Читать книгу Средство от бессмертия - Елена Кивилампи - Страница 7

Врач откинулся назад в кресле, снял очки и почесал переносицу. Какое-то время мы молча смотрели друг другу в глаза, словно два ковбоя на дуэли. Я сдался первым, отвёл взгляд и вытер холодный пот со лба, чувствуя себя, как в дурном сне: успев смириться с потерей, я как-то прожил эти восемь лет, и вдруг такой поворот… Сначала мне в сердце постучалась робкая, словно девочка-нищенка, надежда, а потом душа рухнула в зияющий ужас неизвестности.

– Малик, а это точно не розыгрыш?

– Я похож на морального урода, чтобы такими вещами шутить?!

– Так это значит… Если Лиза не умерла тогда, то куда же она исчезла?! Вот будет хохма, если она просто вышла в булочную на пять минут, а я…

– Так, погоди, давай разберёмся! Говоришь, восемь лет назад? Вы же как раз в то время прилетали с Лизой ко мне на свадьбу.

– Так ты женат? Вот это новость…

– Для кого как. У меня не только жена-красавица – у нас с нею уже двое ребят подрастают.

Малик развернул стоявшую на бюро рамку с фотокарточкой, на которой он обнимал весьма миловидную женщину и двоих близняшек-дошкольников. Хотя внешностью супруга Малика была далека от неземного идеала его молодости, было видно, что с нею он обрёл своё заслуженное семейное счастье.

– Это что, твои?

– Нет, что ты! В приюте одолжил, нарочно чтобы над тобой подшутить.

Я закрыл ладонью глаза чтобы собраться с мыслями.

– И что всё это значит? Я что, эти восемь лет в коме пролежал? Как такое возможно? Как я мог взять и стереть из памяти столько лет жизни, а поверх сочинить другую историю, как какой-нибудь воришка Мартин?

– Не самое удачное сравнение. У воришки Мартина совесть была сильно нечиста – вот он и выдумал себе свой личный ад за минуту до смерти. Но ты ведь не такой, ты никого не искалечил, не изнасиловал, не ограбил? Никому не наставил рога?

– Ты ещё спрашиваешь?! Нет, конечно! Я тебе кровью готов расписаться, что всё было именно так, как я сейчас помню! Ну хочешь, проверь меня на детекторе лжи!

– Да я вижу, что ты не врёшь. Это ведь мой хлеб – ты скорее детектор обманешь, уж поверь. А значит это одно: ты действительно приехал по адресу.

– И где же меня носило все эти годы? Может, я по стране колесил, и как тот маньяк…

– Да успокойся ты! Нигде тебя не носило, отвечаю. Я-то здоров, хочешь сам себе справку выпишу? Ты как сюда приехал? На поезде?

– Нет, не на поезде. И с верхней полки на ходу не падал. Я на своей машине.

– В аварии не был?

– Нет. Ладно бы мне память отшибло – но машина-то цела, сам выгляни в окно.

– Вижу. Всё равно, ты где-то должен был засветиться по дороге – на постах, на заправках, в забегаловках…

– Может, Лизка там осталась? Да нет, с чего бы вдруг?.. А что делать-то теперь? Где её искать?

– Что тебе делать, я скажу: завтра же… нет сегодня ложись ко мне в клинику. А жену твою будут искать другие специалисты. Подожди, я сейчас позвоню кое-кому… А потом поедем к тебе, заодно на месте всё проверим и вещи твои соберём. Я сам тебя отвезу, а то вдруг дорогу забудешь. Я сейчас не шучу.

Я достал из кармана ключи от машины и квартиры и безропотно передал их Малику.

* * *

И вот почти треть века спустя всё вернулось на круги своя – мы опять в том же месте, где долгими зимними вечерами Малик читал вслух сочинения русских и советских классиков. Поначалу он так дико путался в ударениях и коверкал слова, что я однажды чуть не поперхнулся насмерть:

– Висока ф гори фполз ужь и льок тамь в сиром ушэле, свьернувшис ф узель и гльядья ф морье…

И всякий раз, когда я пытался прыснуть со смеху, тут же получал от Лизки – хорошо, если перепечатанным на машинке сборником гумилёвских стихов, а не академическим изданием словаря русского языка. (Малик порой задавал такие вопросы по тексту, что нам с Лизой самим приходилось рыться в справочниках.)

А потом мы с нею, как заворожённые, словно дети на сказочном утреннике, слушали рассказы Малика о его далёкой родине: о её удивительных ландшафтах, где горы сменяются зелёными долинами, а зелёные долины – соляными пустынями; о заморских животных, каких мы могли видеть вживую только в зоопарке, да и то не в каждом; о причудливых поворотах истории с великими переселениями народов, войнами, мятежами и сменой династий императоров, чей род восходил к самому царю Соломону и царице Савской; о том, как на этой древней земле Африканского Рога бок о бок жили, сражались, торговали и боролись за место под солнцем язычники и чернокожие иудеи, крещённые в христианство вожди местных племён и первые адепты ислама, бежавшие в Эфиопию от притеснений курейшитами.

И здесь же мы с Лизой стали свидетелями чуда. Нет, это не было похоже на минутное превращение невзрачной куколки в красавицу-бабочку. Я скорее сравнил бы Малика с тем великим оратором древнего мира, что много лет подряд оттачивал своё мастерство, катая во рту голыши на берегу Эгейского моря. Конечно, африканскому студенту, учившему русский как иностранный, пришлось куда труднее, чем Демосфену, говорившему на родном древнегреческом языке; прошли долгие месяцы, если не годы, пока наш друг не начал выплёвывать свои камешки один за другим. Я не могу точно назвать тот день, когда из его уст широким и чистым потоком наконец полилась литературная великорусская речь. Но такой день настал, и случилось это в стенах всё той же квартиры на берегу речки Карповки:

И именно здесь Малик сидел и часами смотрел в угол пустым взглядом африканского изваяния, когда уже на излёте правления Де́рга он потерял связь со своей семьёй. И отсюда он провожал нас с Лизой в вояж, на другом конце которого (как я думал) оборвалась её жизнь.

