Читать книгу Чёрно-белое колесо - Екатерина Рогачёва - Страница 5

Дверь соседской квартиры распахнулась именно тогда, когда Регина вышла на площадку.

– Явилась, шалава? – вопросил хриплый женский голос.

Регина даже вздрогнула, не сразу сообразив, что обращаются не к ней. Обернулась. По лестнице медленно, качаясь и придерживаясь рукой за стену, поднималась ярко накрашенная девица лет семнадцати. От неё отчётливо несло тяжёлым сивушным духом, каблуки туфель шаркали по каменным ступенькам, выкрашенные почти в белый цвет длинные пряди сосульками болтались вокруг лица. Регину передёрнуло. Словно на своё отражение восьмилетней давности глянула.

– Явилась, спрашиваю? – повторила открывшая дверь женщина. Толстая, с неопрятными патлами седых волос, закутанная в неопределённого цвета халат. – Где шлялась всю ночь, паскуда?

Девица, поднимающаяся по лестнице, лениво обложила её в ответ площадной бранью. Женщина не осталась в долгу. Регина, отворачиваясь, чтобы не дышать ароматами ни алкоголя вчерашнего употребления, ни запахами чужой квартиры, проскользнула мимо ругающихся и выбежала из подъезда. Те её даже не заметили. С соседями она не общалась. А с кем тут общаться? Вот с такими вот, как эти две на площадке? Спасибо, обойдётся. Андрей тоже не горел жаждой разговаривать с кем-то здесь. Нет, он вежливо здоровался со всеми встречными, особенно с парой бабулек с первого этажа, лично знавшим ещё его бабушку и называвшим его самого Андрюшенькой. Но не более. Регина искренне завидовала его способности не замечать окружающей неприятной действительности. Пьяный сосед с пятого спит поперек лестницы? Перешагнём. Кто-то сверху до утра с воплями и грохотом выясняет отношения? Ну, Элка не проснулась же и ладно. А сами и подушку на голову положить можем. Сквозь неё почти не слышно. Регину это всё бесило. Андрей смеялся.

– Такие, как ты, в революцию на баррикады в первых рядах шли, – шутил он. – Подумаешь, соседи. Не заводись.

А она терпеть не могла этих соседей.

До остановки автобуса было минут десять ходьбы. Расхрабрившееся весеннее солнце жарило вовсю, несмотря на раннее утро. Регина торопилась. Сегодня нужно было появиться на работе пораньше и желательно не запыхавшейся от пробежки бабой, а юной элегантной феей с загадочным взглядом. Вчера её отловил в коридоре главред, затащил за угол и страшным шёпотом сказал:

– Значит так, Стольникова, завтра сюда приезжает мой приятель из столицы, там собираются выпускать какой-то модный бабский журнал, а он его будет спонсировать.

«Это ж откуда у тебя приятели, способные журнал проспонсировать?», – подумала Регина. Главред был немолодым, нервным волосатым типом с золотыми зубами. Их он демонстрировал всем желающим, улыбаясь непрестанно. Регине иногда казалось, что начальника когда-то хватил удар, поэтому его и перекосило, и кривая улыбочка просто не может сойти с лица. Поговаривали, что главред как-то связан с бандитами. Поговаривали, что любит он кутить в ресторанах с теми же бандитами и дорогими проститутками. Поговаривали, что видели его пару раз и на разборках местных авторитетов. Впрочем, поговаривали и что он сам эти слухи и распускает. В последнее Регина верила. Главред ей не нравился. Дёрганый, трусоватый хам, постоянно ощупывающий сальными взглядами сотрудниц младше сорока.

– Ты меня слушаешь, Стольникова? – главред наклонился ближе. От него пахло отвратительно-сладким парфюмом.

– Слушаю, – сказала она, подавляя желание отодвинуться.

– Так вот. Приятель хочет себе хорошего фотографа, попросил подобрать ему пару кандидатур.

«Попросил», – усмехнулась про себя Регина, сохраняя на лице выражение абсолютного внимания. «Велел до завтра найти и ему показать».

– Я ему предложу тебя и Волкову, – сказал главред. – Цени моё расположение, Стольникова, и не проворонь шанс. Придёшь завтра к десяти, познакомлю тебя с приятелем, поняла?

– Поняла, – улыбнулась ему Регина. Это и правда был шанс, не поспоришь.

– Вот и умница, – довольно сказал главред. – Давай, до завтра. И запомни, должна будешь.

«Я подумаю потом, как расплачиваться буду», – решила Регина, уже подходя к зданию редакции. «И буду ли вообще».

На лестнице её окликнула коллега из отдела новостей:

– Регина, тебя Семёныч искал. Велел передать, как появишься, чтоб сразу к нему.

– Спасибо, – отозвалась Регина. – Не сказал, зачем?

На часах была ещё половина десятого. С чего главреду её искать?

– Там к нему приехал кто-то, – проворчала коллега. – Прикинь, такой мужик, морда красная, пиджак малиновый, на шее цепь, на такую только собаку сажать. Семёныч его как увидел, глаза вытаращил и давай круги вокруг нарезать – прошу сюда, прошу присаживайтесь, сейчас секретарша чайку принесет. Или что покрепче?

Приехал, значит, приятель, поняла Регина.

– Тогда я пошла, – сказала она и заторопилась вверх.

– Ольку Волкову захвати! – крикнула вслед коллега. – Семёныч и её велел позвать. Я её на втором видела, только окликнуть не успела. Она в туалет юркнула.

– Макияж поправить, – буркнула Регина. Только в женском туалете на втором этаже было зеркало, в котором можно было рассмотреть себя целиком, а не один глаз или часть носа, как в карманном.

Волкова действительно была в туалете. И действительно красилась. На Регину она посмотрела искоса и презрительно скривила губы.

– Собираешься идти в таком виде? – спросила она.

– Тебе какая разница? – поморщилась Регина, открывая воду и ополаскивая руки. Одета она была вполне прилично, платье, туфельки на каблуках, чёрная сумка. Красиво и стильно, ничего лишнего. На Волковой тоже было платье. Раз в десять дороже Регининого. Ольгин любовник был владельцем небольшого казино в центре города.

