Читать книгу Чёрно-белое колесо - Екатерина Рогачёва - Страница 3

Розы пахли тяжело и сладко. Лепестки цвета крови впитывали жар июньского солнца, длинные стебли царапали ладони даже через обертку. Регина, спрятав лицо за букетом, незаметно поморщилась. Тащить это великолепие до самого дома не хотелось. Хотелось сунуть букет Андрею или свекрови и дойти хотя бы до такси налегке. Но Андрей сам только что преподнёс ей эти проклятущие розы. Возвращать было глупо. А руки свекрови были заняты. «Ты моя хорошая, ты моя красавица», – ворковала она, покачивая на руках розовый свёрток в пене кружев. Свёрток молчал. Вышедшая вместе с Региной на крыльцо роддома медсестра гордо улыбалась. Будто это она родила, и это её сейчас встречают счастливые родственники. Несмотря на утро было жарко. Невозможно жарко. Спина болела, и стоять было трудно. Но надо. Так положено – торжественный и радостный момент и всё такое. Как же она устала. Прошедшие три дня вымотали её полностью. Постоянная боль, от которой невозможно было ничем спастись. Детские вопли. От них тоже не было спасения, даже если забиться в туалете в самую дальнюю кабинку и закрыть дверь. Звуки всё равно проникали, ввинчиваясь, казалось, прямо в мозг. Вопли под окнами, особенно по ночам. «Галя, покажь сына! – орал качественно нетрезвый мужик. Каждую ночь из трёх, проведенных Региной в этом аду. – Покажь сына, твою мать! Похож или не похож на меня-то? Галя! Спишь, что ли?»

Знай Регина, кто эта Галя, сама бы, наверное, выкинула её в окно. Но она не знала. И не спала по ночам под требования новоиспечённого отца. И закусывала угол подушки, чувствуя, что скоро озвереет окончательно. Врачи ругались на пациенток. Совсем обнаглели, то обезболивающего просят, то им из форточек в коридоре дует, то ещё что. Санитарки гремели вёдрами, намывая пол, и люто ненавидели всех, кто по нему ходил. Но хуже всего был запах. Въедливый больничный запах с нотами хлорки, общественного туалета и лекарств. От него хотелось не просто отмыться, а снять с себя кожу и тщательно её проветрить. Регина мечтала о душе и удобной кровати. И тишине, прекрасной благословенной тишине.

– Такси взяли? – спросила она негромко у стоящего рядом Андрея. Муж кивнул, не отрывая взгляда от свёртка в кружевах, и отозвался:

– Да, за воротами стоит.

В глазах его, серо-синих, цвета холодного северного моря, плескалась лёгкая растерянность.

– Андрюша, – сказала свекровь, – возьми дочку на руки. Смотри, как на тебя похожа.

Тут Регина бы не поспорила. В крошечном личике действительно отчётливо просматривались знакомые черты. Растерянность сменилась опасением. Андрей сжал и разжал кулаки, встряхнул руками. Зачем-то вытер их о брюки. И осторожно, как готовую взорваться бомбу, принял от матери ребёнка. Заглянул под кружево накидки. Улыбнулся как-то облегчённо. И сказал:

– Привет.

Регина вздохнула. Облизала губы. Навязчивый розовый аромат оседал на языке. И первая зашагала к воотам, к желтому такси с шашечками. Жаркое солнце. Казалось, под босоножками плавится асфальт. Теперь розовый свёрток нес Андрей.

– Так что, Региночка, решили, как назовем? – спросила свекровь. – Я по-прежнему за Наденьку. Так Андрюшину бабушку звали. Или за Леночку. Это имя моя сестра носила.

– Ксюша, – предложил негромко Андрей.

– Юбочка из плюша, – фыркнула Регина.

Наденьки, Оленьки, Леночки. Что, никто нормальное имя предложить не может? Леночкой ребёнка вообще только через её труп назовут. С этим именем у неё особенно неприятные ассоциации.

