Читать книгу Небо - Елена Крюкова - Страница 19

Ах, комната, в сутеми пыльной – одна

Жемчужина в винном стакане…

Ты мать без крестин, без венца ты жена, —

Иди, потрудися руками.

Сапог-коловрат с ноги грубой стащи,

А коль повезет, и рубаху,

А коли в лицо – каблуком, – не взыщи:

Синяк не страшнее, чем плаха!

Под мышки схвати да в постель ували, —

О, краской да маслами тянет

Льняными… олифой… в горсти у земли

Мужик твой качаться устанет!..

Он так уже зол на всю галиматью —

На сборищ всесветных болтанья,

И в морду б всадил от души… на скамью

Отправился б – на покаянье!

Художник ли, каторжник – все тут одно,

В стране этой. Все тут едино.

А в банке, на кухне, – из яблок вино,

Что припасено на годину…

И вот, пока царь твой, насытясь, храпит

В безумьи, в измоте палачьем,

Твой лик над посудою медной стоит

Луною в затоне рыбачьем…

И варево варишь, бросая зерно

В казан: ох, а пот – несоленый

Слизнула с губы задрожавшей… а вот —

Он сладкий – в чаду запаленном!

Часы проблекочут, в литавры мороз

Ударит, звеня рукавицей, —

Да, чищеный мир снова грязью зарос!

Глаза твои – порх! – две синицы —

По мраку резных деревянных шкафов

(Молчат, как органы в костелах,

От мессы до мессы!..), по рвани ковров,

Где лебеди, милые селам…

И в спальню проворною мышкою – шасть!

Смотри ж, как взлелеяло пламя,

Мятежного мира полярная пасть —

Ребенка, что плакал меж вами.

Поправь одеяло сопящему всласть.

Подуй на златой лоб ребячий.

Не скоро ничком в наст блескучий упасть

От голода, жизни собачьей.

Согнув кочергой позвоночник тугой,

Лбом-яблоком льня к половице,

Трудом упивалась, какого деньгой

Не купишь! Лишь – лептой вдовицы…

«Ах, ты, мой мужик, мой художник большой,

Где холст твой, великий и страшный?!

Ни света в зрачках, ни гроша за душой —

Пустой, как осенняя пашня…

Эх, мой дурачок! Ты меня напиши —

Щеку, что перловицей светит,

Глаза, что сияют сильнее души,

Да красные руки, что ветер

Все исцеловал!.. шею, что исхлестал

Буран, – мех-то вытертый, лысый…

Да, мы богачи! Царь ты Сарданапал,

Царица я Савская в лисах!

Не старую мать, не отца, не детей,

Не ветер – пошто в щели дуешь?!.. —

Я благословляю щетину кистей,

Которыми небо целуешь!»

И так до утра ты песком чаны трешь,

Цепляешь слепой пятернею,

А мир полунощный на лик твой похож,

Крещеный золой и землею!

Корявые впадины… Ямины тьмы…

Прорехи и прорези горя…

Лишь очи – на дне одичалой сумы —

Два мощных сапфира, два моря.

И так прожигаешь глазами – и твердь,

И стразы мороза на стеклах,

Что, хвост поджимая, дворнягою – смерть

За мышьим сараем издохла.

И – шаг ты шагаешь к окну: о, к бельму

Январскому, к зимней сурепке,

И – глаз тех огонь не видать никому,

А если зажмуриться крепко…

И сплавлены веки! И вдоль по щекам —

Рекою – разливом – ручьями:

«Родных я вовек никому не отдам —

Молох ли, Архангел – перстами

Коснется во сне пламенеющих лиц,

Сожмет в кулаках покрывало…

Завеса разодрана! Падаю ниц!

Но тут я Женой пребывала

И Матерью сирой – меж смрадных котлов,

В ходынке, где в давке трещали

Нежнейшие кости, где низку-любовь

По бусинам – псы растаскали!

Как зубчик чесночный пророс во гнилье

Густых керосинных угаров —

Так я улыбаюсь в ночи, Хендрикье,

Не пряча лицо от удара!

Бей, тяжкое Время! Чугун рукавиц

Твоих – я сама вышивала

Соцветием потных, пожарищных лиц,

Узором базара, вокзала,

Серебряной нитью кладбищенских рек,

Павлинье-горящею сканью —

Весь выткала – гладью – позорный мой век,

Горбяся над зимнею тканью!

Вот все милосердье: намыты полы,

И масло в бутыли златится…

А кто там глядит адамантом из мглы,

Пусть первый со мною простится».