– Да мне-то всё равно, – фыркнула Волкова, тщательно прокрашивая ресницы. – Просто интересно, на что ты рассчитываешь. Думаешь, ты кому-нибудь в Москве нужна? Без денег, без связей, без всего. Дура, жалко тебя.

– Не нуждаюсь в жалости, – ласково оскалилась в ответ Регина. Провела пальцами по волосам, поправляя уложенные прядки, и пошла обратно к двери. – Не опаздывай.

– Ещё двадцать минут до приезда этой шишки, – пренебрежительно сказала Волкова. – Не собираюсь торчать под дверью у главреда в ожидании. Как прислуга прямо.

Регина не ответила. Вышла, аккуратно прикрыла за собой дверь. Огляделась. В коридоре никого не было. Она открыла соседнюю дверь, за которой находилась кладовка, уборщица хранила там вёдра и тряпки. Регина вытащила из угла швабру и так же аккуратно и тихо заблокировала ею дверную ручку туалета. Закрыла кладовку и спокойно двинулась в сторону кабинета главреда. У неё есть приблизительно полчаса. Пока Волкова докрасится, пока попробует выйти, пока поднимет шум, пока на него кто-нибудь прибежит. Этим туалетом пользуются редко, он слишком далеко. Если только кому-то срочно не потребуется зеркало.

– Где тебя носит? – зашипел на Регину главред, вылетая ей навстречу.

– Аркадий Семёнович, я ещё не опаздываю, – отозвалась она. Тот шёпотом ругнулся и втащил её в кабинет.

– Вот, – громко сказал он. – Это наш замечательный фотограф, Регина Игоревна Стольникова, подающий большие надежды молодой специалист.

И снова шёпотом, правда, теперь громким, видимо, из вежливости к гостю, спросил:

– А Волкова где?

– Она не придет, – сказала Регина. – Заболела.

И, усаживаясь в кресло под оценивающим взглядом мужика в малиновом пиджаке, очаровательно ему улыбнулась:

– Здравствуйте.

За окном шелестели берёзы, переговаривались шёпотом с ветром, рассыпали ладошками-листиками солнечные зайчики по асфальту. Смеялись над чем-то. Юные, беззаботные. Вот бы вместе с ними, юным и смеяться. Всё равно над чем. Просто так, потому, что весна. Андрей приложил ладонь к оконному стеклу, улыбнулся. Он завидует деревьям, ну надо же. Пусть немного, пусть по-светлому, но всё-таки. По дороге домой надо будет остановиться ненадолго возле белых стволов, тёплых от солнца. Постоять рядом, подышать их лёгкостью. Коснуться пальцами шершавой коры. И забыть на несколько минут все заботы и проблемы. Пять минут тишины. Наедине с собой. За спиной гремела чашками мама. Гремела и бурчала себе под нос:

– Колбаса-то, колбаса, представляешь, в три раза подорожала. И это за месяц. Как дальше жить-то, ума не приложу.

Андрей молчал. Знакомо пахло ватрушками и чаем с мятой. Мама заваривала его каждый раз, как он приходил. Была искренне убеждена, что такой чай самый полезный.

– Софья Сергеевна рассказывала, что в соседнем подъезде квартиру обворовали, – говорила мама. На плите булькал, закипая, чайник. – Наркоманы, наверное, какие-нибудь. Сколько же их развелось. Молодёжь испортилась, ох, испортилась.

Андрей усмехнулся про себя. В этом вся мама. Он для неё уже не молодежь. Взрослый степенный дядька, обремененный семьёй и детьми. Дитём. А вот сосед, который старше Андрея лет на пять, но совершенно одинок, и есть она, та самая, испорченная молодежь.

– В наше время не так было, – мама продолжала говорить и неторопливо расставлять на столе блюдечки с вареньем, ложечки, пиалочки неизвестного назначения. Чаепитие для неё было незыблемым ритуалом и не терпело спешки или небрежения. Ещё одна маленькая традиция. Их в этом доме когда-то было много.

– Твой отец никогда не позволял себе ничего лишнего. Ни слова, ни жеста, ни поступка. Он за мной пять лет ухаживал, красиво, как настоящий мужчина. А тут… Сидят на лавочке по вечерам, парни, девушки, и через слово выражаются так…

Андрей молчал. Рассматривал берёзы, слушал их голоса. Всё, что говорила мама, он уже знал. Не первое чаепитие с ней, не первые жалобы. И каждый раз подспудное чувство раздражения от того, что он ничего не может сделать. Ничего. Ни с ценами на колбасу, ни с наркоманами, ни с катящимся в пропасть миром. Всю свою сознательную жизнь он рос среди женщин. Мама, тётка, бабушка. Мамины подруги и их бесконечные дочки. Отца он помнил плохо, пожилого профессора не стало, когда сыну было семь. Зато слышал о нём постоянно. В основном о том, что тот был настоящим мужчиной. Подрастая в этом суматошном и несдержанном на эмоции женском царстве, Андрей для себя решил – настоящий мужчина это тот, кто способен не дать погрести себя под ворохом проблем. Тот, кто их решает. Тот, кто способен принимать решения. Всё было просто, до определённого момента. А теперь он стоял, слушал мамино ворчание и понимал, что теория трещит по швам. Принимай решения, сколько хочешь и какие хочешь. И что это изменит?

– Я там Эллочке носочки связала, – переключилась мать на другую тему. – Красивые получились. Не забудь передать. Как она там, моё солнышко?

– Нормально, – Андрей наконец отвернулся от окна и присел к столу. – Бегает по квартире, не угнаться.

Нина Ивановна разлила чай по чашкам.

– Молодые ещё, чтоб дитё не догнать.

– Так это не мы жалуемся, – хмыкнул Андрей. Мать поджала губы.

– Не нравится мне эта идея, – сказала она недовольно, – нянек нанимать. Не хочет твоя королевишна сидеть с ребёнком, вот и сплавляет кому попало.

Андрей поморщился. Тема была неприятной.

– Она работает, – сказал он сухо.

«И зарабатывает в три раза больше меня», – добавил про себя. Внутри неприятно кольнуло.

