Читать книгу Чёрно-белое колесо - Екатерина Рогачёва - Страница 7

Няня спала без задних ног на диване в гостиной настолько крепко, что не услышала звука открываемой входной двери и шагов. Можно было бы, конечно, разбудить и устроить скандал. В конце концов, за что она, Регина, деньги платит? За то, чтобы эта дурища деревенская дрыхла у неё в квартире? А за ребёнком кто смотреть будет?

Но скандала не хотелось, как и вообще разговаривать с кем-либо. Регина бросила клатч на кресло, тут же сняла туфли и босиком дошла до кухни. Налила себе воды. Завтра разберётся с няней. Наверное, придётся другую искать, более ответственную. Жаль, эта пока что неплохо справлялась с Элкой. Пока что. Завтра, всё завтра, до утра ничего не случится. А сейчас у неё болит голова, и ноги от каблуков, и спина от долгого стояния, и лицо от постоянной улыбки. Она зверски устала, а завтра снова дела, работа, встречи, и нужно улыбаться и прекрасно выглядеть.

Регина потёрла виски. К коже прилипли запахи чужих духов, мужских и женских, приятных и отвратительных. От их смеси подташнивало. Она залпом допила воду и пошла в спальню, но на полдороге передумала. Дверь в детскую чуть слышно скрипнула, открываясь. На столике горел ночник. Зачем? Элка же не боится темноты. Опять няня намудрила? Но выключать не стала. Присела на низкую скамеечку у двери, подвинув плюшевого зайца.

Элла спала. Тонкие брови хмурились, наверное, снилось что-то серьёзное. Пижама, с неразличимыми в сумерках слониками, собралась гармошкой на локтях. Светлые прядки падали на лоб.

Худенькая. Почему она такая худенькая? Ест плохо? Няня не говорила. Мясо, рыба, фрукты в любое время года. Ради этого она и работает двадцать четыре часа в сутки, подумалось Регине. Но мысль тут же сползла, как дождевая капля по стеклу, не задержалась. Потому что неправда. Никогда в жизни Регина не смогла бы так надрываться ради кого-то другого. Даже если надрываться приходилось в вечернем платье и перед журналистами. Только ради себя. Ради собственного страха. Страха вернуться к тому непрерывному стуку колёс поездов, забористой ругани за окнами крошечного дома, запахам подгорелой каши и хозяйственного мыла. Пусть лучше чужие духи. К раздражающему нетерпеливому женскому голосу, без конца повторяющему:

– Райка! Райка, не сиди без дела! Уроки выучила? Так, давай, поднимайся и посуду вымой, помоги матери наконец.

Регина передёрнула плечами и тряхнула головой. Звякнули длинные серьги. Элка пошевелилась. Пушистые реснички дрогнули в тенях, отбрасываемых ночником. Регина замерла, задержала дыхание. Что-то внутри глухо скреблось сейчас, когда она смотрела на дочь. Глухо, но очень болезненно. Этих тонких пальчиков и внимательных глаз, таких же, как у некогда любимого мужчины, могло и не быть. Жаль, что был он и есть Элка? Нет, наверное. Это ведь лучше, чем ничего. Когда есть хоть что-то, пусть и такое, больное и тоскливое, поднимающее голову лишь по ночам. Когда засыпает страх и накатывает тупая тяжёлая усталость. Когда встречает пустотой и тишиной квартира. Когда в двадцать восемь чувствуешь себя на все пятьдесят. И единственное, о чём мечтаешь, так это об утренней тишине в этой самой квартире.

Регина откинулась назад, прислонилась затылком к стене и прикрыла глаза. Усталость постепенно становилась умиротворённой, дремотной, незлой и вялой, как наевшаяся пантера. Лёгкая занавеска на окне шевелилась от дыхания ночи. Тёмный и тихий островок спокойствия с жёлтым пятном ночника. Размеренное дыхание ребёнка. Регина бездумно смотрела на неё из-под прикрытых ресниц, чувствуя, как медленно согревается что-то внутри. Это был её дом. Какой есть. Он обязательно когда-нибудь будет лучше, больше, богаче. А сейчас он такой.