– А у вас тут мало что изменилось – разве что книг прибавилось.

– Да я их с собой привёз. По большому счету, мы другого добра и не нажили… Ты осмотрись свежим взглядом: по-твоему, это квартира вдовца? Или женатого человека?

Мы вдвоём изучили каждый закуток, каждый пыльный угол: вот моя постель с одинокой подушкой, где я порой засыпал только под утро, даже не раздевшись. На столе – чашка с недопитым кофе, в ванной – мыло, бритва и зубная щётка, но никаких следов обычных женских мелочей. Только стоптанные тапочки в прихожей и засохшая коробочка с тушью на полке под зеркалом.

В спальне Малик взял с прикроватной тумбочки фотографию в рамке. Лиза сидела в позе печальной царевны, подперев рукой подбородок, и смотрела на нас бездонным взглядом, каким обычно смотрят снимки усопших с надгробий.

Словно прочитав мои мысли, Малик не дал мне раскрыть рта:

– Олег, давай не будем терять голову! Это всего лишь фотокарточка. Не свидетельство о смерти, не справка о захоронении, а просто снимок в рамке. Чем выводы делать, ты бы лучше позвонить ей попробовал.

Я хлопнул себя по лбу:

– Вот я дурак! С этого и надо было начинать! …Нет, мобильный не отвечает. Но у нас там бывают провалы со связью.

– А может, просто разрядился? Позвони на городской.

Я позвонил и несколько минут слушал длинные гудки в трубке. Они улетали один за другим в пустоту, словно послание другим мирам, какое искатели внеземного разума шлют наугад через сотни световых лет без надежды получить ответ при жизни своего поколения.

– Ты не забудь про разницу во времени, – не сдавался Малик.

– Да при чём тут это? Там сейчас девять утра, а не глухая ночь. Что происходит, друг?

– Ты меня спрашиваешь? Я знаю только, что ещё несколько месяцев назад вы с нею были вместе. А потом, как я думаю, стряслось нечто, о чём ты очень сильно захотел забыть. Твой мозг включил цензуру памяти чтобы не дать тебе умереть от инфаркта или сойти с ума.

– А как жить-то дальше?

– Не паникуй раньше времени. Бывает и хуже, поверь моему опыту. Сейчас мы едем обратно в клинику, а завтра с утра я собираю консилиум – потому что я заведую не всем, что творится в твоей черепной коробке. А дальше решим, как быть.

– Малик, хочешь расскажу тебе про наше с Лизкой знакомство?

– Вы с нею где-то на остановке повстречались, верно?

– Ага. Но история случилась очень странная, почти мистическая. Мы с Лизой не любили об этом вспоминать – думали, вокруг решат, будто мы умом тронулись. А теперь мне терять нечего, поэтому слушай.

Мы с Маликом присели на мою кровать.

– Знаешь троллейбусную остановку на «Ваське» – на набережной, наискосок от филфака? Я как-то застрял там под вечер, и не я один: народу вокруг собралось, как в бане. Только холодно, как в морге. И Лизка там стояла, вся продрогшая – я ещё подумал, вот бы подойти, познакомиться… Холод был просто собачий – тем более рядом Нева, а троллейбуса, как назло, всё нет и нет. Наконец, подъезжает, долгожданный, – и, конечно, в нём уже народу битком! Я пропустил Лизку вперёд, она кое-как втиснулась на подножку через заднюю дверь, а мне уже некуда и ногу поставить. И вдруг на меня словно помутнение какое находит, и я в последний момент выдёргиваю её назад. Дверь закрывается, троллейбус отъезжает от остановки… Я стою, как истукан, хлопаю глазами, пытаюсь извиняться. Лизка что-то кричит мне в лицо; наверное, и пощёчину влепила бы, если бы я её за плечи не держал… И тут мы оба видим, что на повороте в троллейбус кто-то врезается на полном ходу, причём в ту самую заднюю дверь. У Лизки истерика, я сам в каком-то тумане… Только и нашёл, что сказать тогда: «Наверное, это судьба…» Потом пошёл провожать её пешком до дома, а дальше ты знаешь, как у нас всё завертелось.

– Вот так история! И ты столько лет темнил!

– Самое главное, я и сам теперь не уверен: так ли всё было на самом деле или мне это только пригрезилось. И спросить ведь не у кого…

Тут у Малика зазвонил мобильный телефон. Он выслушал собеседника и как-то сразу переменился в лице. Я никогда не видел его таким раньше: он то отводил глаза в сторону, то, наоборот, смотрел на меня, как на диковинный фрукт. Несколько раз порывался что-то сказать, а потом качал головой, осёкшись на полуслове. Я чувствовал себя, словно собака, когда хозяин решил её то ли продать, то ли пристрелить…

– Ты не томи, говори уже! Это же просто пытка какая-то!

Наконец Малик принял решение:

– Пойдём, Олег! Надо заехать в одно место, тут недалеко, на Большой Монетной. На Скороходова, чтобы тебе было понятней.

Примечания:

1. «Воришка Мартин» – роман Уильяма Голдинга (1911–1993), опубликованный в 1956 г.

2. Дерг (амх. ደርግ – «совет, комитет») – Высший коллегиальный орган государственный власти в Эфиопии (1974–1987 гг.).

3. «Между берегом буйного Красного Моря…»: строфы из стихотворения «Абиссиния» (1918 г.) Николая Степановича Гумилёва (1886–1921).