– Ерунда эта её работа, – отмахнулась мама. – Давно говорила, давай спрошу у знакомой одной, да и пристроим её в магазин работать. Тепло, сухо, деньги хорошие. Бросают ребенка не понять на кого. Хоть бы мне привозили, всё же лучше, чем чужим людям оставлять. Кукушка твоя Регинка, сынок. Сама с матерью-алкоголичкой росла, без присмотра и воспитания, так и Эллочку так же растит. Вот что я тебе скажу, Андрюша. Непутёвая она, сплошные беды от неё будут. Попомни моё слово. Что же это за жена, которая дома не убирает, не готовит, ни тобой, ни ребёнком не занимается, всё бегает где-то? То у неё репортаж посреди ночи, то командировка на неделю, то летучка в журнале чуть не до утра. Ужас. Дома всё пропахло этими её проявителями, в ванной больше техники, чем мыла. Неправильно это, сынок. Жалко мне и тебя, и Эллочку, пропадёте вы с ней. Вот так уедет в очередную командировку куда-нибудь в столицу и не вернется.

– Мама! – резко оборвал Андрей. Повисла тягостная тишина. Нина Ивановна молча пригубила чай. На столе в вазочке печально подсыхали ватрушки. Мама их сама готовила. Она вообще любила готовить. Пока был жив отец, не работала и занималась исключительно домашним хозяйством. Потом, когда устроилась библиотекарем, готовила после работы. В их доме всегда вкусно пахло, и блестели чистотой полы. А в их с Региной квартире пахло проявителями и дешёвым стиральным порошком. В коридоре была как попало набросана обувь. Особенно, грязная Андрея, после возвращения с окраины городка, на которой стоял продуктовый склад. Разгружать приходящие туда машины приходилось по ночам. Хоть какие-то деньги. И плевать, что после такой работы ноют руки, не разгибается спина, и последние кроссовки угвазданы чёрт знает чем. Маме не нужно о таком знать, у неё больное сердце. В их квартире везде разбросаны игрушки. Элка постоянно что-то роняет, разливает, опрокидывает. Регина, если дома, вечно что-то строчит, не обращая внимания на бардак. Сидит, склонившись над столом, копается в коробке с пленками, шипит под нос. Ему вдруг отчаянно захотелось туда.

– Андрюша, – нарушила тишину мама, – неужели то, что по телевизору говорят, правда? Про рэкет этот страшный, про перестрелки посреди городов, про наркотики, которыми детей кормят, про то, что дальше только хуже будет, правда, что ли? Как же так, Андрюша?

Андрей поднял глаза, мама смотрела на него с надеждой, маленькая, круглая, родная. Когда она успела стать ему по плечо? Кажется, ещё лет двенадцать назад. Сморщенные руки старухи вместо привычных мягких и ласковых, с аккуратно подстриженными ногтями. Уже не сеточка, целая вязь морщин на лице. И страх в глазах. Андрей отчётливо его увидел. Страх, что всё вокруг рушится. Страх неизвестности. Что будет завтра? Страх потерять его, единственного близкого человека. Она больше не главная в его жизни женщина, есть другая, быстрая, живая. Возьмёт и уведёт за собой в неведомые дали. Мама боялась и, чтобы не бояться, ругалась и ворчала. Ворчала и ругалась. И смотрела на сына вот таким вот ждущим взглядом, как на единственного мужчину в её семье. Как на настоящего мужчину.

Андрей отставил чашку, поднялся, шагнул к стулу матери и обнял её, прижав седую голову к своему животу.

– Всё будет хорошо, – сказал он тихо. Даже если сам не верил, мама должна верить, ей нельзя переживать, у неё больное сердце. – Всё будет хорошо, мы же вместе.

По кухне плыла тишина, пахло чаем с мятой и ватрушками, за окном смеялись над чем-то берёзы.

Редакция с утра гудела ровным привычным гулом. Кто-то ругался на втором этаже по поводу несданной вовремя статьи. На подоконнике на первом пили чай и закусывали бутербродами парни из фотолаборатории. Регина помахала им рукой издалека, те покивали в ответ, и знаками объяснили, что её фотки ещё не готовы и заходить к ним не надо.

– Заразы, – рассмеялась Регина, – интересно же посмотреть, что получилось.

На лестнице между первым и вторым встретилась Тамара. Она работала в отделе кадров и когда-то лично подписывала Регине документы о принятии на работу. Тёплая уютная женщина лет пятидесяти, кажется. Она ухитрялась иметь прекрасные отношения со всеми в редакции. Регина любила приходить к ней в крошечный кабинетик, залезать на стул с ногами и пить чай, который Тамара щедро заваривала всем желающим. Под её неспешную речь и домашние плюшки на Регину накатывало умиротворение.

– Какая же ты молоденькая и глупая, – вздыхала Тамара.– Всё бежишь куда-то, торопишься, жилы рвешь. Надорвёшься.

Регина смеялась.

– Справлюсь. А если ничего не делать, то ничего и не добьешься.

– Бедная девочка, – качала головой Тамара, и от этой жалости что-то сладко замирало внутри. Регина ничего не рассказывала о себе, но каким-то женским чутьем Тамара определила в ней бездомного котёнка и подкармливала что выпечкой, что человеческим теплом. Она не осуждала и не презирала, не морщила нос и не смотрела с завистью. Она принимала Регину такой, какая есть. И Регина тянулась к этому принятию действительно как кошка к ласке. Наверное, испытываемое ей чувство можно было бы назвать благодарностью, если бы Регина задумывалась о названии.

– Доброе утро.

– Доброе, – кивнула Тамара. – Как ты сегодня?

Она каждый раз спрашивала. И, кажется, не только из вежливости.

– Прекрасно.

– Мы с мужем всех наших приглашаем в воскресенье к нам на дачу за город, последние тёплые деньки как-никак. Приезжай, отдохнём, шашлыки пожарим.

– А почему бы и нет? – весело пожала плечами Регина. – Сто лет на природе не была.

– Вот и отлично, – улыбнулась Тамара, – и чайку попить сегодня забегай.

– Обязательно.

