Читать книгу Невеста Моцарта - Елена Лабрус - Страница 16

– Карина, ты себе даже не представляешь! Это как… я не знаю… – я ходила по пустому вестибюлю с наушниками в ушах и размахивала руками. По совершенно пустому вестибюлю университета: вступительная суета уже закончилась, занятия ещё не начались и даже мой оргкомитет уже разошёлся по домам, но я ждала дядю Ильдара.

Я не могла об этом написать, я позвонила каждой из трёх своих подружек и каждой рассказала о том, как Моцарт сделал предложение.

И за те три дня, что прошли с нашей помолвки на крыше, каждая из моих подруг перезвонила уже не по разу и попросила рассказать снова. Рассказать в мельчайших подробностях всё-всё.

– Меня американские горки так не впечатлили, – остановилась я перед зеркалом. – Там я просто визжала как дура, а тут… чуть не умерла от страха, когда чихнула в тесном коробе, по которому мы ползли, а внизу в это время кто-то был. У меня чуть сердце не остановилось, когда он сказал: «А потом – беги!». Я чуть не сдохла от напряжения, когда мы поднимались на восемнадцатый этаж пешком. И чуть не уписалась от восторга, когда мы там, наконец, оказались. Когда поняла: мы это сделали! Я ведь ни на секунду не усомнилась, что всё это правда, представляешь? И это было так…

– Вау! – завистливо вздохнула Карина. – Он такой крутой!

Нет, он сволочь, каких поискать. Чёртов дикарь, умыкнувший меня с собственного дня рождения. Долбанный бандит, который держит в страхе весь город. Но то, как он сделал предложение, словно что-то покачнуло во мне. И это что-то теперь отчаянно сопротивлялось, не позволяя его слепо и упрямо ненавидеть, как прежде.

– Ладно, Карин, мне пора. Нам к родителям надо заехать. Они поздно вечером улетают в Швейцарию. Помогу маме собраться.

– Вместе заехать?

– Да, да, вместе с Сергеем. Давай, до связи!

– Давай, сучка ты везучая! – фыркнула она. – Надеюсь, он тебя бросит и украдёт меня. Дашь ему мой адрес?

– Кане-е-ешна, дева-а-чки, всем дам!

– А трахается он хорошо? Хотя о чём я? Наверняка, хорошо. – И снова этот завистливый вздох.

– Карина! – возмутилась я. Зеркало отразило во всей красе как моё лицо заливает стыдливый румянец.

– Да ты иди, иди по своим делам, просто дай ему трубочку, я сама спрошу. А что? Бог велел делиться. Особенно с несчастными одинокими подругами, жадина!

– Давай ты уже иди… делать свою домашнюю гранолу. Пока!

– Пока, сучка, – хмыкнула она и повесила трубку.

Я поправила за ухо прядь волос, а потом снова вернула её на лицо, закрыв половину, и встряхнула головой. Иди, пока я сама не поверила в то, что рассказываю. В то как мы счастливы. Как у нас всё хорошо. Что мы словно созданы друг для друга. И он правда хочет, чтобы я стала его женой. А мне нельзя в это верить. Мне надо верить в то, что говорит дядя Ильдар, и делать то, что он просит, чтобы быстрее избавиться от своего жениха.

Ещё эта брюнетка с каре, закрывающим половину лица, никак не давала мне покоя.

– Вот, – положила я на стол перед дядей Ильдаром пакетик, в котором были детальки, что я собрала с пола в гольф-клубе. Мы уединились с ним в кабинете информатики. И я даже не стала спрашивать, кто дал ему ключ. – Я не знаю, что это. Но мне кажется это выкинул Моцарт.

– Разберёмся, – убрал пакетик в карман дядя Ильдар.

– И ещё там была странная девушка, – добавила я, вкратце описав праздник. – Мне показалось, они ссорились. У неё очень запоминающаяся внешность. Немного восточная, яркая. И волосы… вот так, – показала я рукой. – Возможно, они близки.

