Читать книгу Я люблю тебя как врага - Елена Паетка - Страница 2

"Каждый охотник желает знать, где сидит фазан". А в слове «искусство» два «с» пишутся во втором случае. Да, правильно, на белой коробке с карандашами так и написано. Рисую радугу: красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, синий, фиолетовый. «В нарисованном мире нельзя заблудиться» (9), особенно, если он защищён радугой. Ещё не знаю, какой будет моя жизнь, но, когда пробую представить себя взрослой, мне становится грустно. Я всё знала. И хотела остаться в детстве.

– Да, я знаю, что всё из детства.

Отвечаю собеседникам во взрослой жизни. Детство вдохновляло меня очень долго, возможно, ещё и сейчас оно никуда не ушло.

Меня моют в раковине под краном. И потом везут в лифте. Новорождённую.

Долгое время, встречаясь на улице с соседкой по роддому, наши мамы вспоминали, как нас, меня с мальчиком другой мамы, положили в коллективную коляску не «валетом», а рядом головами, и мы давай лизаться! Он, конечно, первый начал.

Девчонки сделаны из: прежде, чем я стала первоклассницей, я уже немного о нашей школе знала, моя самая красивая и любимая в мире мама, натуральная блондинка солнечной, и никого не оставляющей равнодушным внешности, с серыми глазами, яркими веснушками на прекрасном теле, работала там учителем математики. Будучи студенткой педагогического института, она легко поддалась обаянию папы, его иногда принимали за актёра Вячеслава Тихонова, папа – выпускник сельскохозяйственного института, провожая маму после танцев, он блистал в автобусе не только наружностью, в распахнутом настежь пальто и красном шарфе, но и щедростью, купив билеты на всех маминых подружек.

– Прощай, мама. Прощай, папа. Я уже не ваша. – Самонадеянно заявившего это после посещения цирка поклонника мама бросила, многие годы вспоминая, что не знала, как же отдать деньги за билет, чтобы не быть ему обязанной.

Мамину маму папа будет покорять до конца, безуспешно, и начнётся эта борьба, когда приехавшего свататься на мамину родину – железнодорожный разъезд, папу, в мороз сорок градусов не пустят в дом. Папа вспыльчив, не дай Бог задеть маму хотя бы взглядом. В драке обещают оставить от него мокрое место. Утром мама плакала, ей приснилось за окном, на асфальте, мокрое место, и что это, мол, папа.

Всегда внимательно слушала все взрослые разговоры, и была в курсе маминых рабочих дел. Только никогда не могла понять, кто же в самом деле плохой, а кто хороший, так быстро всё менялось в этих рассказах. Время жёсткое, советское, опаздывать на работу нельзя, контроль, частые собрания, выговоры. Мама тряслась как заяц, а папа учил её быть смелой и не бояться за себя постоять. Выписываем для мамы журнал «Квант», для папы "Вокруг Света".

Жили мы в двухкомнатной квартире с проходными комнатами, ели в основном то, что привозили из деревни баба и дед: яйца вёдрами, сметану и молоко бидонами, жир, соленья трёхлитровыми банками, кур, гусей ощипанными и опалёнными, масло сливочное овальными кусками, сало с чесноком, мясо: свинина паровая, говядина красная, розовая телятина, варенья из диких ягод. Папа охотился и рыбачил. Но дичь, караси и грузди бледнели перед заветным продуктом – бисквитным пирожным с цветочками и грибочком из крема. Фантики от конфет – почти философия:

– Мама, а что такое "курортные"?

Изображение пальмы, солнца, кусочка моря и шезлонга дорисовывало фантастические картины из другого мира. Периодически покупали на рынке алма-атинские яблоки и грецкие орехи, очень необходимые для детей. Составы поездов с сельскохозяйственной продукцией шли «на Москву». Отступать некуда. И в мирное время тоже.

Моих родителей мамины родители отпустили посмотреть Ленинград, мне пять лет, кручу любовь с соседским восемнадцатилетним Лёней, он живёт в километре от разъезда, приезжает на зелёном мотоцикле «Урал», у него эксцентричная шляпа, и, прячась от взволнованности этой красотой, и собственными восторгами, я оказываюсь под кроватью, рядом с батареей металлических, с цветочками на дне тарелок, в них залит кисель из сухофруктов, мясной холодец, за окном, не снижая скорости, летит товарный поезд, я, дом, тарелки, кисель, холодец дрожим.

