Читать книгу Хроники особого отдела - Екатерина Селезнева, Е. В. Селезнёва - Страница 6

«Как показывает опыт, неприятности на голову сваливаются неожиданно».

Алексей Пехов

Мы переглянулись. Это уже ни в какие рамки не лезло! Видимо так подумали все, потому что женщина-вобла, теперь она была в бардовом платье с кремовой шалью на плечах, возопила:

– Да что же это такое! Ведь сорок тысяч заплатили, а здесь всё время какие-то ужасы. Кого теперь укокошили?

Максим Максимович, сегодня в джемпере и вельветовых штанах бежевого цвета, укоризненно пророкотал:

– Таисия Дмитриевна, голубушка! Побойтесь Бога! Ну, хоть, Вы то, не давайте волю словам! Может там очередная свиная голова.

Боб, давясь пирожками от торопливости, просипел:

– Девчонки! Как классно у нас отпуск проходит. Сплошные приключения. Настоящий медовый месяц! Будет, что вспомнить.

Гусёна, просиявшая от его слов, прошептала:

– Кай! Он прав. Это просто невероятно! И любимый человек, и приключение, и зима. После этих слов мы посмотрели в окно. Снег продолжал падать, но не как вчера, а как в мультике. Снежинки долго парили в воздухе, пока не опускались на землю. Мы взглянули на Боба, тот поглощал пирожки со скоростью уборочного комбайна. Гусёна угрюмо усмехнулась.

– Он обожрётся. Кай, ты как хочешь, а мы поедем кататься на лыжах, – немного покраснела и добавила. – Думаю это лучше, чем здесь толкаться и мешать этим… полицейским.

В этом вся Гусёна. Эх! Если бы приезжие менты знали, что им достаточно было только намекнуть, и неистовая Гусёна, как заправский Шерлок Холмс, уже рожала бы гипотезы и расспрашивала отдыхающих. Увы! Эти типы считали себя самыми умными. Вспомнила взгляды, которые бросал на меня этот «Кьнан-варвар» и… согласилась с оешением Гусёны:

– Давайте, а я пойду дорожки чистить. Надо же потратить эти пирожки.

В это время в обеденный зал вошёл капитан, окинул всех сумрачным взором и пророкотал:

– Никто никуда не уходит! Сейчас, я буду вызывать каждого и опрашивать.

Максим Максимович приподнялся и провозгласил:

– А что собственно произошло, любезный?

Капитан осмотрел его с ног до головы, и сухо сообщил:

– Я не любезный, а капитан. Обращаться можно господин капитан.

– Лю… – Максим Максимович поперхнулся, – простите, господин капитан, а можно без формальностей?

– Нельзя, убили человека.

– Кого? – пролепетала Таисия Дмитриевна и завернулась в шаль.

– Тамару Витольдовну. Убили и ограбили. Поэтому будет и опрос, и осмотр вещей.

– Не имеете права! – ахнула Таисия Дмитриевна.

– Мы уже вызвали бригаду, они привезут разрешение на досмотр вещей, – капитан угрюмо посмотрел на неё. – Через пару часов они приедут. Пока я прошу всех не покидать пределы Гостевого дома.

– Да пока вы здесь ковыряетесь, убийца чешет в Сызрань на вокзал, – выкрикнул Владлен. – Эх! Одно слово – менты. Уже второе убийство, а вы все телепаетесь. Вот, что значит буржуазная мораль!

– Господа отдыхающие, я буду сидеть вон там у окна. Пожалуйста, подходите по одному.

Все притихли, и даже близнецы не шушукались, видимо из-за того, что все пытались прислушаться. Увы! Слышно было только невнятное бормотание. Отходившие от капитана были необыкновенно молчаливыми и немедленно покидали обеденный зал. Боб вышел из столовой и вернулся озадаченным

– Уж не знаю, чем он их запугал, но все они метнулись по своим номерам.

– А как же процедуры? – пробормотала Гусёна.

– А все процедуры начинаются с одиннадцати часов. Я тоже после допроса пройдусь по процедурам, – буркнула я.