– Знаешь, – сказала она шёпотом, – мне сегодня сообщили, что я сука.

Реснички девочки дрогнули, но она не проснулась. Регина беззвучно хмыкнула. Забавно было. Одна из моделей напилась в стельку и нашла, на ком сорвать злость на весь мир. Так и объявила, подойдя к Регине и развернув её к себе за рукав платья. От модели пахло шампанским и духами, тонкие шпильки едва держали подгибающиеся ноги в дорогущих чулках.

– Ты с-с-сука, – выпалила она визгливо прямо в лицо Регине. – Акула!

Та инстинктивно отшатнулась от запаха, от бессмысленного выражения мутных глаз, от неуловимо-знакомого пьяного оскала. Дыхание перехватило от отвращения. Регина молча выдернула рукав и отошла в другой конец зала. Никто и внимания не обратил на инцидент, такое случалось практически на каждом корпоративе или презентации. Кроме нескольких коллег Регины. Прежде, чем уйти, она успела заметить выражения их лиц. Они улыбались.

Регина снова хмыкнула.

– Пусть думают, что хотят, – снова сказала она шёпотом. – Лишь бы на работе не гадили.

Ей действительно было всё равно. Наверное, это неправильно. Наверное, человека должно волновать то, что думают про него окружающие. Наверное. Она не знала. Она твёрдо выучила, хочешь выжить – не думай об окружающих. Они о тебе не подумают. Они будут травить насмешками и издевательствами бедно одетую молчаливую девочку, обзывая её дочерью алкоголиков и нагулянной. Обзывать до тех пор, пока не проплакав втихомолку весь первый класс, девочка не начнет огрызаться и лезть в драки. А потом снова плакать, хлюпая разбитым носом. Потому что её обидчики ели лучше и не спали на сквозняках и, соответственно, были сильнее. Девочка будет расти и учиться тому, что ждать добра от окружающих нельзя. Надежда – глупое чувство. Вера в чудеса – тоже. Они не выживают под подзатыльниками и липким шёпотом: «Куколка». Их давит катком бормотание матери подруги у тебя за спиной: «Не водись с ней, Маша. Я тебе запрещаю». Они ломаются, как тонкие стебельки, под чужими недобрыми взглядами, просто за то, что ты есть. Можно снова плакать и пытаться доказать своё право жить, можно выпрашивать у окружающих понимание и сочувствие. А можно послать всё к черту и не думать о них. Регина давно выбрала последнее. Она не умела просить.

– Сдалось мне их одобрение, – пробормотала она.

Занавеска снова шевельнулась, прозрачная тень проплыла по полу. Элла вздохнула и заворочалась. Регина, не отрываясь, смотрела на неё. Она убрала все фотографии Андрея. Выбросить не смогла. Но собрала в коробку и спрятала её подальше. Не помогло. Каждый день перед её глазами были знакомые черты и знакомая мимика. Маленькие, девчоночьи, но не узнать было нельзя. Или это Регине виделся Андрей в каждой улыбке девочки, в нахмуренном лобике, в форме крошечного носа и разрезе глаз? Ей не нужно одобрение. А любовь? Внутри привычно больно дёрнулось что-то. Регина зажмурилась.

– Я всё сделала правильно, – прошептала она. – Правильно. Я хотела как лучше. Я хотела дать ему всё – машину, квартиру, весь мир. Я так хотела.

Она не знала, что такое любовь. Она не умела обращаться с ней. Но знала, что такое не есть три дня. Знала, что значит ночевать на улице. Разве любовь способна пережить такое? Разве так бывает? Она всего лишь хотела, чтобы у Андрея было всё. Чтобы он больше не разгружал машины по ночам, чтобы не засыпал от усталости за ужином, чтобы не носил рубашки с китайского рынка. Она дала бы ему всё. Она не знает, как можно по-другому. Почему тогда её до сих пор не оставляет ощущение, что она сделала самую большую ошибку в своей жизни?