– Где же Линка, моя невеста?

– А и не знаем, куда она подевалась.

Мой имидж прост и предопределён практическими соображениями деревенской жизни: должно быть тепло, сухо, спрятано, закутано. Но я сияла от любви, а что может быть прекраснее?

– Мама вернулась!

Папа, да, но после мамы. Мама – Ангел Небесный, Богородица, ой это уже нескромно.

Пока маленькая, и это не для меня. Но и сразу, и годами после, я буду часто, отложив всё остальное, с трепетом, чаще на полу, в высочайшей духовной растерянности от соприкосновения с загадочными полотнами мирового уровня живописцев, пересматривать привезённые не столько из ленинградских художественных музеев, сколько из вечности, репродукции творений изобразительного искусства. Внимательно рассматривая каждый кусочек, стремясь нет, не узнать, а прочувствовать другую сторону. Микеланджело, Рафаэль, Леонардо да Винчи, Веласкес, Эль Греко, Босх, Боттичелли, Ван Гог, Пабло Пикассо делились со мной виденным, узнанным, понятым, выстраданным.

Девчонки сделаны из: за руку с мамой мы переходим улицу, на перекрёстке которой с улицей Мира в двухэтажном интересном особнячке солнечного цвета находился «Детский мир».

В магазин мы не заходим, на игрушки нет денег, тактика «я дальше не пойду», срабатывает не всегда. Но долгая подрывная работа даёт результат, и большая кукла за десять рублей превращается через некоторое время из мечты в реальность. Папа принёс её домой и подарил мне счастье.

Баба Пелагея работает поваром в туберкулёзном диспансере, у неё очень болят все суставы, она живёт одна в небольшом своём доме за гастрономом «Юбилейный», это минимум полчаса пешком от нашего дома на Московской, я очень люблю бабу – она добрая, мягкая, тоже любит меня, и всегда угощает вкусными вещами – сгущёнкой, булочками, конфетами, достаёт их из голубой тумбочки. Совсем даже не стала меня ругать, когда я спросила, а откуда берутся дети. Она первая мне сказала, что из живота.

Баба дарит мне сказки, помнит их наизусть! В её окружённом деревьями доме – две жилые комнаты, большая прихожая комната, где всегда холодно и стоит ведро для «по-маленькому», крошечная веранда с тюлевой занавеской, здесь баба часто стоит и ждёт, не появимся ли мы. В доме очень много репродукций известных картин – «Неравный брак», «Иван Царевич и Серый Волк», «Алёнушка».

Баба верила в Бога, в уголочке – икона.

Напротив – дом, куда украдкой собираются баптисты. Мы, сидя на корточках перед окном, так, чтобы нас не заметили, в темноте, наблюдаем, как они в определённое время собираются на молитву. Бабе это не нравится. Она за Православие.

Печка с двумя конфорками. Огромная коробка с лекарствами. Много одиноких подруг. Они одна за другой умирают, от болезней. "Голова болит. Пенсия, пенсия" – длинное, но в этом его правдивость, прозвище соседки, из дома баптистов.

Все местные коты кошки и собаки дружат и разговаривают с бабой, дикторы телевидения тоже её родня.

Дед слинял к новой жене. В бабины сорок лет. А женился он на ней, шестнадцатилетней сироте, по большой любви, видимо. Четверо детей, включая самого главного – моего папу.

Да! Привели меня в тот раз к бабе, и уж она давай стараться: натопила печку, вкусно накормила, разрешила посмотреть телевизор, а вот потом меня настойчиво начали укладывать спать средь бела дня. Я не хотела, сопротивлялась.

Рассказывала о том, что мне передают огонёчки! После невероятных усилий по моему успокоению, я сдалась. Коврик с медведями в лесу, «закрывай глаза», открываю – медведи в лесу, «закрывай глаза», открываю – медведи в лесу. Проснулась, и мне внушили, что огоньки мне почудились.

– Нет, я их видела! Они шли за мной над землёй!

– Нет, Линушка, они тебе приснились.

1972, в феврале родилась моя сестра, а в сентябре я пошла в первый класс.