– В смысле она его любовница?

Я покраснела, как до того в вестибюле, когда ко мне приставала с расспросами о сексе Карина. Но то подруга, а со взрослым мужчиной, да ещё папиным другом, которого я знаю с детства, разве можно обсуждать такие вещи?

– Я не знаю. Но вы же сказали рассказывать обо всём, – смутилась я. – И я хочу знать кто она.

– Да, да, – спохватился он. – Я уточню. Кто знает, может, это и важно.

Про «ограбление» я ему не рассказала, а вот про Перси – с удовольствием.

Дядя Ильдар, склонив голову, похлопал меня по руке.

– Принцесса, не обольщайся на его счёт. То, что он любит собак и они его любят не говорит о том, что Моцарт хороший человек.

И он мне рассказал, что лет семнадцать назад, тогда ещё молодой и никому не известный Моцарт был правой рукой криминального авторитета по имени Лука. Этот коронованный вор в законе был одним из последних, кто чтил воровской кодекс. Тот свод правил бандитской жизни, что и значил: жить по понятиям.

– Настоящим ворам запрещалось иметь семью, дом, имущество и хоть в чём-то сотрудничать со следственными органами, – словно цитировал он, развалившись на жёстком студенческом стуле. – Вор должен быть честен с братьями по криминальному ремеслу и служить общему делу, активно вовлекая в уголовную среду молодёжь.

– У Моцарта очень молодой водитель, Антон, – вспомнила я.

И даже невольно улыбнулась. Такой приятный парень, открытый, интересный, умный. Рассказывал мне в вертолёте про французскую банду грабителей, чей девиз был «Без оружия. Без ненависти. Без жестокости». Говорил, что они его кумиры. Украли из банка в Ницце шестьдесят миллионов франков, устроили там же банкет, отпраздновали и исчезли. Их так и не нашли.

– Но главное, – поднял палец дядя Ильдар, когда я снова на него посмотрела, – вор в законе не должен совершать таких порочащих поступков как убийства, изнасилования, кража у своих товарищей и принимать участие в торговле наркотиками. А твой Моцарт, – он поскрёб мягкую щёку, заросшую густой щетиной, – убил Луку.

– Как убил? – обомлела я. Мне как-то опрометчиво даже понравился кодекс. Не все пункты, но где про убийства и наркотики – очень даже.

Два пальца, направленные в меня и сделавшие «выстрел» стали мне наглядным ответом.

– Ещё и в спину. Подло.

– Но зачем?! – моргала я.

– Видимо, решил сам стать авторитетом и главарём их шайки. Ну и, думаю, из личных мотивов. Там у них случился замес с группировкой, что как раз занималась наркотиками. Назовём их, скажем, Давыдовскими, их возглавлял Давыд, в миру Дмитрий Давыдов. Вот эти Давыдовские решили расширить сферы влияния в городе. Лука воспротивился. Отправил Моцарта уладить конфликт, он у него вроде как был не за боевика, а за решалу. А Давыд вроде как сказал ему отойти в сторонку, мол «против тебя, Моцарт, я ничего не имею, но ты должен оставить Луку, с которым у меня свои счёты, или пожалеешь».

– Но зачем оставить? – выдохнула я.

– Потому что с Моцартом на пару Лука был непобедим. А вот без него…

– Но он так не сделал?

– Нет. И тогда они убили его жену.

– Жену Моцарта? – застыла я в ужасе.

– Беременную их ребёнком. Прямо на крыльце ресторана, – опять сделал он жест пальцами, изображая выстрел, – который он потом заносчиво назвал своим именем.

– И они умерли?

Дядя Ильдар покачал головой, что, видимо означало: какая же ты ещё глупенькая.

– И жена, и их не рождённый ребёнок. Девушке выстрелили в живот.

– И он убил за это Луку?

– Он убил всех. От Давыдовских не осталось даже слепых щенков: кто сбежал, кто добровольно сдался властям, кто отрёкся от банды, а самых упрямых… – Воздух снова рассекли его два пальца. – И вот когда от них никого не осталось, он убил и Луку.