– Я сама виновата, – сказала она. – Сама.

Регина это точно знала. Она только представляла, что такое предательство. Для того, чтобы предать, о человеке нужно хотя бы помнить. Её не предавали, она никому настолько не была нужна. Но она понимала, что предала сама. И внутренние демоны изгрызли душу до дыр за это.

– Я всё сделала правильно, – сказала она тихо.

«Неправда», – ответил внутренний голос. «И ты это знаешь. С самого начала знала. Вот и разгребай теперь. Живи без любви».

– Проживу, – прошептала она. – У меня всё будет хорошо. Я всё равно не знаю, что такое любовь.

«Знаешь», – не согласился голос. «Это то, что у тебя было. Это ты и Андрей».

Андрей. Только Андрей. Регина снова посмотрела на дочь. Элла шевелила губами во сне. Регина поднялась и поправила на девочке одеяло. Почему она беспокойно спит? Не заболела? Съела что-нибудь не то вечером? А если проснется? Кажется, няня поет ей колыбельные. Регина вдохнула.

– Я не умею петь колыбельные, – сказала она. – Даже слов не знаю ни одной. Но я куплю тебе того, кто умеет. У тебя будет всё, чего не было у меня. Цветные резинки, барби, раскраски и модные платья. У тебя будет всё. Обещаю. Я дам тебе то, что не захотел взять твой отец. Спи.

Дверь снова скрипнула, закрываясь, по стенам бесшумно метнулись тени от оставленного гореть на столике ночника.

Раз, два, три. Нарисованные клетки на полу по размеру как раз подходили к её маленьким ножкам. Она знала, что клетки называются сложным и красивым словом «линолеум». Но представлять, что это плиты на полу в сказочном замке, было интереснее. Топ, топ, раз, два, три. Элла принцесса, на голове картонная корона, которую вчера сделала ей Лика. Лика добрая, она тоже называется красивым словом – няня. Солнечные лучи освещают пол, зайчики скачут по стенам. Элла любит, когда солнце. И гулять любит.

На кухне мама ругалась с Ликой. Элла не понимала, почему? Лика ведь хорошая. Играет с Эллой, косички ей заплетает, с яркими ленточками и бусинками, как у принцессы.

– Кто тебя научил такие плести? – спрашивала Элла. – Фея, да?

– Почти, – смеялась Лика. – Бабушка, я ж с ней росла. Так что она всему и учила.

– А кто такая бабушка?

– Самый добрый человек в мире, – подмигивала Лика. – Давай я тебе сказку почитаю.

Любимой сказкой была «Русалочка». Стоило представить, как она, бедная, идет по берегу моря, а за ней на песке кровавые следы, как сердечко Эллы замирало от ужаса и сочувствия.

– За что её так? – она прижималась к Лике и заглядывала той в глаза. – Почему нельзя было просто отдать ей принца?

Лика вздыхала и гладила ее по голове.

– А не бывает так, чтоб всё было и ничего за это не было. За богатую и счастливую жизнь ещё и не так готовы расплачиваться.

– А ты бы что за принца отдала? Тоже голос?

Лика тогда долго думала над чем-то. Элле казалось, что принца представляет. Только лицо у няни было каким-то странным, немножко злым и совсем не радостным.

– Ну так как? – потеребила её за рукав Элла. – Отдала бы голос?

Лика усмехнулась.

– Да, кабы принцы только голосом обходились. Им всё подавай – и душу, и тело, и мысли. А уж они подумают, как заберут всё, полюбить или выбросить.

Заметив явное непонимание на лице маленькой собеседницы, Лика рассмеялась и снова погладила её по голове.

– Не думай об этом. Вырастешь – сама всё узнаешь. И пусть тебе повезет с принцем, русалочка моя.

– Я не русалочка, – насупилась Элла. Ей не нравилась фраза «вырастешь – узнаешь». Глупости какие. Она уже выросла. – У меня хвоста нет.

