева: Где.

Приподняв её маску, Гимналай просто не мог отвести взгляда. Как многоликая луна блестели ее приподнятые виски, словно ортодоксальный, ни на минуту не оставляющий монолог прошелся по ее щекам, и озаряя всех своим сиянием и блеском, она потеряла сознание; оставшись при этом стоять на ногах. Гимналай спохватившись, приобнял ее за талию и осторожно усадил на стоявший неподалеку фонтан, оттуда и произошла легенда о происхождении рода Заревы.

В далекие по тем временам годы, в пустыне Гонджубеев, мирно и бесхлопотно проживало сообщество Ганджей. Занимались они ремеслом и всякими причудами, неохотно связывающих их с этим миром и миром предполагаемых заказчиков. Надежные они создавали из песка и камней, слегка вздобренных слезами матерей просеивающих тот песок, ради выделения так драгоценных для Строителей камней. Редкими гостями были в той обитиле иноходцы из мира вседозволенности и жеманства.

В один из дней простолюдин Цал вышел прогуляться до соседнего пристанища, как вдруг его окликнул незнакомый, отстранненый голос: ”А-а-а-а”. Цал не разбирая пути помчался прочь от столь раздирающего его слух эха. Первая капля живительной, чуть сладковатой жидкости, скатилась по его личине, обнажая доступ к сокрытым истинам его души; приняв все это, прозорливый Цал начал часто бродить по той улице, собирая день за днем все новые и новые капли сущности, как назвал он их. И вот скопилось этой жидкости на целый фонтан, и пришел Цал к правителю и заявил во всеуслышание это владыке, и только так знакомое “А-а-а-а” разнеслось по всей округе.

Зарева: Я шла.

Гимналай: Стоя.

Зарева: Здесь.

Гимналай: Стоя.

Так и познакомились будущие ведущие всей сведующей поросли, задолго до появления самого Крохса. Имя ему дали сокращенное, ведь ни Гимналай, ни Зарева не могли тратить время на пустые разговоры. В те далекие времена шум стремился преодолеть даже столь маленькое и незначительное проявление любви и честности, что томились в сердцах жестянщика и продажницы.

Крохс из Гизы с легкостью делал первые шаги под звуки ревущей жести, словно опытный полиглот воспринимал и обрабатывал все эти скалообразные позывы обрушения, время шло и он научился воспринимать их невербально, слегка подмигивая руками этому неведомому всевластителю. Минули годы, он подрос и понял, что ему подвластен путь, который устилила ему гендерная идентичность с самого рождения и до минут отстила.

Место для самореализации он выбрал не сразу, много пропутешествовать пришлось ему, чтобы найти именно ту ложбину, с которой путь разума найдет единение с самой природой естества. Сопровождали его верные спутники – Бузи и Ран, с детства знакомые ему артисты-трубодуры; “Зацепи и так пойдет.”– было их любимой приманкой для страждущего зрелищ.

С начала их пути пересеклись и закинули столь молодых припассеров в непроходимые леса и гущи цветущих садов Пирдаимиры. С неопытностью чуть обрусевших охотников, принялись товарищи искать знакомые лица, но находили лишь ответ на свой вопрос. Но в один прекрасный день встретился им Старина Куляк,-“ кто такие кто идет”,– сразу спросил он у небес. Небеса же невероятной радугой улыбнулись старику, обнажая все тайные заповеди, что как тяжелый груз носили с собой, понимая что тащить им их еще долго. Не влюбиться в эту красоту было просто невозможно, ребята не понимая себя начали искать все заготовленные снадобья от беспутства Старины, но все их поиски приводили их в еще большее безрассудство. Оставить это место было решено стремительно, как уходят облака, также и Крохс с сотоварищами покинули его.

Дальше их ожидали стремления Глукавого, что много лет восседал на пристоле сотворенном ему самой Накыдкой, искустницей известной всему сущному и насущному, и получающей послания близко и далеко лежащие. При дворе странникам показалось не странно поведение единотворца: сжечь череду пламенных колод, заколоть посланника своим невразумительно огромным частом, притвориться загорелым обитателем пламенной земли, что распростерлась в их всесведующих глазах. Вкусно покушать им не удалось, ведь на закуску предлагались огромные бивни куранок, сотворенных из самого таза владыки, а до десерта дело обычно не доходило, придворные шмяки могли изготовить только плодотворные, но такие неполезные для здоровья одинаково также полезные для тела и души, грибовые суги. Долго задерживаться при том дворе было небезопасно, и ребята неспешным шагом покинули мастера Глука и его породных.

Что могло их дальше ожидать не мог представить никто, представилась их глазам разноцветная палитра Нагишотов, не маленькой очень вразумительной толпы почитателей Наги без Нажи, древнего искусства врачевания и прочитания. Словно неведомые призраки блуждали они толпами сквозь толпу, останавливаясь для прочитания и двигаясь дальше по велению главного искусствоведа по дорожке Заметей, незатейливых служанок самой природы. Задержались ребята ненадолго и в этом пристанище, чтобы выложить свой путь искренностью и властительностью подвластной только их природе пробуждения.

Много единиц времени и пространства преодолели они, прежде чем оказаться на вершине того, без чего не зазвучит “Олаха” их мелодичного слуха и голоса.

Заги: Миктон на ататаракционе.

Самри: Он тоже.

Рики: Кто.

Самри: Не знаю.

Кима: Издалека.

Заги: Переводи.

Самри: По первым.

Рики: Где.

Кима: Почти.

Самри: Можно.

Рики: Можно.

Заги: Сосредоточенно.

Кима: Сильно.

Миктон: Больно.

И юные зрители стали проникать столь дивным представлением, что захватывало их в свои незримые сети. Вздымались апстилаты, небольшие канатоходцы выдувающие на ходу маленьких растущих лошадок на которых сверху напрыгивали воздушные резины; то там то здесь, мелькали янеоны, яркие моргающие потомки бананов, что как вершина горы, скатывалась к подножию вод и обмывающих своими брызгами всех любителей банана; выбегали и прятались в самих себя ацетки, прибегающие и расслабляющие всех на своем пути дивным ароматом незаменимой ауры-незапечатленной; выходили дободоны, ремесленники невиданной силы и отваги, что одним своим касанием могли превратить площадку в невиданных размеров летающую тарелку со зрителями-пассажирами на борту.