– Сам?! Но почему его тогда не посадили?

– Нет ни прямых улик, ни свидетелей, ни оружия. Ничего. Он же умный, гад. Доказать ничего не смогли, а у нас не садят невиновных людей в тюрьму, – закончил дядя Ильдар многозначительно и посмотрел на часы. – Ну раз у тебя всё…

На самом деле у меня было не всё. Но я решила попридержать те записанные мной обрывки телефонных разговоров, что я бессовестным образом подслушала.

А они были. Ведь я выбрала спальню рядом со спальней Моцарта только потому, что туалеты у спален были разные – у каждой свой, а вот ванная комната – общей. С двумя раковинами, двумя душами и одной огромной джакузи. И через дверь, что из ванной вела в комнату Моцарта было слышно всё, о чём он говорит. Даже когда в душе включена вода, слышно – я проверяла.

Я в точности следовала просьбе дяди Ильдара – старалась быть к Моцарту ближе и шпионила. У меня в блокноте уже скопилось немало обрывков странных разговоров, что я успела подслушать. «Твой телефон он может прослушивать, поэтому ничего лишнего не пиши и не говори», – предупредил меня дядя Ильдар, когда мы расстались у родителей прошлый раз. Поэтому в обычном бумажном блокноте я придумала несложный шифр и всё записывала.

Вот только пусть дядя Ильдар тоже даёт мне что-нибудь взамен – решила я – а не одни обещания. Например, сначала узнает что-нибудь про брюнетку. Или скажет отцу… впрочем, нет, отцу я скажу сама.

Ещё не знаю, что. Чувства меня мучили самые противоречивые. То мне было жалко папу, ведь его обманули, каждый может попасть в такую ситуацию. То становилось обидно, что отец пожертвовал мной. Потом я вспоминала, что этот брак просто договорённость, к тому же временная, никаких особых жертв от меня и не требуется, и снова его прощала. А потом снова злилась, потому что из-за него я сказала Сашке, что не поступлю как она – безропотно не соглашусь. Что, кого бы отец ни выбрал, я не выйду замуж по его указке. А сама согласилась. Правда, не по указке отца, а по просьбе Моцарта и приняв собственное решение. Но теперь это звучало как жалкое оправдание.

Хуже всего, что эти брошенные сгоряча слова теперь словно заставляли им следовать и обесценивали мои чувства к чёртову Моцарту. А они были! Сложные и ещё такие неуверенные. Но каждый раз, когда я о нём думала, представляла горькую насмешку на лице сестры и слышала её голос: «Ты не я? Нет, солнышко, ты такая же!» Это мучило больше всего: вдруг я смогла бы полюбить своего будущего мужа, вопреки всему, вдруг мои чувства настоящее. Но теперь я словно и не имела на них права.

– Сергей Анатольевич беспокоился, – посмотрел на меня в зеркало заднего вида Иван, когда мы отъехали от универа, – что не смог до вас дозвониться.

Чёрт, я же поставила телефон на беззвучку! Полезла в карман.

– Он сказал, чтобы вы не перезванивали, – передал он слова Моцарта, который словно знал, что именно так я и сделаю, – а ехали сразу к родителям, он тоже подъедет туда.

Но, когда мы приехали, папы ещё не было, а вот Сергей Анатольевич уже был.

– Сашка не звонила? – обняла я маму в прихожей, издалека следя за ним глазами.

Засунув руки в карманы своего неизменного спортивного костюма, он переходил от картины к картине в большой гостиной.

– Нет, – тяжело вздохнула она, вешая на крючок мой плащ. – Я Михаилу передала, что мы с папой сегодня улетаем, но приедет ли она попрощаться, даже не знаю.

– Ну, не приедет и ладно. Мам, ну чего ты, словно умирать летишь. Попрощаться! Что за слова? Сделают операцию, и вернётесь через две недели. Никуда твоя Сашка не денется, – фыркнула я или мой стыд: не горела я желанием встречаться с сестрой.