– Тогда и мы тоже, пойдём на ароматерапию и отоспимся, – буркнул Боб, осмотрелся и возмутился. – Э? Мы что, почти последние пойдём? Не люблю со времен студенчества. Не хотел я после «попугайчиков»

К нам подошёл капитан и осмотрел нас плотоядным взглядом.

– Ну а теперь ты, мальчик-мажор.

Боб приосанился, его впервые приняли за мажора. Когда через пять минут он вернулся, то выглядел озадаченным. Он уставился на меня:

– Кай, а почему ты согласилась на эту поездку? Ты же не любишь лыжи!

– Здесь дёшево, лес, да и ты мечтал о лыжах. Я хотела в отпуск с вами.

– Действительно, – он был смущён, – что этот капитан привязался?

Гусёна ойкнула, потому что капитан поманил её, вернулась она ещё быстрее и задумчиво прошептала:

– Кай, а почему… нет-нет… а сколько тебе лет?

– Двадцать пять, а что?

И тут она меня ошарашила.

– Действительно соплюшка.

– Что?!

– А то, что капитан прав, мы друг друга совершенно не знаем.

– Это почему?! – возмутился Боб. – Неужели из-за того, что мы старше её на десять лет?

– Вам по тридцать пять?! – я была потрясена. – Хорошо сохранились.

– Мне тридцать три, – возразила Гусёна и задрала своё точёный носик.

Боб добродушно усмехнулся.

– Да моложе ты меня! Моложе… и не опытнее. Я что, ночью не понял, что ли?

Мы с Гусёной ахнули. Ну что за гад?! При всех! Мы затравленно оглянулись, но за соседним столом «попугайчики» перешёптывались, им было не до нас. Боб засмущался, взял Гусёну за руку, и они выпали из действительности. Я всё ждала, когда меня вызовут на допрос, но меня всё игнорировали и игнорировали. Боб стал зевать. Я предложила:

– Валите на процедуры! Кстати там есть какой-то фитносон.

Они, кивнув, ушли, а из угла послышался вопль. Я провернулась. Таисия Дмитриевна махала руками, как летучая мышь, и лепетала:

– Не имеет права. Не имеете права!

– Прекратите, – холодно одёрнул её Капитан. – Вас видели в коридоре. Мне нужны Ваши показания.

– У меня слабый мочевой пузырь! Вы не так поняли. Я же случайно увидела!

– Кого же Вы видели? Только без эмоций и очень тихо.

И опять тихое бормотание. Вскоре все были отпущены, кроме меня. Капитан подошёл ко мне и сел напротив.

– Ну-с, пора с тобой разобраться! Ты, мышка, можешь меня звать Конрад.

Мышку я не собиралась спускать.

– Что за странное желание свои имена переделывать на иностранный манер?! Попугаи эти, один Сержем себя величает второй – Анджеем. Положим они – совершенные придурки. Но вы-то полицейский! Зачем Вы-то имя Кондрат переделать на иностранный манер?

– Ты ошибаешься, мышь. Это имя, которое мне дали при рождении.

– А Вы знаете, что оно означает? – пусть не думает, что он самый умный.

– Знаю, защитник. Кстати, я знаю, что означает и твоё.

Меня он удивил, никто из моих знакомых, ну кроме Гусёны и Боба не интересовались моим именем. Почему он этим заинтересовался? Он сел так, чтобы я видела его целиком. Ему важно видеть меня, или важно, чтобы я видела его? Он неожиданно взял мои руки в свои. У меня от этого простого действия внутри всё поджалось. Он отдёрнул руки и расстегнул браслет часов. Надо мне, наконец-то, прекратить молчать, и я смело проблеяла:

– Ну, спрашивайте. Я готова, – и оглянулась на Боба.

Он провёл рукой по своим волосам и сердито заявил мне:

– А ты ничего не знаешь, мышь. В этом плане ты мне не интересна.

Странно на что же он разозлился? Неужели на то, что я оглянулась на Боба. Подумать только, какой собственник.

