Читать книгу Небо - Елена Крюкова - Страница 13

Лишь закрою глаза – и отвесно

обрывается скал лазурит…

О, я верю, что Время – чудесно,

только страшно, что Время творит.

Горы, острые, словно рубила,

душу грубо стесали огнем.

Я молилась им. Я их любила —

ныне, присно, и ночью, и днем.

На гольцы я взбиралась!

Глядела

на зеленые шкуры Саян!

И тугого шаманского тела

бубен пел, ненасытен и пьян!

Я вратами зрачков забирала,

всю всосала жестокую синь

глаз охотницких старца Байкала,

злую Хамардабанскую стынь!

Стрелы гиблые, меч мой каленый,

меч Гэсэра – слепая гора!

Да звезды, до меча Ориона

дотянулись, допели ветра…

Улетела я нищею птицей.

Причастилась сладчайшей беды.

Глотку выжгла мне – мнила напиться! —

боль железнодорожной воды.

Я устала – той нечеловечьей,

той усталостью, где топоры

острых звезд ищут шею и плечи,

и сребристой лучины горы

не видать – в этом каторжном гуле,

в сальных, кучно набитых возках,

в сумасшедшем сем граде, где пули —

в пистолетных стальных кулаках!

Здесь, где, пшенкой давясь, умирают —

в пересохших колодцах квартир

больнокомнатных! Где удирают

за кордон, будто чистят до дыр

снеговой наш ковер, грязно-русский,

обветшалый, в разводах пурги!..

Где, гора моя, меч ты мой узкий

в небесах смоляных, где – ни зги?!..

Узел зол и страстей не развяжет

мне никто на краю забытья,

лишь Сибирь-Богородица скажет:

«Утоли вся печали твоя…»

И молюсь, лик горе подымая,

лик в морщинах подъявши горе —

я, бастылка, я, пижма немая,

я, багульник в пурге, в серебре,

в шубе латаной, козьей и драной,

на равнине, где воет метель:

дай мне, Господи, да без обмана

во горах ледяную постель,

чтоб уснула я сладко и строго

в междузвездной пуржистой пыли —

под присмотром Охотника-Бога,

близ объятья небес и земли,

чтоб забыла – при свете Вершины —

в ослепительной сини стальной —

как рыдал надо мною мужчина,

как ребенок угас предо мной,

как бросала в отчаянье матерь

мне тряпье для скитальной сумы,

чтоб раскинулась звездная скатерть

от Елабуги до Колымы,

и спала б я в роскошном просторе,

позабытая миром моим,

и горела б, как шапка на воре,

золотая Гора Серафим.