– У нас на Руси все проблемы у баб решаются чаем, а у мужиков водкой, – говорила Тамара. – Под них и исповеди, и похвальба, и слёзы, и радость. Под них душой делятся.

Удивительно, но Регина тоже делилась. Иногда тем, чем не делилась даже с Андреем.

– Злая ты, – сочувственно говорила Тамара иногда, когда Регина что-нибудь рассказывала. – Молодая и злая.

– Разве плохо быть злой? – улыбалась Регина. – Лучше, чем доброй. Добрых все обижают.

Тамара вздыхала и качала головой.

– Человек тогда злой, – сказала она как-то, – когда в нем много боли и страха.

– Почему страха? – не поняла Регина.

– Потому что. Вот ты чего боишься?

Регина честно задумалась. Высоты, темноты, закрытых помещений? Нет. Трупов? Вроде тоже. Приходилось выезжать пару раз фотографировать для криминальной колонки. И ничего, кроме брезгливости. Мышей и пауков? Вот уж точно нет.

– Не знаю, – она пожала плечами. – Наверное, ничего.

– Я же говорю, молодая, – рассмеялась Тамара. – Не доросла еще. Запомни, девочка, все боятся боли и одиночества.

Регина помолчала, а потом сказала неожиданно даже для самой себя:

– Чтобы не делали больно, бей первой.

Тамара долго рассматривала её тогда и о чём-то думала. А потом снова вздохнула и подлила ей чаю. Она не одобряла Регину. Но той и не было нужно одобрение. Тамара делала больше. Она не осуждала.

– Стольникова! – раздался вопль сверху.– Тебя Семёныч ищет.

– Иду! – крикнула Регина, задрав голову. И, обогнув Тамару, побежала вверх по лестнице.

Аркадий Семёнович сидел за столом и что-то читал.

– Пришла? – поднял он взгляд на Регину и улыбнулся как-то плотоядно.

– Пришла, – согласилась та. – Искали?

Он встал, прошёл мимо Регины к двери и плотно закрыл её. Обернулся.

– Ну что, красавица, пляши, впечатлила ты нашего московского приятеля. В понедельник с утра он приедет, обсудите условия работы. Ты там смотри, не наглей.

– Правда? – Регина сцепила пальцы в замок нервным движением. Ей захотелось броситься начальнику на шею и расцеловать. Работа в Москве —мечта в ладонях. Не верилось.

– Правда, – Аркадий Семёнович ухмыльнулся. – Везучая ты, Стольникова.

– Аркадий Семёнович, миленький, спасибо вам, – Регина широко улыбнулась.

– Спасибо в карман не положишь, – прищурился он. Что-то было в этом прищуре, липкое, неприятное. Пахнуло чем-то забытым и противным на вкус. Регина выпрямилась, но улыбку с лица не убрала.

– Так я же проставлюсь, – пообещала она.– Не забуду, как можно.

Семёныч зачем-то оглянулся на дверь:

– Куда мне твоя простава? Печень в моём возрасте пора беречь, – и медленно, будто крадучись, пошёл на нее. Регина отступила.

– А вот за услуги расплачиваться надо, – шёпотом сказал он, – нехорошо быть должной.

«Красивая девочка, куколка», – прозвенело глухим эхом в голове. Регина отступила ещё на шаг, упёрлась бедром в стол.

– Аркадий Семёнович, вы чего?

Закричать? Закатить истерику?

Он поймал её за руку:

– Пискнешь – и не видать тебе этой работы, – сказал он снова шёпотом, ощупывая её взглядом.– Вон хоть ту же Ольку отправлю, она посговорчивее.

– Не надо, – закусила Регина губу. Сзади был стол, впереди он, а в голове набирающим силу набатом стучало: «Райка! Ты где, паскуда? Куколка, куколка…»

Она закрыла глаза, слыша, как трещат торопливо расстёгиваемые пуговицы на блузке.

– Хорошая девочка, – пробормотал Семёныч ей куда-то в шею. Мир вокруг подернулся чёрным страшным туманом.

В туалете она долго умывалась холодной водой. Пальцы мелко дрожали, тушь стекала по ним чёрными разводами, расплывалась кляксами в чаше умывальника. Кажется, заходил кто-то из девчонок, окликал её. Она не слышала. Лицо и руки онемели от холода, но она всё плескала и плескала ледяной водой. Остановиться не получалось.

– Ну что, расплатилась за услугу? – раздался едкий шёпот над ухом. Регина вздрогнула, подняла глаза и встретилась взглядом с Волковой, стоящей за плечом. Они смотрели друг на друга в отражении забрызганного зеркала, одна с ненавистью и торжеством, другая со злостью.

– Уйди, – сказала Регина. Волкова усмехнулась, оглядела её мокрое лицо и влажные прядки волос на висках, размазанную тушь, красноречиво оторванную пуговицу на блузке.

– Бурно расплачивалась, – отметила она. – Понравилось?

Регина прищурилась, медленно выключила воду, и так же медленно обернулась. Теперь она смотрела Ольге в лицо. Надо бы сделать вид, что та ошиблась, нафантазировала, облить презрением и выдать что-нибудь про больное воображение и вред зависти для здоровья. Но сил не было. Ничего не было, кроме желания вцепиться в это холёное личико и рвать его, пока кровавые лоскуты не полетят.

– Исчезни, я сказала, – прошипела она. – И на глаза мне не попадайся.

Волкова отступила на шаг, подальше от оскалившейся противницы, но всё равно рассмеялась, бросила короткий взгляд в зеркало, поправила идеальную прическу.

– Что, наш Семёныч не хорош? Сочувствую, сочувствую. Да ты не расстраивайся, подруга, может, следующее начальство получше будет.

И, насмешливо цокая каблуками, вышла из туалета. Регина постояла с минуту, глядя в захлопнувшуюся дверь. Прикрыла глаза, выдохнула. Колени дрожали. Снова повернулась к зеркалу, вытащила из держателя салфетку, намочила её и теперь уже тщательно стёрла тушь. Поправила волосы, сложила вырез блузки так, чтобы не было видно дырки от пуговицы, и стремительно вышла в коридор. На сегодня её рабочий день закончен.