Капитан отодвинулся и отвернулся от меня. Ну вот, этот тип, который ещё вчера кусал моё ухо, прямо сказал, что я ему не интересна. Да что во мне не так? О сам-то тоже не модная модель. Хотя, здоров мужик. Ох и здоров! Я взглянула ему в глаза и удивилась, они мерцали, как янтарь под солнцем, к тому же он, по-моему, спрятал усмешку. Он смеётся надо мной? Ярость затопила меня.

– Хотите поспорить? – он открыто улыбнулся и выгнул бровь. Я бросилась в атаку. – Я с ребятами раньше Вас раскрою это преступление.

– Неужели?

– Да!

Он прищурился и протянул руку.

– Что? – я уставилась на руку.

– Ты же собиралась спорить, мышь?

– Да! Собралась! Спорю! А кто разобьёт наш спор?

Он гибко обернулся и увидел заглянувшую в обеденный зал девушку в чёрном. Он поманил её.

– Ольга Николаевна! Душечка! Разбейте наши руки. Мы поспорили. Пожалуйста!

Она, ничего не спрашивая, улыбнулась и стукнула ребром ладони по нашим сцепленным рукам. Я показала капитану язык и отправилась на процедуры. В бочко-лечебнице меня встретила пышная дама в русском сарафане, которая поинтересовалась:

– Детка, ты полечиться хочешь, или просто насладиться?

– О! Конечно, насладиться! – за спиной раздалось хмыканье. Я резко обернулась, меня с интересом рассматривал капитан. Ну, невозможный человек! – Я что, не могу процедуры проходить?

– А я к Людмиле Георгиевне.

Медсестра дружелюбно улыбнулась ему.

– Да! Я слушаю Вас.

– Вы ведь ведёте записи, о времени посещения всех, кто у Вас бывает?

– Конечно. Мы здесь принимаем до часу ночи.

– У Вас так поздно приходят?

– Не все. Вот Максим Максимович, в двенадцать ночи, всегда принимает расслабляющие ванные, у него ужасная бессонница. А он что же, не сказал?

– Сказал, но я хотел уточнить время. Спасибо, – капитан осмотрел меня с ног до головы, фыркнул и ушёл.

– Нет, вы видели, каков гусь? – я кипела от возмущения и раздевалась, уже сидя в бочке, я продолжала возмущаться. – Он даже не спросил, кого Вы ещё видели?

Толстуха вздохнула.

– Ну видела я, и что? Вчера эта, семейная припёрлась, тоже ночью. Он-то здесь, уже пять дней, а она с детьми только позавчера приехала.

– Хотела похудеть?

– Нет, спину полечить. У неё мужик странный – заставляет жрать и толстеть. Прикинь, как дети засыпает, так он её дрючит, наяривает. Вот, когда он заснул, она сюда и прибежала. Я уже и спать собралась, ведь время полвторого ночи, но она уж очень просила. А почему не помочь? Ведь, у меня рабочий день с одиннадцати начинается.

– А долго в бочке сидела?

– Нет, максимум минут двадцать, потому что торопилась. У неё мужик в три ночи просыпается и опять её дрючит. Она всё жаловалась. Говорит, что он здесь совсем осатанел. Дома он – раз в неделю, а здесь им номер хороший достался, двухкомнатный. Дети спят в отдельной комнате. Вот он её и наяривает. Видно дома боится, что они их услышат. Всё, вылазь! Для первого раза хватит. Время надо увеличивать постепенно.

– Скажите, а Вы из того профилактория? Ну который закрыли на карантин.

– Нет, детка, я всегда здесь работала. Меня Тамара Витольдовна пригласила. Мы с ней очень дальние родственницы. Она хорошо платит.

Если я не ошиблась, то персонал гостевого дома довольно равнодушно отнёсся к убийству. Это означало только одно, владелицу недолюбливали, если не сказать больше. Я вылезла, оделась и отправилась в парикмахерскую. Я очень боялась, что после бочки у меня волосы дыбом. Она была рядом, а на двери красовалась табличка «Цирюльня». Полноватый парень, поинтересовался:

– Что желаете?

– Постричься.

– А как?

Я хотела развить мысль и услышала знакомое хмыканье. А этот что сюда припёрся?

– И зачем Вы здесь?