– Региночка, ну не хочешь Наденькой, давай Машенькой, – предложила свекровь. – Красивое русское имя.

Они подошли к машине. Таксист курил, прислонившись к капоту. Увидев их, заулыбался, выбросил окурок и распахнул заднюю дверцу.

– Поздравляю молодых родителей, поздравляю. Прошу, домчимся с ветерком.

Из салона дохнуло жаром и нагретым солнцем кожзамом сидений. Запах бензина перебил даже аромат роз. Регина сглотнула и дёрнула Андрея за рукав.

– Давай постоим минуту.

Он замер, тревожно взглянул на жену.

– Региночка, – подхватила её под локоть и свекровь. – Что-то не так?

– Нормально всё, Нина Ивановна.

Ну да, нормально. Пока её ещё раз Региночкой не назвали. А потом она начнёт огрызаться и скалиться, как бродячая собака.

Регина вздохнула, прикрыла глаза и прижалась щекой к прохладному алому бутону. Это всё усталость и нервы. От них она звереет. От них внутри, как цунами, поднимается раздражение и на себя, и на людей, и на солнечный свет. Ей нужно выспаться. Избавиться от перенапряжения последних дней. И всё вернется на круги своя. Она вспомнит, что любит розы, что они с Андреем очень ждали этого ребенка, что свекровь, в сущности, не такая уж плохая тётка. Просто она волнуется и поэтому суетится и сюсюкает больше обычного. Но это её, Регины, семья. Такая, какая, наверное, и должна быть. Мама, папа, ребенок. И даже бабушка. Самая большая и самая лучшая семья, какая вообще когда-нибудь была у Регины. Нужно просто выспаться и вспомнить об этом. А сейчас молчать. И улыбаться.

– Фотографироваться будем? – спросил Андрей. И, наклонившись к уху жены, тихо добавил:

– Я твоего Красавчика взял.

Регине даже полегчало. Кажется, любимый старенький фотоаппарат она была рада видеть больше, чем всех остальных.

Красавчик, по паспорту «Зенит 12», был куплен пару лет назад с рук за огромные тогда для Регины деньги. «Красавчик», – щёлкал его по чёрному боку футляра продавец. Хитро косился на Регину, понимая, что странная девица, возомнившая себя фотографом, не уйдёт без покупки. Регина торговалась как бешеная. Хлопала глазами, улыбалась, пускала слезу, размахивала руками, уговаривала, даже пару раз делала вид, что уходит. Цену так и не сбила, зато выпросила в придачу фотобачок, набор банок с проявителями и закрепителями и даже пачку фотобумаги. На остальное пришлось копить ещё какое-то время. Зато в тот день, расплатившись и глядя в спину уходящему продавцу, она была абсолютно счастлива. «Ну что, Красавчик, – сказала она, гладя чёрный бок, – теперь ты мой. Не подведи, милый».

– Давайте, давайте, – поддержала Нина Ивановна. – Такое событие, обязательно нужно.

– Не волнуйтесь, я умею, – заверил таксист, доставая из салона фотоаппарат под насторожённым прищуренным взглядом Регины. – Становитесь.

Умеет он, как же. Регина долго потом кривилась, глядя на это фото. На нём так и остались в истории яркие пятна пробивающегося через ветки ближайших деревьев солнца. Широкая тень через всё лицо самой Регины, зажмурившаяся так не вовремя маленькая седая Нина Ивановна, вцепившаяся в локоть сына. Глядящий куда-то в сторону Андрей. Переделать бы, но теперь уж как есть. И только маленький розовый сверток получился идеально. Его не портили ни тени, ни пятна, ни кривые руки фотографа. Первый отпечаток жизни длиной в три дня, первый документальный след в истории.

Имя появилось неожиданно. Они уже сели в такси и медленно ползли по улицам городка в сторону дома, когда Регина четко сказала:

– Элла.