Андрей был дома. Валялся на диване, придерживая руками прыгающую у него на животе Элку. Та визжала, Андрей притворно охал при каждом прыжке, оба смеялись. На звук Регининых шагов повернули головы.

– Мама! – сообщила Элка, размахивая зажатой в ладошке резиновой собачкой. Это было почти единственное, что она умела говорить. Еще папа, чему искренне радовался Андрей.

– Ты уже пришла? – он приподнялся, улыбаясь. – Здорово. Иди к нам, у нас весело.

– Вижу, – сказала Регина, и натянуто улыбнулась в ответ. – Я в ванну, поразвлекайтесь пока без меня.

Ушла, не оборачиваясь. В ванной открыла горячий кран. Почти кипяток. Мелькнула мысль, что так можно и ошпариться. Мелькнула и пропала. Регина забралась в дышащую паром воду и долго лежала, бездумно глядя в стену напротив. Внутри было пусто и холодно, и при каждом вдохе что-то больно царапалось в груди, словно двигались осколки разбитого зеркала. Зеркала, в котором она видела себя. Вода медленно остывала. Регина подумала вяло, не добавить ли горячей, но отмахнулась сама от себя. Не согреется. «И не отмоешься», – добавил кто-то злорадно внутри. Она прикрыла глаза, вздохнула. Боль в груди стала невыносимой. Так, наверное, рвётся на части сердце.

– Не было у меня выбора, – шепнула она беззвучно.

«Был», – не согласился внутренний голос. «Всё у тебя было. И ты выбрала. Идти дальше ты выбрала. По головам и трупам? Ты так хотела? Первым будет твой собственный».

Острые осколки рвали изнутри по живому. Вода в ванне отливала серо-голубым, как холодное северное море. Регина до крови закусила губу и откинула голову на бортик. Дышать было уже нечем, воздух сворачивался в горле в шипастый жёсткий ком.

– Я ради нас это, – губы почти не шевелились. Лучше бы она плакала, лучше бы плакала.

«Уверена, что он оценит?», – издевался голос.

– Он не узнает.

«Узнает. Ты уже сейчас не знаешь, как выйдешь и посмотришь ему в лицо. Думаешь, не заметит? Думаешь, получится одновременно любить и врать? Если он узнает, он не простит».

Эта фраза получилась чёткой. А после неё Регину охватил первобытный животный ужас.

«Не надо!», – взвыло что-то по-бабьи истерично внутри. «Не надо!»

Регина прикрыла глаза, с усилием вдохнула. Так больно и страшно не было никогда в жизни. А ведь когда-то прятавшейся под крыльцом старого дома девочке казалось, что самое жуткое, что есть на свете, пьяный голос матери. Сейчас она была бы рада услышать ненавистное протяжное: «Райка». Себя слышать страшнее. Этот голос она заставит заткнуться и эмоции задавит. Она справится.

«Долго будешь справляться?», – уточнил голос. «Всю жизнь?»

– Если потребуется, – сказала Регина тихо.

В дверь постучали.

– Регинка, у тебя всё в порядке? – обеспокоено спросил Андрей. – Ты там уже второй час сидишь.

Регина вздрогнула, выпрямилась, плеснула остывшей водой в лицо, и отозвалась ровным голосом:

– Сейчас иду.

Когда она вышла на кухню, замотанная в длинное махровое полотенце, Андрей кормил Эллу кашей. Девочка неловко возила ложкой по тарелке, а он контролировал процесс, стараясь, чтобы каша не разлеталась хотя бы дальше стола.

– О, – сказал он Элке, кивая на Регину. – Смотри, кто пришел – наша русалочка.

– Мама, – не согласилась дочь и с удовольствием отвлеклась от ужина.

– Ешь, – погрозила пальцем Регина. Присела за стол.

– Тебе положить? – поинтересовался Андрей, кивая на кашу. – Представляешь, я её сегодня даже не припалил.

Шутил. Готовил он неплохо. Регина помотала головой.

– Не хочу. Слушай, меня тут в воскресенье на дачу к коллеге пригласили, там все наши собираются, включая начальство. Поедем?

– Поедем, – согласился Андрей. – Нужно только уточнить, посидит соседка с Эллой вечер или нет.

– Я спрошу завтра, – сказала Регина.

Она смотрела на Андрея и боялась. Боялась так сильно, что холодели ладони. Боялась, что он догадается, о чём-нибудь спросит, что-то скажет. Она не знала, что может быть потом. Заметив её взгляд, Андрей нахмурился.

– Хорошая моя, что-то случилось?

Она вздрогнула, прикрыла глаза.

– Ничего, просто устала.

– Тогда давай я Элку уложу и спать, – предложил Андрей, поднимаясь и забирая у дочки опустевшую тарелку. Регина подскочила.

– Я сама.

Ей нужно было ещё немного времени, чтобы успокоиться, сделать голос ровным, а взгляд безмятежным. Ещё немного времени. Она подхватила ребёнка на руки. Андрей, бросив тарелку в мойку, вдруг обнял её со спины и уткнулся носом во влажные волосы.

– Новый шампунь? – спросил он шёпотом, невесомо касаясь губами макушки. – Или это ты сама так ошеломительно пахнешь?

Регина не ответила. Воздух внутри снова стал твёрдым и колючим, оброс царапающимися иглами. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Губы Андрея скользнули ниже, к уху, и он шепнул:

– Люблю тебя.

Она снова вздрогнула. Андрей отстранился, улыбнулся наблюдающей за ним с интересом Элле.

– Спокойной ночи, принцесса, – и ушёл в гостиную.

Регина выдохнула, выпрямила спину. Дочь нетерпеливо завозилась на руках.

– Мама! – сказала требовательно.

– Идем, идем, – рассеянно согласилась та.

«Ты всё решила сама», – звучал где-то на краю сознания противный голос. Упрямый, злой, до тошноты честный. Её собственный. «Ты всё решила сама».

– Хватит, – сказала она ему. – Хотя бы на сегодня. Я подумаю об этом завтра.

Дача Тамары пропахла яблоками и астрами. Тягучий сладкий аромат висел в воздухе. Почти ощутимо касался кожи. Заполнял легкие, оседал на губах. Солнце путалось в зелёных ветвях сада, падало на траву и дорожки золотистыми брызгами. Щебетали птицы. Вышедший вслед за Региной из такси Андрей обнял её за талию.