– Пришёл посмотреть, как ты, мышь, намерена себя изуродовать?

Я повернулась к цирюльнику.

– Меня налысо.

Капитан немедленно добавил:

– Везде.

Бедный парикмахер покраснел:

– Нет, мы таким не занимаемся.

– Гад!

Я вылетела из цирюльни под язвительный смех капитана и замерла. Нет, не следил он за мной, а пришёл по своим делам. Меня же он, как ребёнка, обвёл вокруг пальца, чтобы спор выиграть. Я немедленно приникла ухом к замочной скважине. Вопрос капитана я не слышала, слишком долго соображала, но ответ парикмахера меня озадачил.

– Конечно! Каждую ночь. Видите ли, Тамара Витольдовна вкручивала всем, что у неё натуральные кудри.

– Странно, она же была немолодой и неглупой женщиной.

– Именно, немолодой, – парикмахер тяжело вздохнул. – Очень немолодой, а верила во всякую чушь. Ей кто-то насвистел, что если она на рассвете будет без причёски, то страшно умрёт. Так в одиннадцать, она ложилась спать, а в три ночи я приходил к ней и делал причёску и всё такое прочее, – парикмахер смущенно захихикал.

– Неужели? Парень, ведь тебе не более тридцати, а ей далеко за пятьдесят.

– Вообще-то пятьдесят восемь, но она была пылкая и изобретательная.

– Ах вот зачем там эти растяжки!

– Да-да, очень она это любила.

Я чуть не задохнулась от удивления, и, видимо, не одна я, потому что капитан возопил:

– О времена, о нравы! Ладно, главное, что в три ночи Тамара Витольдовна была жива.

– В четыре утра, если точно. Очень она в этот раз была ненасытная. Я едва уполз от неё. Думал, что всё, проклятая баба меня заездит, но, слава Богу, её дурацкие часы начали звонить, и она меня отпустила.

Услышав приближающие шаги, я понеслась по коридору в сторону ресе́пшена. Там Танюша в идиотском кокошнике, высунув от непосильных умственных усилий язык, раскладывала пасьянс.

– Простите, Таня. Можно мне спросить, а какие часы были в кабинете Татьяны Витольдовны.

– О! Ненавистные!! – меня повергло в изумление столь сильное выражение эмоций. Татьяна, сжав кулаки, потрясла ими. – Они били, каждые четыре часа. Мерзко так. Бом-ха-ха. Бом-ха-ха. Хорошо, что эти гадкие ворюги их сломали.

Надо было немедленно отвлечь её, а то скоро здесь будет капитан.

– Они мешали Вам спать?

– Нет! Я живу во флигеле. Эх! Жаль, что баллов по ЕГЭ не хватило туда, куда я хотела. Вот тётка и уговорила поработать до следующего года у неё. Я и раньше подрабатывала на каникулах в профилактории.

– А что за болезнь там случилась? Нет мы слышали, но в сомнении.

– А все в сомнении. Это же надо, дизентерия! Представляете? Зимой! Раньше бы пронесло, у неё все были в кулаке, но в этот раз там жена какой-то шишки заболела. Вот она и пригласила всех сюда. Она раньше только каких-то особенных гостей сюда приглашала. Кто попало, сюда не попадал.

– Это мы кто попало? А это ничего, что путёвка стоит сорок тысяч?

– Ха, чтобы жить здесь гости по шестьдесят, семьдесят тысяч отдавали.

Я оглянулась, капитана всё ещё не было.

– А как сломали часы в кабинете?

– О! Это – умора! У них отломали и утащили маятник.

– Он что, золотой был?

– Нет! Но он был прикольный. В центре маятника было зеркало. Но оно было какое-то кривое. Тётка вообще западала по старым зеркалам. А, по-моему, лучше хорошее новое, чем такое, в котором ничего не отражается нормально. Я вот думаю, что может тётка не хотела на себя смотреть? Хотя она хвалилась, что эти зеркала кто-то подарил Екатерине Второй. Да та их не любила, а после революции они пропали. А отец тётки их купил во время блокады Ленинграда, – Татьяна пригорюнилась. – Грабители какие-то тупые, почему-то второе зеркало не украли. Тётка говорила, что по одному такое зеркало держать в доме опасно.