– Что? – повернулась к ней свекровь, успевшая отобрать внучку и теперь покачивающая её на руках на заднем сиденье.

– Её будут звать Элла, – повторила Регина.

– Элла Андреевна Стольникова. Красиво, – отозвался после задумчивой паузы Андрей.

Нина Ивановна промолчала. Прозрачно-голубые, пока ещё бессмысленные и безмятежные глазки на мгновение приоткрылись, и снова медленно опустились бесцветные реснички. За окнами машины плыл солнечным маревом горячий июньский день.

Ей в последнее время постоянно снились кошмары. То ли недосып и усталость были виноваты, то ли нервы, то ли медленно, но верно нарастающее внутри глухое раздражение от этих стен, этого однообразного ежедневного круговорота. Регина не знала. Но сны преследовали её каждую ночь. А также каждый день и вообще каждую минуту, которую удавалось подремать. Хищники прошлого грызли мозг, как любила выражаться коллега журналистка, ярая поклонница пафосных выражений. Не помогало ничего – ни валерьянка, ни расслабляющая музыка, ни горячая ванна. Каждый день, каждую ночь. Стук колёс по рельсам, прерывающийся короткими минутами тишины. Запах железа и креозота, которым пропитаны люди, вещи, сам воздух. Плетущаяся с работы поддатая мать, что-то напевающая себе под нос.

– Райка! – орёт она ещё с другого конца улицы. Окошко в домике заколочено фанерой, наспех и неаккуратно. Из щелей дует.

– Райка!

Бесконечная вереница собутыльников. Масляные взгляды и кривые улыбки.

– Какая девочка красивая. Куколка.

Потные ладони, гладящие по голове. По спине. Годам к двенадцати и ниже.

– Райка, – смех матери, визгливый и нервный, – а ну-ка, посиди с нами. Куда опять намылилась, шалава малолетняя? То-то тебя дома не застать. Где шляешься ночами, стерва?

Мгновенный переход от смеха к подзатыльникам. И помощи просить не у кого. Одобрительное гудение голосов, оценивающие мужские взгляды. Хочется убежать и спрятаться, далеко-далеко, глубоко-глубоко.

Ей было тринадцать, когда убежать не удалось. Она никому не сказала, а очередной мамашин приятель поутру, кажется, и не вспомнил ничего. Стоя на мосту над рекой и куря первую в своей жизни сигарету, стащенную у матери, Регина не плакала. Слёз не было, как, впрочем, и боли. Внутри было пусто. Пепелище. Смотрела вниз, на далёкую чёрную воду, такую спокойную, такую зовущую и обещающую спрятать и забрать себе все проблемы. Пепел от сигареты сыпался на перила. Маленькую железнодорожную станцию накрывали сумерки. Регина смотрела вниз, в пропасть без дна и понимала – она любым способом уйдет отсюда. С этого моста, с этой станции, из этого мирка, пахнущего водкой и рыбой. Украдёт, убьёт, поезд угонит. Но уйдёт. Чего бы это ей или кому-то ещё не стоило.

Наверное, именно тогда и там, в черной мути убаюканной сумерками маленькой ленивой речки, она и увидела совершенно ясно, что будет дальше. Она выберется отсюда. Она заработает много денег. Очень, очень много денег. Чтобы хватило вкусно есть каждый день. И платья, как у других девчонок. Она купит дом. В нём не будет холодно и не придется в дождь расставлять тазы по всему полу. В нём будет уютно и тихо. У неё будет семья. Нормальная, как у других. У её детей будет даже своя комната. И никто никогда не посмеет их обидеть. И ее не посмеет. Она больше никогда не будет беспомощной и беззащитной. Она отрастит длинные когти и острые зубы. Пусть лучше боятся и ненавидят, чем вот так.