– А здесь хорошо, – сказал он. – Правда?

Она молча кивнула. Действительно хорошо, уютно как-то.

– Стольникова! – помахали ей с крыльца двухэтажного дома. Она помахала в ответ.

– Давно надо было выбраться за город, – сказал Андрей, с интересом рассматривая коллег жены. – Забыли мы с тобой, как люди отдыхают, Регинка. Надо вспоминать.

Из дома вышли Тамара с мужем. Регина помнила его, он несколько раз приходил зачем-то к ним на работу. Поздоровались, познакомились.

– Пойдёмте, я вам территорию покажу, – предложил Тамарин муж Андрею. – А женщины и без нас обойдутся.

– А пойдемте, – согласился Андрей. Обернулся к Регине.

– Не против?

– Идите, идите, мы справимся, – заверила Тамара, беря Регину под локоть. – Как проголодаетесь, ступайте на запах, там, за домом, площадка с мангалом. А мы пока закусками займемся. Народу на шашлыки приехало немало. Из разных отделов, из фотолаборатории, даже несколько внештатников.

Пока добрались до кухни, Регина раз двадцать поздоровалась. А потом сидела, подобрав под себя ноги на табуретке и наблюдала, как Тамара делает бутерброды. От помощи та отказалась.

– У тебя такой вид, будто на тебе неделю пахали, – сказала она. – Посиди, отдохни.

И Регина сидела, слушала необременительную болтовню о Тамариной даче, доставшейся ещё от родителей, о приехавших коллегах, о последних сплетнях в редакции. Сидела, слушала и чувствовала, как отпускает затянувшее узел на горле напряжение. Всё будет хорошо, ведь у других бывает же. Почему у неё не может?

Из-под рук Тамары выходили прозрачные пластинки колбасы и сыра, фигурно вырезанные кусочки огурца, расцветали нарисованные соусом цветы. Волшебство. Регина так не умела. Она вообще не умела, да и не любила готовить.

– Как у тебя это получается? – спросила она у Тамары. Та рассмеялась.

– Практика. Вот будет тебе столько лет, сколько мне, ещё и не то уметь будешь. И детей научишь.

«Да», – подумала Регина. «Такому мать, наверное, может научить дочь». Лёгкая горечь почудилась на языке, и тут же пропала. Здесь, на этой солнечной кухне, в обществе этой женщины, не получалось грустить.

– С кем дочку-то оставила? – спросила Тамара, раскладывая приготовленное по тарелкам.

– С соседкой.

– А бабушек-дедушек нет? Ты же вроде упоминала.

– Есть, – сказала Регина. – Только возвращаться будем же поздно, зачем свекровь среди ночи тревожить? А до утра она с Элкой с ума сойдёт.

– Не сложились отношения? – глянула на неё искоса Тамара. Регина передернула плечами.

– Да нет, нормально всё. Когда на расстоянии. Не такую жену она хотела своему сыну.

– Главное, какую он сам хотел, – задумчиво пробормотала Тамара.

– Это не мешает свекрови не одобрять его выбор, – Регина усмехнулась, пожала плечами. – И ладно. Скандалы мне не закатывает, и на том спасибо.

– А он тебя любит, очень, – Тамара улыбнулась как-то светло и чисто.

«Интересно, у неё дети есть?», – мелькнуло в голове у Регины. Хотелось бы посмотреть на людей, которым так повезло в жизни.

– С чего ты взяла?

– Регина, мне шестьдесят два года, я уже столько видела, сколько не всякий и за сто лет повидает, я могу отличить взгляд влюблённого мужчины от взгляда равнодушного. Он так смотрит, будто ты для него целый мир.

– Целый мир, – тихо повторила Регина. – Целый мир.

– Ну, где вы там? – поинтересовался муж Тамары, заходя на кухню. – Всего наготовили? Тогда идёмте к шашлыкам.

За ним в дверь шагнул улыбающийся Андрей, встретился глазами с Региной. Целый мир, один на двоих, кажется.

– О, кто-то ещё приехал, – обернулась на шум подъезжающей машины к окну Тамара. Выглянула. – А, Олька Волкова с начальством.

– С Семёнычем? – Регина изо всех сил постаралась, чтобы голос не дрогнул.

– Нет, Семёныча не будет, – Тамара отвернулась и пошла к двери. – Дела у него какие-то. Встречу пойду, а вы тащите подносы к мангалам.

Солнце медленно ползло вниз, цепляясь за ветки яблонь, голова гудела от чужого смеха и голосов, от музыки из магнитофона и запаха жареного мяса. Регина сбежала от веселящейся толпы туда, где за домом, под тенью садовых деревьев пряталась тишина. Сначала присела на травку, а потом и вовсе легла, уставившись в небо. По нему бежали облака, дымчатые, лохматые, беспечные. Их куда-то гнал перед собой ветер. Вот бы туда, наверх, к ним. Хорошо было бы. Под тобой разноцветная земля, над тобой томно-сиреневое от заката небо. И лететь так, в никуда, в неизвестность. Бежать, догоняя и обгоняя ветер. Хорошо. Внутри медленно разжималась туго скрученная пружина, вместе с солнцем таял горький холодный ком в сердце. Может, всё ещё и обойдётся.

Там её и нашла Тамара. Оперлась спиной о ближайшую яблоню и с улыбкой спросила:

– Мечтаешь? Утомили тебя посиделки?

– Мечтаю, – сказала Регина. – Мне много чего хочется, есть о чём помечтать.

– Молодая ты ещё, – усмехнулась Тамара. – Хорошо это, когда многого хочется. Мне вот уже и не надо почти ничего. Родные бы здоровы да рядом.

Регина перевернулась со спины на живот, сорвала травинку и закусила передними зубами.

– А жить где этим родным? – спросила она. – Есть, одеваться, путешествовать и ещё много-много чего? А самой что-то значить? Зачем жить, если всё так просто? Нет, я не так хочу. Я свои выставки фотографий хочу. Имя хочу. Машину Андрюхе самую крутую. Круче, чем у этих, в пиджаках и с цепями. Элке учёбу где-нибудь за границей. Разве плохо?