– А полиция спрашивала про зеркала?

– Нет, их волновали только пропавшие драгоценности и деньги из сейфа и какой-то артефакт.

– Артефакт?

Татьяна понизила голос?

– Да! Я сама слышала, как этот с жёлтыми глазищами кому-то говорил по телефону, что группа нужна, так как у них безвыходное положение и к тому же пропал ценный артефакт.

Я услышала чьи-то шаги в холле и немедленно сменила тему:

– А в лесу есть дорожки?

– Да вы что?! Ведь вторые сутки валит снег. Вы там по пояс утонете, даже на тропинке, а если сойдёте с неё, можете и в овраг провалиться.

– А нет ли у вас валенок? Я бы с удовольствием в них погуляла.

– Валенки есть только у Пахомыча, но они как лыжи для Вас будут. Он носит сорок седьмой размер.

– Жаль, я уже обалдела от сидения в доме. Надо хоть вокруг вашего дома обойти.

Я походила по дому. Пусто. В крыле, где были процедуры, кто-то пыхтел и потел. Заглянула в наш номер, ребят ещё не было. Тогда я нарядилась в лыжный костюм Гусёны. Удивляясь, как так получается, мы с ней одного роста и размера, а она выглядит хрупкой и изящной, а я – как пловчиха. Натянула высокие сапоги на шнуровке. Я их купила для себя, но Гусёна отняла, сказав, что мне пора научиться ходить на каблуках.

Во дворе я чуть не завизжала от восторга. Снег всё ещё шёл, но снежинки, слепившись по двое, кружились в странном хороводе, не столько падая, сколько порхая над землёй. Небо жемчужно-серого цвета подчёркивало зыбкую красоту этого балета. Проваливаясь по колено, я добрела до калитки за домом и вышла за забор.

Чёрные высокие вязы нервно подёргивали ветвями, и их стволы матово поблёскивали. На некоторых ветках сидели снегири, раздувшиеся от холода и похожие на мандарины. Сосны иногда стряхивали снег с зелёных лап, и тогда начиналась маленькая метель. Я брела от сосны к сосне, и ловила ртом снежинки. Обнаружив, что я, почти не проваливаюсь, поняла, что бреду по тропинке. Когда я нашла цепочку беличьих следов, то пошла вдоль них, в надежде увидеть этих белок. У невысокой пушистой сосенки я села на корточки и затаилась, надеясь, что белки перестанут пугаться и придут. Мне показалось, что я слышу чьё-то дыхание. Я замерла, решив, что мне повезло, и это лисица, и… погрузилась в темноту.

Очнулась на руках капитана, который бороздил снег в сторону дома и ругался сквозь зубы. Ругательства были странными, некоторые я узнала, но другие были на чужом и неизвестном мне языке. Я обняла его за шею, но только для того, чтобы не упасть, голова кружилась, и тихо спросила:

– А что случилось-то?

– А то, что не надо лезть, куда попало!

Опять! Опять он меня унижает! Я забарахталась, чтобы встать, и он немедленно меня вставил в сугроб, в котором я застряла.

– Удобно?

– Я не какая-то белка, чтобы не проваливаться!

Его глаза сверкнули.

– Да-а! Как же я забыл, что ты боевая белка?

О! Меня повысили, до этого я была мышью.

– Ты зачем лезешь? Я тебя нашёл под сосенкой, уже и снегом засыпанной.

– А кто меня?

– Не знаю. Больше следов я не видел. Кто-то шёл за тобой след в след.

– Неужели, а это что? – я ткнула, в след, которым кто-то оставил параллельно нашим. – Смотрите. Это валенки Пахомыча.

– Пахомыч спит, – буркнул он, – настороженно оглядываясь и прислушиваясь.

– Конрад, Татьяна с ресе́пшена сказала, что Пахомыч отдаёт валенки любому на прокат.

– Надо же! Взяла и всё рассказала мне. Так ты проспоришь мне, боевой кролик.