Остатки пепла смёл с перил ветер. Чёрная муть была неподвижной. Регина смотрела в неё, не отрываясь. Запоминала. То, что она увидела, заставит её жить. Вставать каждое утро, ходить в школу, воровать у материнских собутыльников еду и старательно не попадаться им на глаза. Скалиться, как бешеная дворняжка, уворачиваясь от подзатыльников. Всё обязательно станет лучше. Нужно только подождать. Дождаться. Припрятать в сумку найденный у станции обломанный перочинный нож. И жить, жить дальше. Потому что есть, ради чего.

Регина вынырнула из вязкой липкой темноты резко, на вдохе. Полежала минуту, слушая, как тает где-то вдалеке, в годах от неё, перестук колёс и чувствуя, как успокаивается бешено колотящееся сердце. В комнате плавал свет фонарей. Регина встала, с силой потёрла лицо руками. Мутило, хотелось настежь распахнуть окно и втянуть полной грудью промозглый осенний воздух. В соседней комнате ходил из угла в угол Андрей с Эллой на руках. Осторожно покачивал, что-то мурлыкая под нос.

– Ты чего встала? – шёпотом спросил он, заметив её в дверях. – Мы пока справляемся. Иди, ещё полежи.

Регина благодарно кивнула. Но не вернулась в спальню, а зашла в дверь напротив.

Лампочка в ванной вспыхнула тускло-жёлтым светом. Но даже такой слабый, он раздражал уставшие глаза. Регина оглядела себя в зеркале над раковиной. Поморщилась. Ну и видок. Лицо осунулось, побледнело. Под глазами тёмные круги. Волосы растрёпаны и уже видны отросшие корни. Пора бы в парикмахерскую. Нужно приводить себя в порядок.

На столе в комнате лежало письмо. Полгода назад она оставила свой адрес в отделе кадров центральной городской газеты. Давно хотелось сменить работу фотокорреспондента в заштатном листке на что-то более приличное. Сегодня ей ответили. Это был шанс. Возможно, первый и последний. От таких не отказываются.

– Я хочу работать, – сказала она отражению в зеркале. «Ты просто хочешь сбежать», – скривилось оно в ответ.

Она снова поморщилась, помотала головой. Плеснула в лицо холодной водой из-под крана. Четырехмесячная Элка плакала практически без перерыва. Днём она ещё хоть как-то успокаивалась на руках, а вот по ночам ничего не помогало. Андрей и Регина укачивали её по очереди, давая друг другу по паре часов сна. Свекровь, помогавшая первое и второе время, уехала месяц назад. Регина уставала. Дочь заполнила собой, своим присутствием и ощущением весь дом. В нём поселились непривычные вещи, новые запахи и звуки. В нём образовалась особое настроение, присущее только местам обитания новорождённых детей. Дочь часто, когда не спала и не плакала, пристально, внимательно наблюдала за Региной. Под этим взглядом та терялась и почему-то нервничала. Она никак не могла привыкнуть к ребёнку. К тому, что их теперь здесь трое. К тому, что мир теперь сфокусирован в центре кроватки и вокруг него вращается. Она боялась брать Эллу на руки, боялась возиться с ней и злилась на собственные страхи. Андрей ничего не боялся. Словно это не первый ребёнок в его жизни. Ловко перебрасывал пищащий кулёк с руки на руку, лихо пеленал, за пять минут укладывал спать. Он был непробиваемо спокоен, и это спокойствие успокаивало и ребенка.

– Привыкнешь, – посмеивался он над Региной.

Та только морщилась. Её раздражала собственная беспомощность. И с каждым днём она всё больше и больше злилась. Злилась на бесконечные пелёнки, развешанные по всей квартире, так как в крошечной ванной места им было мало. И на путающиеся под ногами тазики с замоченным перепачканным детским бельём. И на беспокойную хнычущую дочку. И на невозмутимого мужа, который успевал и с ребёнком посидеть, и в магазин сбегать, и даже пол помыть. И на себя. Просто так, за всё и сразу.