Да, мне было стыдно, что я считала её бесхарактерной, а сама поступила так же, когда оказалась в её ситуации. Но я… Чёрт! Я едва скрыла улыбку, поспешно опустив глаза, когда Моцарт на меня посмотрел и заговорщицки подмигнул, зараза. И ведь сердце пустилось вскачь и никак не хотело останавливаться. Нет, это я бесхарактерная. Потому что он мне нравится, чёрт побери!

– Да мало ли что может случиться. Операция ведь. Перелёт, – всё не унималась мама.

– Мам, всё самое страшное обычно случается не в швейцарских больницах. И делается не руками врачей, а нашими собственными, – выдохнула я. Не знаю, поняла ли она мой намёк на папину ситуацию, но, если нет – даже лучше. – Где твой чемодан, там?

– Да с чемоданом я сама справлюсь, – вдруг понизила она голос, перейдя на шёпот, и показала за спину глазами. – Проведи, пожалуйста, Сергею Анатольевичу экскурсию по дому, пока приедет папа. А то от меня толку мало, а он ведь у нас в гостях первый раз.

– Мало? – засмеялась я. – Мам, ты искусствовед, хранитель музея, эксперт-оценщик. Всё, что я знаю о нашей коллекции и об искусстве вообще – я знаю от тебя, – ничего не понимала я.

– Неправда, ты куда более любознательная и увлечённая, и память у тебя лучше. А я теперь гожусь только гостей чаем поить да хвастаться вот, сердоликовым кольцом княгини Шаховской, – подняла она руку с тяжёлым перстнем, что украшал овальный красно-оранжевый тёмный камень.

– Мам, ты что его боишься? – покосилась я на Моцарта. И вдруг поняла: – Ма-а-ам! – не поверила я своим глазам, когда у неё дёрнулся уголок губ. – Ты считаешь его… Нет, нет, ничего не говори, – закрыла я глаза и подняла пред собой руки. Поверить не могу: моя безупречно интеллигентная мама и вдруг это высокомерие, презрение, снисходительность. – Хорошо, – гордо вздёрнула я подбородок. – Я сама проведу для него экскурсию.

– Женечка, – растеряно всплеснула мама руками. – Да я просто хотела сказать, что, конечно, он тебе не пара. Что я на твоей стороне…

– Ты на ничьей стороне, мам. А он, между прочим, мой жених, – предъявила я ей кольцо на пальце как улику. – И я сказала «да», когда он сделал мне предложение, – не стала я уточнять почему.

– Но, если бы ты сама его выбрала…– растерялась мама ещё больше.

– А ты считай, что я выбрала. Сама. И относись к нему, пожалуйста, соответственно, – растянула я губы в улыбку. И пошла навстречу своему жениху.

Вот уж не думала, что буду его защищать. Конечно, я не хотела расстраивать маму, но такое несправедливое отношение к Моцарту меня задело.

И да, я корила себя за это чувство, но мне нравилось, когда он рядом.

От него веяло силой, спокойствием, уверенностью. Мужественностью. В поле этой силы я чувствовала себя неожиданно спокойно и уютно. И ещё уютнее, когда он меня касался: обнимал, брал за руку, склонялся, чтобы сказать что-нибудь на ухо и неизменно шумно вдыхал мой запах и задерживал дыхание. Чёрт, это мне нравилось больше всего. В груди замирало и во всём теле появлялась такая слабость, что подгибались ноги. Хотелось, чтобы он подхватил меня, прижал к себе и не отпускал.

Чёрт побери, я слабачка. Тряпка, хлюпик, размазня. Хотела с ним бороться. Но чем больше его узнавала, чем больше проводила с ним времени, тем становилось труднее его ненавидеть. Он меня словно околдовывал.

– Здесь написано "Стакан воды"? – он не обернулся от картины, на которую смотрел, когда я вошла, но вопрос его явно был адресован мне.