Ух ты! Он опять повысил мой статус. Раз я кролик, то пора оскалить резцы (а больше у кроликов ничего нет).

– Конрад, Вы особенно не выпендривайтесь. Я всё равно общёлкаю Вас.

– А разве я против? Дерзай, но если ты хоть раз куда-нибудь потащишься одна, то я свяжу тебя, как шелковичного червя, и запру в твоём номере.

– Но теперь-то мы можем пройти по этому следу. Мы же вдвоём! Не бойтесь, капитан, в случае чего я отвлеку огонь на себя.

Он сверкнул жёлтыми глазами, протянул мне руку и выдернул из сугроба. Мы двинулись по следу, и вскоре обнаружили след снегохода.

– А звука я не слышал, – прошептал он. – Что за нелепость? Ничего не слышно. Может из-за того, что здесь то ямы, то овраги?

– Э-эх! Видимо разрыв во времени много больше, чем мы представляем. Мы просто опоздали.

Он фыркнул, но ничего не сказал. Мы двинулись дальше, но снег был таким рыхлым, что мы брели, провалившись по пояс. Неожиданно Конрад поднял руку, я скользнула за сосну, а он шагнул к другой и едва удержался – сосна росла на обрыве. Я подошла ближе и обнаружила на дне глубокого оврага перевёрнутый и измятый снегоход. Решив проявить яркость мышления, я ляпнула:

– Да-а! Кто-то куда-то не доехал, но он жив. Трупа-то нет.

– Не накаркай, – Капитан угрюмо оскалился.

Меня это расстроило, ну почему он мне всё время хамит? Хорошо, чтобы он в снег провалился, а я бы вытащила его и так небрежно сказала: «Не надо меня благодарить! Со всяким может случиться». Сзади раздалось хмыканье капитана. Эх! Опять надо мной смеётся, видно я похожа на снежную бабу. Толкнуть что ли его, чтобы и он весь извалялся?

В это время зима решила, что достаточно побаловала нас. Подул сильный ветер, ощутимый даже в лесу. Теперь не снежинки, а мелкие крупинки снега зло, как осенние мухи, кусали лицо.

Конрад поднял лицо к небу.

– Это чтобы жизнь мёдом не казалась? Вы там что, оборзели?

Мне понравилось его обращение к небесам, я так тоже иногда делаю. Я пожала его руку, а он, вцепившись в неё, потащил меня за собой. Как он нашёл дорогу просто удивительно. Перед калиткой он взял меня за плечи и повернул к себе лицом.

– Не забыла, что вас трое? Вот и ходите вместе.

– Э-э… у них же медовый месяц!

– Ничего! Это добавит им остроты в ощущениях.

Мы ввалились в холл и остановились, так как на нас уставилось двое новых незнакомых полицейских. Черноволосый коротыш с очень широкими плечами и невероятно большими ушами, в джинсах и толстом красном свитером с вывязанным смешным медведем на животе и длинный и поджарый, шатен в элегантном костюме цвета маренго и синем тонком джемпере.

– Привет, Кон, – неожиданным басом прогудел коротыш. – Судя по вашему виду, мы едва успели проскочить. Опять метёт? Кстати, мы тоже застряли.

Его отодвинул элегантный шатен и проговорил:

– Надо поговорить. Хорошо, что Вы убитую вынесли на мороз, хоть в этот раз ничему не навредили.

– Прекрати, Саша! Как можно навредить, если у неё нож в сердце торчит?

– Кон, потише! Нож, конечно, торчит, но у меня кое-что вызвало сомнения. Уточню попозже.

Конрад зыркнул на меня и елейным голосом проговорил:

– А с чего это Вы, девушка, стоите, разинув рот? Оправляйтесь в номер, и всё время находитесь рядом с друзьями. Помните, что сказал? Я не шутил.

Я не стала спорить, а быстренько помчалась в номер и застала там Боба и Гусёну, полностью экипированных для моих поисков.

– Ты что делаешь?! – завыла, как бензопила Гусёна. – На улице метель, а ты гулять пошла?!

– Успокойся, я жива, – остановила её я, лихорадочно сдирая с себя верхнюю одежду. – Боб надо подслушать, что обнаружили приезжие специалисты.