– А они тоже хотят? – в голосе Тамары слышалась лёгкая насмешка. Конечно, она старая мудрая черепаха, всё про всех знает. Регина не обиделась, плюхнулась обратно на спину и задумчиво сказала:

– А они ещё просто не знают, чего хотят.

– Давай-ка я тебе плед принесу, – Тамара оторвалась от яблони и сделала шаг к дому. – А то кофту-то от травы не отстираешь потом. Да и земля остывает, вечер как-никак.

Регина села, но сказать, что не надо беспокоиться, не успела, тёплые ладони накрыли глаза и знакомый голос произнёс на ухо:

– А я уже решил, что ты сбежала фотографировать очередную сенсацию века.

– Я сегодня без Красавчика, – отозвалась Регина, снова ложась в траву. Не так уж и холодно, особенно, когда длинные красивые пальцы скользят по векам и волосам задумчивым ласковым движением. Хочется тянуться за ними, как кошка за гладящей ладонью и мурлыкать, мурлыкать, мурлыкать.

– Хорошо, что приехали, правда? – спросила она.

– Правда, – согласился Андрей. Присел рядом, вытянул ноги. Положил Регинину голову себе на колени, принялся перебирать тёмные распущенные волосы. Регина прикрыла глаза, от холода внутри почти ничего не осталось. Просто забыть всё, как страшный сон, и жить дальше. И всё будет хорошо.

Заходящее солнце лизало длинными рыжими языками щёки, ладони Андрея, мягко их касающиеся. Где-то над головами пели птицы, и в этой ласковой тишине громом среди ясного неба прозвучал звонкий, не слишком трезвый голос.

– О, уже нового нашла. Надо же, какая шустрая. Сегодня под одним, завтра под другим. Интересно, а этот что ей пообещал?

Регина дёрнулась, распахнула глаза. В нескольких шагах от неё стояла Волкова в компании девчонок-коллег. По лицу её расплывалась торжествующая улыбка.

– Оля, – попыталась взять её за руку одна из спутниц. – Ты чего? Прекрати.

Волкова отмахнулась.

– Погоди, дай посмотреть на нового спонсора, и на то, как Стольникова карьеру строит, прямо тут.

– Это не спонсор, – пробормотала другая девчонка, неловко отводя глаза. – Это муж. Оль, пойдём ещё выпьем, а?

– Муж, – удовлетворённо протянула Волкова. – Прелесть какая. Регинка, а он знает про твою новую работу в Москве? А про то, каким местом ты её заработала? Поделилась с благоверным или ещё нет?

– О какой работе она говорит? – тихо спросил Андрей, внимательно рассматривая Ольгу. Регина молчала. От дома спешила Тамара с пледом. Волкова смеялась, глядя на Регину. Девчонки бестолково уговаривали её отправиться назад, к костру, к выпивке и музыке, бросая обеспокоенные взгляды на Регину с Андреем. Волкова не уходила, наслаждаясь ситуацией. Подоспевшая Тамара что-то зашептала ей на ухо, замахала руками.

– Да идите вы все, – оборвала её Ольга. В последний раз ухмыльнулась Регине, развернулась, покачнувшись, и ушла к дому. Регина перевела взгляд на Андрея и поняла – не обойдётся. Не будет хорошо. Он смотрел на неё сверху вниз чёрными штормовыми глазами.

– О какой работе она говорила? – спросил он ещё раз. Спокойно и ровно спросил. Лучше бы сейчас встряхнул, накричал, да хоть ударил. Регина облизала почему-то пересохшие губы и ответила:

– Меня в московский журнал берут. Фотографом.

– И когда ты собиралась мне об этом сказать?

Она смотрела снизу вверх, не зная, что ответить.

– Сегодня? Завтра? О чём ещё ты забыла мне рассказать?

Он смотрел ей в глаза. Так смотрел, что даже захоти она соврать, не получилось бы. Сказать, что не хотела? Что её заставили? Тогда он пойдёт и убьёт Семёныча. И его посадят. Из-за неё. Она смотрела молча и слышала, как шуршащей колкой стеклянной крошкой осыпается на землю её жизнь, её будущее с Андреем, её маленькое личное счастье.

– Скажи мне, что это неправда, – его губы еле пошевелились.

Она молчала. Секунда, другая, и он отвернулся. Легко столкнул её голову со своих колен, Регина даже не ударилась. Поднялся и, не оборачиваясь, зашагал к дороге. Регина села, обхватила себя руками за плечи. Тёплый августовский вечер вдруг стал холоднее декабрьского.

– Догони его, – потребовала Тамара, оказавшаяся рядом. Кажется, она слышала весь разговор. Регине было всё равно. Что она скажет, если догонит? Прости? Больше такого не повторится? Зачем ей его прощение, если она сама себя простить не может. Она встала, закусила губу, почувствовав солёный привкус. Сцепила зубы, сжала пальцы в кулаки. Нужно дышать, нужно просто дышать. Она подумает обо всём завтра. Завтра. Внутри горело, жарко, больно и беспощадно, выжигая напрочь что-то хрупкое, нежное, прятавшееся до сих пор в самой глубине. Перед глазами так и стояла улыбка Волковой, и скулы сводило от желания стереть её хлёсткой оплеухой. Такой, чтоб до крови, до разбитых губ, до страха в ненавистных глазах. Но Регина стояла и не двигалась с места. Подошедшая сзади Тамара обняла её за плечи, вздохнула.

– Бабы всегда бабы, – сказала она. – В любое время и в любом месте. Хоть воздушные институтки, хоть рабочие лошадки. У всех одно больное место – мужики. И друг друга они по этому самому месту и бьют.

Помолчала, снова вздохнула, добавила сочувственно:

– Помиритесь, не переживай ты так. А этой стерве ещё отольётся.

Регина сбросила её руку с плеч, с силой расцепила зубы, сказала глухо:

– Не помиримся.