Ночь подходила к концу. Спать хотелось невыносимо. А ещё курить. Сигареты портят кожу и волосы. Нельзя. Рано или поздно её лицо будет на обложках самых модных, самых известных, самых неприлично дорогих журналов. Регина Стольникова – фотограф года. Выставка работ знаменитой Регины Стольниковой. Ну, или ещё что-то в этом роде. Она мрачно улыбнулась отражению. Когда-нибудь обязательно. Если будет добиваться этого, а не сидеть дома. Только курить всё равно хотелось до одури. Регина бросила в восемнадцать. За прошедшие четыре года ни разу не сорвалась.

Глаза слипались. Она ещё раз умылась. Нужно взять себя в руки. Принять душ, выпить кофе, перечитать пришедшее письмо. Прикинуть, когда и как она сможет сходить в редакцию.

Далёким эхом в голове отозвались голоса. Пьяные, весёлые, громкие:

– Райка, домой! – кричит женщина. – Домой, мать твою! Где тебя носит? Райка!

Стук колёс, гудок электрички. Ритмичное вздрагивание земли под ногами. Когда всю жизнь живёшь возле переезда, привыкаешь и почти не слышишь шума.

– Райка! – надрывается женщина. – Зараза малолетняя, живо домой!

– Чё орешь, Ленка? – лениво спрашивает мужской голос.

– Да опять Райка сбежала, – жалуется женщина.

– Вернётся, – отзываются ей. – Слышь, Ленка, а выпить чё у тебя есть?

– Заходи, найду, – интонации меняются, становятся мягкими, заигрывающими. Спрятавшаяся под крыльцом девочка брезгливо морщится и прикрывает глаза. Нервным пульсом стучит вдали поезд.

Регина тряхнула головой, приходя в себя. Ну уж нет. Теперь водой из-под крана она не умывалась, пила жадными большими глотками, не замечая ледяного холода. Мерзко-кислый привкус прошлого не смывался с языка. Ну уж нет, лучше сдохнуть, чем туда, обратно. Райкой больше она не будет. Имя она тоже поменяла в восемнадцать. Завтра же в парикмахерскую и в редакцию.

Когда она вышла из ванной, в квартире было тихо.

– Уснула, кажется, – одними губами произнес Андрей, встретивший её на кухне. – Тебе бы тоже поспать, пока есть шанс.

Регина кивнула.

– Да, с удовольствием, но пара часов погоды не сделает.

Она бросила беглый взгляд в окно. В сумерках не было видно осенней ало-жёлтой пестроты, но изрядно поредевшие кроны деревьев просматривались отчетливо. Осень. А скоро, через месяц-другой, выпадет снег. Регина помнила, как они с Андреем гуляли под снегопадом прошлой зимой. На спор, кто больше, ловили снежинки носами. Регина выигрывала, мотала головой, скашивала глаза к переносице, пока перед ними всё не начинало кружиться.

– Ты жульничаешь, – смеялся Андрей. – Ловишь не носом, а ресницами. Вон, все в снежинках. Как у снежной королевы.

И, наклоняясь, снимал их губами. А ещё они бродили вокруг главной городской ёлки. И Андрей рассказывал про свой НИИ. Какую-то чушь про проваленные опыты, истории про коллег, со многими из которых дружил ещё с института. Регина не понимала половины. Но слушала. Андрей обнимал её за талию и спрашивал, щекоча тёплым дыханием ушко:

– Не замёрзла?

Она улыбалась и мотала головой. Наверное, они и этой зимой будут гулять вдвоём. Нет, уже втроём. Она никак не привыкнет.

Часы на стене щёлкнули. Андрей зевнул.

– Скоро на работу собираться, а вроде только пришёл и поужинал.

– И попытался поспать, – хмыкнула Регина.

– Кофе будешь?

– Буду, – она потянулась к чайнику. Налить воды, поставить на плиту, зажечь газ. Ещё минута и… И раздался звонкий детский плач.

– Твою мать, – простонала Регина, а Андрей пожал плечами, сочувственно погладил жену по голове и потопал к детской кроватке.