Боб кивнул и, содрав комбинезон для лыж, метнулся к рюкзаку, потом, похватав какие-то коричневые усатые кубики, унёсся в коридор.

– Гусёна только не кричи! Посмотри у меня там, на голове, большая шишка?

За что я люблю моих друзей, так это за то, что они сначала действуют, а только потом кричат на меня. Когда однажды меня понесло поздно вечером выносить мусор (мы выдули три бутылки шампанского, и они уже не помещались в ведро), то у мусорника меня зажал здоровенный ротвейлер. Гусёна осознав, что я слишком долго выношу ведро, схватила скалку, а Боб, так и не выпустив бутерброда из руки, схватил вилку. Они в таком виде понеслись на улицу. Обнаружив рычащего ротвейлера и меня, рассказывающей ему, почему надо вынести мусор именно сейчас, Гусёна спросила:

– Бить?

Я возопила:

– Ты что? Кормить и лечить.

– Угощайся! – Боб подсунул псу бутерброд с варёной курицей и сыром.

Ротвейлер в два глотка проглотил бутерброд, неловко потоптался и уставился на меня. До меня дошло, что не кусать он меня собрался, а просил помощи.

– Ребята, он хромает.

Гусёна смело осмотрела его и, молча вцепившись в ошейник, потащила ко мне домой. Удивительно, но ротвейлер не выразила протеста. Вправив вывих лапы бедной псине и перевязав её, она принялась диктовать Бобу душераздирающее послание, которое разместила во всех социальных сетях о найденном ротвейлере.

Я, разложив на тарелке, остатки вечернего ужина, надеюсь, что пёс выберет, что ему нравится. Наш гость выбирать не стал и умял всё, даже бутерброд с огурцами, потом вдруг горестно заскулил и сморщился. До меня дошло, что ему пришлось туго. Люди боятся и не понимают животных, и видимо ему здорово досталось в его странствиях. Из-за всего этого я принялась уверять ротвейлера, что не все люди гады, и что его наверняка ищут. Ротвейлер сопел и трогательно тёрся головой о мои колени. Потом мы сообща все легли на пол спать, чтобы псу не было одиноко.

Уже на другой день к нам прибежал измученный интеллигент-очкарик, который прорыдал:

– Ричард, как ты мог?! Мы город прочёсываем по квадратам.

Мы развеселились Действительно, и как он такое смог? Хотя, с моей точки зрения многие владельцы кошек и собак немного чокнутые, потому что уверены, что животные только в силу ошибки природы не разговаривают, но их (хозяев) понимают. Хе!

Пёс благосклонно гавкнул, лизнул меня и ушёл с хозяином. Мы не стали выяснять, что между ними произошло, но потом Гусёна призналась, что боится собак. Мы тогда с Бобом даже сказать ничего не смогли.

Вот и теперь Гусёна осмотрела мою голову и покачала головой.

– Нет, шишки нет, но думаю, что сотрясение есть. Тебя капитан нашёл?

– Да. Едва успел, меня даже закопали в снег. Обидно, я ведь слышала, как кто-то подкрадывался, думала лиса, а меня по голове.

Гусёна без комментариев немедленно из пакета с лекарствами, которые она всегда таскала с собой, выудила какие-то таблетки и затолкала в меня, бормоча:

– Не волнуйся. Боб, захватил, камеры и микрофоны. Он давно мечтал снять фильм о жизни зверушек в заснеженном лесу. Мы были бы в тепле и наблюдали за белками и зайцами. Не сердись, просто всё так завертелось, что он не успел тебе рассказать. Эх! Да ладно, можно не расстраиваться, что не подсмотрим жизнь зверушек. Такое приключение! Кай! Капитан сильно на тебя орал? Мне Татьяна на ресе́пшене сказала, что в холле он ревел, как раненный слон, что покажет этой девчонке, которая тычется, куда попало.

В номер ворвался Боб и бросился к ноутбуку.

– Пошли к столу! Я микрофон и камеру затолкал в воздуховод, уж не знаю, что мы увидим, но услышим всё.