– Зато волосики светленькие и глаза прозрачные, как настоящее море, – заверила Лика.

Солнечный луч ползал по комнате. Считал квадратики на полу, трогал блестящие, полированные полки над столом. Почесал за ухом сиреневого плюшевого зайца, приятеля Эллы. Голоса на кухне становились громче. Кажется, Лика плакала. Элла подкралась, неслышно ступая белыми носочками, и заглянула в приоткрытую дверь. Ну да, плачет, сидит на табуретке в углу и плачет. А мама ходит по кухне и говорит недовольно, неприязненно, так, что хочется заступиться за бедную Лику.

– Я тебе за что деньги плачу? – мама поставила со стуком чашку кофе на стол. Нет, нельзя заступаться, хуже будет. Когда мама злится, нельзя лезть. Можно и в углу оказаться вместе с Ликой.

– Я не специально, – всхлипнула Лика, – замоталась за день. Регина Игоревна, ну простите, больше не повторится. Не увольняйте, пожалуйста.

Элла знала и это слово. После него другие няни уходили и больше не возвращались. Элла не хотела, чтобы Лика уходила.

Мама отвернулась, переставила чашку в мойку. Чёрные волосы её, длинные, блестящие, рассыпались по спине. Мама была очень красивой. Элла ещё не решила, на кого лучше быть похожей – на маму или на Русалочку. А ещё у мамы были красивые платья. И иногда, когда её не было дома, Элла пробиралась к большому шкафу в маминой спальне и трогала яркую ткань какого-нибудь из них. Платья пахли духами, вкусными-превкусными. Элла однажды нашла флакончик с ними на тумбочке возле маминой кровати и вылила и на себя, и на любимого зайца. Ох, и ругалась потом мама. А после, через день, ушла и не вернулась няня Оля.

– Ты живёшь в Москве, – ровно сказала мама плачущей Лике, – в моей квартире. Ешь из моего холодильника. Получаешь приличную зарплату, которая тебе в твоем Мухосранске и не снилась. От тебя не требуется ничего, кроме выполнения прямых обязанностей. И ты мне смеешь говорить – так получилось? Бестолочь! Или ты думаешь, что юбка шириной в пояс и накрашенные в три слоя глаза помогут тебе зацепиться и устроиться шоколадно? Чтобы тут выжить, нужно работать. Работать, понятно? На кой ляд мне твои «так получилось»? Выметайся на улицу и кому-нибудь другому это объясняй. Если кому будет интересно.

Элла сжалась в комочек. Вот сейчас Лика уйдёт, и всё. И снова никто не будет плести косички и читать сказки. Нет, потом придёт ещё какая-то няня. Но Элла её уже не хотела.

– Регина Игоревна! – в голос разрыдалась Лика. – Не надо, пожалуйста! Ну куда я пойду? Я ж из деревни, у меня там только бабушка, помочь некому. Я, честно, больше не буду, всё-всё выполнять стану, что скажете. Ну не возвращаться ж мне в деревню? Там же одни алкоголики, и работы никакой. Регина Игоревна, миленькая!

Элла зажмурилась. Вот сейчас, сейчас мама скажет Лике уходить, и та уйдёт. Может, отправиться с ней, на поиски приключений и принца, к той самой загадочной и самой доброй в мире бабушке?

Но было тихо. Только подвывала Лика, и было её очень-очень жалко.

Наконец мама сказала сухо:

– Две недели. Я еду в Казань по работе на две недели. Вы с Элкой со мной, и если хоть в чём-то напортачишь, прямо там и брошу. Без денег на обратный билет. Поняла?

– Да, да, – закивала Лика, вытирая щёки. – Всё поняла, Регина Игоревна, я не подведу, честное слово.

– Исчезни, – устало и недовольно пробормотала мама. – Уйди с глаз.

Элла не стала слушать дальше. Она не знала, что такое Казань, что значит напортачить, но ясно поняла – Лика остается. Проскользила по полу в комнату, с разбегу обняла плюшевого зайца и прошептала ему на ухо: