Читать книгу Средство от бессмертия - Елена Кивилампи - Страница 11

Так уж сложилось, что все шутки вокруг химической науки окрашены в мрачные цвета и касаются в основном ядовитых, горючих и взрывчатых веществ, хотя нормальным людям обычно не до смеха, когда дело доходит до практического применения столь опасных субстанций. Разумеется, дипломированный врач Малик хорошо разбирался в тех разделах химии, где описано влияние на организм лекарственных средств и токсинов. Я же, выйдя из стен ЛГУ специалистом широкого профиля, хорошо знал, и чем отравить лошадь, и как изготовить взрывчатку из того, что найдётся в кухне любого дома.

В тот день в психиатрическом стационаре проходило очень важное мероприятие – все отрабатывали действия на случай срочной эвакуации при пожаре или другом чрезвычайном происшествии. Важность подобного учения трудно переоценить: многие пациенты клиники и без того плохо ориентировались в пространстве, а малейшая паника или промедление могли обернуться трагедией.

Пожар глазами химика – вообще отдельная песня, и совсем не случайно на том «концерте» я оказался главным запевалой. Малик решил обратиться к моим знаниям и опыту, причём не только для пользы дела, но и в терапевтических целях, пролив на мою душу целительный бальзам.

Учение началось с краткого инструктажа для медицинского персонала и охранников клиники в присутствии представителя органов пожарного надзора – он и стал единственным зрителем на этой репетиции (а чего именно, мы все узнали чуть позже). Затем Малик обратился ко мне и к Полозову:

– Евгений Андреевич, будьте любезны, покажите инспектору, как у нас оборудовано место для курения! А для тебя, Олег, у меня будет особое задание.

Полозов охотно согласился, тем более что он посещал «курилку» по семь раз на дню и безо всяких просьб и поручений, а тут появился уважительный повод ещё раз туда наведаться. После того как «Мальбрук» отправился в поход вместе со своим провожатым, Малик повернулся ко мне:

– Ты сам понимаешь, какой контингент у меня лечится, – никогда заранее не угадаешь, что у кого на уме. Опять-таки, у нас тут не только Матильда Кшесинская лежит, но и Софья Перовская, а Геннадий Ильич до сих пор ищет способ выйти на связь с Красной Армией Японии… Поэтому просьба к тебе такая: пройти по больнице и глянуть свежим взглядом, где что не так лежит или плохо приколочено. Короче, найти любые слабые места, где можно устроить диверсию. Я охрану уже предупредил, поэтому тебя везде пропустят.

– Понял тебя! Только ведь я не Геннадий Ильич – я и вправду могу смастерить шутиху из пакетика марганцовки и колёсного диска, дай только напильник. А если найду понижающий трансформатор и выпрямитель переменного тока, я из поваренной соли и сахара запросто второй Перл-Харбор организую. А хочешь…

– Не хочу, – оборвал меня Малик. – Ты, главное, никому из больных и нашему инспектору об этом не проболтайся. Кстати, заодно глянь, где они с Полозовым запропастились. Ты прости, что я тебя гоняю, просто у меня сегодня безумный день.

Быстро вернувшись назад, я спросил у главврача:

– Как у тебя с английским?

– Нормально у меня с английским. С докладами выступаю, литературу читаю, с коллегами общаюсь. А тебе зачем?

– Да просто там наш герцог Мальборо с Джеймсом Бондом до сих пор смолят свои цигарки и байки травят, а русский язык отказываются понимать. А тут ещё к ним леди Черчилль подгребла с пачкой «Уинстона». Так что иди, разбирайся сам.

Вернувшись на площадку для курения, мы с Маликом застали там всех названных мною лиц и ещё несколько новых исторических персонажей.

– Пётр Алексеевич! – обратился Малик к своему коллеге, в то время как тот открывал новую пачку сигарет. – Вы бы хоть постыдились – всё-таки врач! А вы, Геннадий Ильич, что тут забыли?

– Да я сигаретку стрельнуть…

– Ещё чего не хватало – тут вам не фронт освобождения Палестины! На сегодня все перестрелки отменяются, поэтому идите к себе в палату и ждите условного сигнала. Будет нескучно, вам понравится. А вам, Пётр Алексеевич, я поручаю прочесть остальным самоубийцам лекцию о вреде табакокурения. Наглядные пособия найдёте прямо на пачках сигарет… А вы, Иван Васильевич, кого тут потеряли, да ещё с беременной супругой? Хотите разделить дурную славу другого самодержца? Пётр Алексеевич, не смешно!

Иван и вправду никого не потерял в этой смрадной компании, а вот его жена искала там меня. Не выдержав пронзительный взгляд Светланы, я поспешил удалиться и приступить к выполнению моего задания. Вернувшись через полчаса на площадку для курения (а она, хоть и была расположена на открытом воздухе, по уровню задымлённости напоминала Перл-Харбор в декабре сорок первого), я снова увидел там «председателя клуба самоубийц», собравшего вокруг себя целый отряд камикадзе. Курильщики увлечённо разглядывали «страшилки» на пачках сигарет и обменивались мрачным шутками:

– А у вас что? Два инфаркта, гангрена и пародонтоз? А у вас, Пётр Алексеевич, импотенция?! И это в сорок три года?

– Ну нет, – отозвался врач, выбрасывая в урну начатую пачку сигарет и доставая из кармана новую. – Уж лучше «мучительная смерть»!

Публика была уже в таком настроении, что встретила дружным гоготом моё заявление, обращённое к главному врачу и владельцу клиники:

– Можешь меня поздравить! Я сейчас в твою лабораторию наведался. Ядерный апокалипсис не обещаю, но «грязную бомбу» за несколько часов собрать смогу.

– Иди уже отсюда! – поспешил спровадить меня Малик, косясь на пожарного инспектора, хотя тому давно не было до нас дела.

Было видно, что Малик устал от бесплодных попыток образумить и пристыдить развесёлую компанию, которую собрали вокруг себя Полозов с пожарным инспектором, – а там уже были не только врачи и медсёстры, но и многие, даже некурящие больные и их родственники. Конечно, владелец клиники вполне мог своей властью наказать злостных нарушителей трудовой дисциплины, а кого-то и вовсе уволить без выходного пособия, но Малик предпочёл терпеливо ждать, когда закончится внеплановый перекур и развеется поднятый им «дым коромыслом».

А я отправился дальше совершать обход здания клиники и хозяйственных построек на территории парка. Заглянув в дворницкую, где хранились садовый инвентарь и различные средства для ухода за растениями, я вернулся с очередной «доброй вестью»:

– Вот тебе ещё один сюрприз: нашёл у садовника такой запас нитрата аммония, что, если взяться с умом, можно всё здание разнести на кирпичики. Мне в голове трудно прикинуть – тут надо много разных факторов учесть, но воронка будет в глубину метров на шесть, а в ширину…

– Да понял я всё! – ответил мне Малик, уже жалея, что обратился ко мне и к Полозову со своими просьбами. – Хорошо ещё, что ты у нас один такой уникум. Другим ума не хватит до всего додуматься, а тебе, надеюсь, в голову не придёт устраивать тут взрыв.

– Ты что, совсем за дурака меня держишь?! – искренне обиделся я на друга.

Между тем время шло, а события безумного дня в психиатрической больнице разворачивались далеко не по запланированному графику. И пока я наблюдал со стороны эту стихийную акцию гражданского неповиновения, меня по очереди накрыли три волны разнообразных эмоций.

Сперва на меня накатил гнев. В своё время я был не ахти каким большим начальником, но из-за удалённости объекта от других людских поселений пользовался такой же полнотой власти, какую имеет над своим экипажем капитан судна, ушедшего в автономное плавание. Иными словами, для своих подчинённых я был почти что наместником Господа Бога на земле, и если бы кому-то из них взбрело в голову так фордыбачить и саботировать работу, я не стал бы церемониться, а устроил бы им форменный разнос со всеми законными и незаконными мерами расправы, включая и такую, как «дать по шее».

Однако следом за первой волной злости меня накрыла растерянность. Потому что среди нарушителей режима было немало душевнобольных пациентов – и волею судьбы я оказался одним из них. Я не успел накоротко сойтись почти ни с кем из моих соседей, однако зеркальные нейроны моего мозга негласно сделали свою работу, и я успел живо проникнуться историями этих людей. Кому-то болезнь досталась вместе с родительскими генами; кто-то лишился рассудка по собственной вине, злоупотребив алкоголем или другими психотропными ядами; кто-то заболел из-за инфекции, родовой травмы или нарушений в щитовидной железе; другие же не вынесли ужасов войны на землях Карабаха, Приднестровья, Чечни, Осетии и Донбасса, пережив такое, от чего нормальный человек просто не может не сойти с ума.

Далеко не все пациенты клиники были образцовыми гражданами и гражданками, и далеко не все согласились лечиться добровольно, но у каждого в анамнезе был свой собственный груз скорби, стыда и страха. И подобно тому, как сытый не разумеет голодного, так и здоровому человеку трудно понять, каково это – нести на себе стигму психического расстройства.

Как поётся в шутливой молодёжной песенке, «от сессии до сессии живут студенты весело», – а больные с психиатрическим диагнозом живут от психоза до психоза (причём приходит такая «сессия» не два раза в год в середине зимы и начале лета, а чаще всего весной и осенью по своему непредсказуемому графику). Живут нескучно, как и студенты, но далеко не так беззаботно и весело: в растерянности, страхе, а порой и в злости на весь мир. Пробираются по лезвию бритвы между одержимостью и депрессией. Боятся себя. Боятся врачей. Боятся других людей. Боятся остаться одни. Каким-то неведомым чутьём узнают себе подобных среди дюжины незнакомцев. Обрывают телефоны, звоня в жилконтору, прокуратуру и приёмную президента. Шлют письма директору «Эрмитажа», Папе Римскому и госсекретарю США. Вопят по ночам на всю округу, свесившись голышом из окна. Стыдливо скрывают свой диагноз от коллег и соседей. Одного за другим теряют друзей молодости. Режут себе вены, прыгают с балкона и глотают битое стекло. Размышляют над смыслом жизни, вычисляют квадратуру круга и собирают вечный двигатель. Отбиваются от чертей, ниндзя и попаданцев. Раскрывают мировые заговоры дарвинистов, империалистов и франкмасонов. Выживают на нищенскую пенсию. Пишут фантастические книги и сюрреалистические картины, сочиняют неземную музыку. Неделями ищут в себе силы чтобы сменить носки, вымыть посуду и принять душ. Ловят мучительные побочные эффекты от лекарств-нейролептиков. Верят в свою избранность, считают себя гениями и пророками. Называют себя париями, генетическим сором, ошибкой природы, неполноценными пародиями на её царя…

И тут в мою душу прокрался испуг. Конечно, давно позади остались времена карательной психиатрии, а последователей сэра Фрэнсиса Гальтона, отца евгеники, ещё раньше предали анафеме и заклеймили позором вместе с другими лжеучёными и врачами-садистами. Не стоит забывать и о том, что частная клиника, где я лечился, отличалась от рядового «бюджетного учреждения здравоохранения», как шикарный отель от бедной ночлежки, а её владельцем был мой закадычный друг, немало обязанный мне своей карьерой, и я пользовался там всеми привилегиями непотизма. И уж тем более мне не стоило бояться обливания холодной водой, электрошока, лоботомии и прочих изуверских методов, какими в прошлом пытались усмирять психические болезни.

Но всё же я невольно содрогнулся, когда представил себе, как далеко простирается власть врачей его специальности над другими людьми. Один росчерк пера, один устный приказ – и любого из его пациентов могли скрутить, связать, запереть в палате с решётками на окнах, оглушить уколом наркотика, а заодно отобрать телефон, книги и диски, вынуть шнурки из обуви, лишить радио и телевизора, запретить свидания с родными и любые контакты с внешним миром. И мало у кого хватило бы пороха оспорить или отменить такое решение – потому что признанный недееспособным человек не только неподсуден, но и во многих отношениях бесправен.

Однако, вопреки моим страхам, Малик не стал прибегать ни к каким репрессиям. Он просто неподвижно стоял в стороне и с кротким немым укором смотрел на своих субалтернов, дожидаясь, когда в них наконец заговорит голос совести. Наверное, таким же взглядом Махатма Ганди смотрел на британских палачей, когда те расстреляли из пушек мирную демонстрацию индусов. И эта тактика непротивления злу насилием снова принесла плоды: хулиганское веселье понемногу пошло на убыль, а потом и вовсе затухло; больные разошлись по палатам, а медицинский персонал вернулся к исполнению своих прямых обязанностей. Учение в тот день всё-таки состоялось, и как показала жизнь, эта тренировка оказалась далеко не пустой мерой предосторожности.

– Я прямо поражаюсь твоему терпению! – сказал я Малику в конце его «безумного дня Фигаро». – На твоём месте я давно разогнал бы это сборище брандспойтами, а саму курилку обнёс бы оградой и ключи выдавал строго по расписанию.

– Ну извини, что так низко пал в твоих глазах! – ответил мне мой врач. – Ты пойми: людям ведь тоже нужна разрядка, хотя бы такая. Если все будут ходить строем и выполнять инструкцию, словно промышленные роботы, мы тут все скоро сойдём с ума. А Пётр ещё сегодня прибежит ко мне извиняться, вот увидишь.

– А ты, пожалуй, прав, – согласился с Маликом, который и в самом деле был на своём месте, как и я – на своём. – Кстати, на меня одна твоя пациентка смотрела таким взглядом, что я не знал, куда от неё сбежать. Что мне с этим делать?

– Если проблема реальная, значит, будем её решать. А если мнимая, прими диазепам и успокойся.