– Да, моя прабабушка писала соцреализм, – ответила я. – На самом деле это «Стакан водки». Только водку на картину в то время было нельзя, поэтому тут как бы закуска: зелёный лук, соль, чёрный хлебушек, а это… вода.

Картина, напротив которой стоял Моцарт, висела в простенке над шкафом с безделушками. Я встала слева от него у окна и выглянула наружу.

На противоположной стороне улицы остановился фургончик «Почта России»; недалеко, стуча колёсами, проехал трамвай; по лужам мостовой, о чём-то громко споря, пробежали мальчишки. Исторический центр города. Звуки дома. Как же я всё это любила. До дрожи. До боли. До спазма в груди.

– Бабуля была не так востребована, как Кривицкий, – слегка обернулась я. – Да и членом Союза Художников, увы, не стала. Но её картины всегда вызывают во мне какую-то генетическую тоску по времени, в котором я никогда не жила.

– Так вот откуда ты разбираешься в живописи, – легонько толкнул он меня плечом, сделав приставной шаг.

– Да, со мной всё понятно, – словно при игре в пинг-понг, ответила я мягким толчком. Как же хотелось его коснуться, но я не могла позволить себе большего. – А вот откуда в нём разбираешься ты? Я была поражена. Триптих о Холокосте? Ты его на самом деле видел?

– Ну-у-у, я талантливый и любознательный, – сложил он руки на груди, снова рассматривая картину. – И у меня хорошая память.

– А ещё ты несносный лгун, – посмотрела я на него через плечо. – Мама попросила меня провести для тебя экскурсию.

Он усмехнулся.

– Твоя мама, рассказывая о своём сердоликовом кольце, так часто уточняла, что кольцо имеет всего лишь историческую ценность, словно боялась, что я его украду. «Камень недорогой, Сергей Анатольевич, просто под ним хранится крошечный локон волос Евдокии Лопухиной, жены Петра Первого», – неожиданно похоже передразнил он. – Это правда?

Мне стало стыдно за маму. Но она была больна, и я слишком её любила, поэтому заступилась.

– Не принимай на свой счёт. Просто это кольцо уже не раз крали. Например, в девятьсот тринадцатом году из несгораемого шкафа в уборной княгини Шаховской-Глебовой-Стрешневой оно пропало вместе с двумя нитками жемчуга и розовым бриллиантом. Но оно правда недорогое. Расстроенный вор Петька в лавке перса за него выручил всего пять рублей. У перса его уже изъяла сыскная полиция и вернула хозяйке. И про локон тоже правда. Один из Стешневых, влюблённый в царицу, выпросил у неё прядь волос на память. С тех пор реликвия переходила от отца к сыну, пока не досталась княгине.

– И ты, значит, в рамках экскурсии хочешь рассказать мне про всех тех усатых дядек в эполетах и дамах в кринолинах на портретах? – скривился Моцарт, показывая большим пальцем на противоположную стену.

– Это мои предки, между прочим, – возмутилась я его кислому выражению лица. – А кто-то только что сказал, что он любознательный.

– А ты знаешь, что ты язва? – прищурил он один глаз, глядя на меня. – Такая маленькая вредная язвочка, потерявшая всякий страх с той поры, как поселилась у меня за стенкой.

– Радуйся, что я не потеряла стыд.

– Вот это меня как раз расстраивает, – улыбнулся он многозначительно.

Чёрт! С некоторых пор, с тех самых, как я поселилась в соседней спальне, мне стала нравиться и его улыбка. Порой придурковатая, порой опасная, порой заразительная, она заставляла меня думать о том, о чём не следует. Но эти мысли всё равно то и дело теперь крутились у меня в голове: а что, если бы всё было по-настоящему? Что если бы он и я…

– И чем тогда займёмся? – развела я руками, прогоняя эти мысли.

– Хм… – был его ответ. И взгляд, что смерил меня с ног до головы, заставил меня покраснеть.

Да твою же! Я всё время забывала, что в любой моей самой невинной фразе он нарочно выискивал скрытый смысл, словно его забавляло как я краснею, и специально делал грязные намёки.