Она знала это точно, как знала каждую чёрточку лица Андрея, каждую интонацию его голоса, каждый оттенок настроения. Он не простит. Он. Её. Не простит. Всё. И какая разница, что там будет дальше с Волковой. Правую руку пронзило болью. Регина мельком глянула вниз. Сжавшиеся в кулак пальцы побелели, в безымянный врезалось обручальное кольцо. Она заставила себя разжать ладони, встряхнула ими и зашагала по дорожке к воротам дачи.

– Тебе такси вызвать? – крикнула вслед Тамара.

Регина помотала головой, не оборачиваясь. Ей не хотелось, чтобы кто-то видел её мокрые щеки и потёкшую тушь.

Ночевать Андрей не пришёл. Регина всю ночь простояла, прижавшись лбом к холодному оконному стеклу и глядя в чёрную ночь. Маленькая, не развернуться, квартира казалась безбрежным океаном, бесконечно пустым и равнодушно тихим. Бездонная глубина под плёнкой пепла и льда. Где-то в другом измерении, за стеной, сопела Элла, обнимая жуткого сиреневого зайца. Его привёз от матери Андрей и со словами – это ещё мой, практически семейная реликвия – отдал дочери.

Андрей. Ночь молчала, перемигиваясь сама с собой разноцветными огнями. По улице не проезжали такси, не останавливались возле их дома. Не хлопала дверь подъезда. И не раздавались шаги по лестнице. Сколько раз Регина просыпалась от этих привычных звуков? Так же привычно костерила громких соседей, обещала утром вызвать участкового и сдать весь этот притон, именуемый приличным подъездом, к такой-то матери. Сегодня не было и соседей. Регина прислушивалась к каждому звуку. Ей казалось, что она даже чужое дыхание на лестнице услышит. Было тихо. И когда она приехала домой и забрала дочь у соседки. И когда уложила её спать и встала на пост у окна. И когда чернильная тьма заполнила улицы, и часы показывали что-то после трёх. А когда бледный рассвет принялся, крадучись, призрачной тенью ползти по крышам, Регина наконец задёрнула штору. Чувствуя, как гудят затёкшие ноги, присела к столу. Залпом выпила стакан воды, посмотрела невидяще в стену напротив, и ушла в комнату.

Сумка оказалась небольшой. Самое необходимое себе и Элке. Намного больше места заняли Красавчик и всё, к нему прилагающееся. Паспорт, немного денег. Они собирали на новый диван, старый совсем развалился. Регина взяла ровно половину. Разбуженная Элла вцепилась в сиреневого зайца, не оторвать. Пусть. Записку писать не стала. Она не знала, что могла бы сказать. Положила на тумбочку у кровати обручальное кольцо. На безымянном пальце под ним оказалась содрана кожа. Пройдёт, когда-нибудь всё пройдет.

До работы пришлось ехать на такси, с ребёнком и двумя сумками в автобус рано утром было не влезть. Там, перехватив Элку поудобнее и повесив на плечо футляр с Красавчиком, Регина без предупреждения вломилась в приёмную главреда. Секретарша, только что присевшая за стол с первой утренней чашкой чая, недоумённо воззрилась на неё.

– У себя? – осведомилась Регина. Секретарша кивнула и сказала:

– Только пришёл. У него важный гость, просил не мешать.

– Малиновый? – уточнила Регина, сгружая Элку на стул для посетителей.

– Ну да. Стольникова, ты куда?

– Посиди здесь и ничего не трогай, – велела Регина озирающейся с любопытством Элке. И под возмущённый вопль секретарши шагнула к дверям. Семёныч при её появлении вскочил, открыл было рот, но сказать ничего не успел. Регина прошла мимо него к столу, за которым, развалившись в хозяйском кресле, сидел малиновый пиджак. «Ненавижу этот цвет», – подумала Регина, оперлась на стол ладонями, наклонилась к внимательно наблюдающему за ней пиджаку и чётко сказала:

– Могу приступить к работе прямо сегодня, денег возьму много, ко мне и в процесс не лезть. Из любой шмары тебе куклу Барби сделаю. Не понравится – переделаем. Раз, второй, десятый, двадцатый – пока не понравится. Ну, берёшь?

Малиновый пиджак с минуту смотрел на неё, даже не моргая, в кабинете стояла гробовая тишина. Семёныч, кажется, даже дышать боялся. А потом пиджак вдруг хищно, неприятно, но явно одобрительно улыбнулся. Улыбка у него была странная, губы растягивались, а глаза оставались холодными.

– Зубастенькая, – сказал он хрипло. – Мне нравится.

В приемной над чем-то громко засмеялась Элка. Регина выпрямилась и сложила руки на груди. Пиджак прищурился и снова улыбнулся. Насмешливо так, понимающе. Она сцепила зубы, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица. Прорвётся, обязательно прорвётся. По головам, по трупам, по пепелищам.

– Сколько хочешь? – уточнил пиджак, не переставая улыбаться.

– Билет и жильё на первое время, – сказала Регина. – А за работу…

И назвала сумму. Семёныч за её спиной присвистнул.

– Зубастенькая, – повторил малиновый, и достал толстое кожаное портмоне. – Завтра придешь вот по этому адресу, будем работать.

Поверх стопки денег легла визитка. Регина кивнула, сгребла всё в кучу и сунула в карман. Вышла, не попрощавшись. Забрала Элку, сумку и через пять минут уже была на улице. До вокзала было минут пятнадцать пешком. Жаль, с Тамарой не попрощалась.

Андрей вывернул из-за угла дома, когда сумерки уже таяли на городских улицах. Он не помнил, где бродил ночь. Где ноги носили. В голове не было ни единой мысли. Прошедший вечер казался нереальным, приснившимся даже не ему самому. К утру он понял, что не может избавиться от этого ощущения. Ему нужно было снова увидеть Регину, снова посмотреть ей в глаза, чтобы окончательно поверить, что его мир рухнул. И он пошел туда, где еще вчера был его дом. Проходя под окнами, поднял голову. Свет не горел. От подъезда отползало такси. На секунду Андрею померещились длинные сиреневые уши в заднем стекле. Он невыразительно хмыкнул. Ему сейчас весь мир чудится. Нервы. Он задержал дыхание, как перед прыжком в пропасть, и шагнул в подъезд.