Сволочь! И вот сейчас я разозлилась. Разозлилась, потому что не надо этих намёков, если на самом деле тебе плевать. Да, я наивная, неопытная, молодая и у нас договор, но я живая.

Он безошибочно уловил смену моего настроения:

– Вообще-то я приехал к твоему отцу, детка. И как только он приедет, – он выразительно глянул на часы, – ты будешь свободна от моего общества.

– Но пока ты его не покинул, ответишь мне на один вопрос?

– Конечно, нет, – пожал он плечами.

– Чу̀дно. Ну тогда, если вдруг что-то захочется знать, – показала я на картины, – шильды тебе в помощь.

– Да подожди ты! – схватил он меня за руку и развернул, когда я снова уставилась в окно. – Ну нельзя же всё воспринимать так буквально, Евгения Игоревна! Шучу я. Шучу. Что ты хотела спросить?

– Эта женщина, с которой ты разговаривал в гольф-клубе? – вскинула я подбородок, глядя на него. У него была такая горячая и сильная рука. И она так крепко меня держала, что подкашивались ноги. – С чёрными волосами.

– Целестина? – удивился он.

– Кто она?

– Хм… – он изучал меня молча несколько секунд. – Это сложный вопрос. Так сразу и не ответишь.

– Ты с ней спишь?

Его брови взлетели вверх.

– Это что, ревность?

Я шумно выдохнула, не зная, что сказать. Конечно, это не ревность.

– Ну, можешь считать, да. Просто хочу знать, чего мне ждать от неё.

И в качестве доказательства, что это не ревность, я могла бы показать в окно, где сейчас на месте отъехавшей машины Почты, на той стороне улицы стояла его Целестина. Я вряд ли ошиблась. И вряд ли это было совпадением.

Вот только что-то заставило меня этого не делать.

– Да чего угодно. От неё чего угодно можно ожидать, – хмыкнул он совсем не обнадеживающе. – Но раз уж ты спросила: да, я с ней сплю. И буду дальше спать. С ней или с кем мне захочется, – сверлил он меня взглядом. И под тяжестью этого взгляда все глупости из моей головы, где я придумала, что он мог бы стать героем моего романа, выдавило, словно прессом.

У нас просто договор. Я просто кукла, подделка, фуфель. Муляж невесты.

Конечно, зачем ему знать о моих предках, если даже у мамы, что никогда не позволяла себе неуважения, кто бы к нам ни приходил, он вызывал неприязнь. Не удивлюсь, если намеренно. Зачем церемониться со мной, если он и думать обо мне забудет, когда получит что хочет, и папин долг будет выплачен.

– Спасибо за откровенность, – равнодушно пожала я плечами. – Отец приехал, – я услышала, как открылась дверь. – Не буду вам мешать.

– Подожди! Жень! – крикнул он мне вслед. – А что такое шильда? – невинно сложив брови домиком, словно ничего только что не было, спросил он, когда я развернулась.

– Шильд? – дежурно улыбнулась я. – Это табличка рядом с картиной или другим экспонатом. На ней обычно пишут что именно мы видим, название и автора.

Он понимающе кивнул, поджав губы, словно я его впечатлила. Артист! Нет, паяц! И ведь поди разберись когда он искренне, а когда издевается! Или он всегда издевается?

Я стояла в гостиной, пока они коротко и сухо обменялись любезностями с отцом и ушли в кабинет. Но пошла не к себе: всё та же неведомая сила, что заставила промолчать, заставила меня накинуть кофту и спуститься вниз.

– Целестина? – спросила я, когда оказалась с ней нос к носу.

Но прежде, чем успела сказать что-то ещё, меня словно ослепило и в низ живота ударило что-то горячее. Я инстинктивно прижала к себе обе руки. Перед глазами мелькнули два пальца, изображающие выстрел.

Я с ужасом опустила глаза вниз.

На животе расплывалось кровавое пятно…