За день до рождения Юли за мной не пришли в детский сад. Мы с воспитательницей ждали, ждали. Конечно, я догадывалась, что меня ждут перемены. Пришлось идти к воспитательнице домой, я этому даже обрадовалась – она жила в тогда ещё единственном девятиэтажном доме в городе, напротив универмага «Москва». Но когда мы уже заходили в подъезд, прибежал взмыленный папа, и я, как это у нас было заведено, с радостными криками бросилась в его распахнутые навстречу мне объятия. Дома я зарылась носом в мамину одежду, и горько и торжественно рыдала.

Утром меня разбудили, сообщив, что теперь я старшая сестра. А потом привезли и положили поперёк большой скрипучей кровати Юлю, совсем маленькую и беспомощную. Папа ушёл на работу, а мама села, и стала плакать.

Ох, нелегко всем пришлось. У папы – завод, до директора он был главным инженером. И научным руководителем целого ряда очень симпатичных студентов, они приходили к нам домой и чертили чертили. Начальство грозное. Партийное. Юлю отдали в ясли в детсад «Тополёк», когда ей исполнилось восемь месяцев. Я должна быть только отличницей.

Евридей ходила со стеклянными бутылками за молоком. Бутылки нельзя разбить, а то достанется от мамы. У меня модная, серая, под мех, шапка с длинными болтающимися ушами. Дорога через внезапный парк с памятником Владимиру Ильичу Ленину, а зимой там по центру, в отдыхающей клумбе, ставили крутящуюся ёлку, с зажигающимися постепенно снизу вверх гирляндами, ею можно любоваться, сидя на широком деревянном подоконнике и прорубив дырочку в замороженном окне, нарушив сплетённый природой очередной неповторимый сюжет из толстого слоя снежного покрова. Рядом с парком стандартный советский набор – завод «Сельмаш», доска «Они позорят наш город», мама часто выпившему папе ею грозила, а я так самозабвенно неистово горячо умоляла: "Папочка, любименький, не пей", композиция из металла, изготовленная к очередному съезду ЦК КПСС.

Весной мы играли в классики, родителям приходилось покупать и освобождать от содержимого крем для обуви, для того, чтобы появилась часто теряемая битка. Зелёное пальтишко с накладными карманчиками, с аппликацией тюльпанов. Я замерла в прыжке – небо рядом совсем, ощущения бесконечности, вечности, всё и всех люблю, и себя тоже!

Дома появился телевизор, он начинал показывать в семь вечера, и уж я от него не отрывалась. Тоскливо только, если музыкант долго играет на рояле. Пугающе тряся головой.

Меня часто ставили надолго в угол, ругали, били, но любили.

Пробуждение всегда внезапное, срочное, уже с опозданием. Ещё темно.

– Быстро надевай колготки! Их подавали прямо в постель, холодно.

Колготки быстро изнашивались там, где ступня, и мама приноровилась отрезать эту часть, и пришивать на замену носок. Папа не может найти свои носки, «они там-то», «их здесь нет», «нет, они там», «посмотри, их здесь нет», из шифоньера на пол вываливается вся одежда; никто не может найти расчёску, закончилась противная зубная паста, или ещё хуже зубной порошок, «намыль зубную щётку», как это? От моего чёрного фартука отлетает пуговица, чтобы можно было пришивать на человеке, надо взять в рот нитку, примета такая, пришили, а где иголка, ты опять разбрасываешь везде иголки, это опасно, да вот она, в шторе.

Завтрак? Опаздываем. Валенки мокрые, что делать, пойдёшь в таких, не забудь вторую обувь. Украшена чёрная войлочная обувь тремя разного цвета собственноручно вышитыми снежинками, писк моды. Чай даже переливанием из стакана в стакан не успевает достичь приемлемой температуры.

По дороге в школу я спала. Шла мимо ресторана «Север», утром он тоже спал, джаз заиграют вечером, когда придут стиляги; на входе стена-мозаика из цветного стекла, мы отбивали стёклышки разного цвета камнем, и закапывали в парке «секреты», проверяли позже, кто друг, а кто предатель, детского сада «Колокольчик», переходила к парикмахерской «Улыбка», дома, в котором жила девочка из нашего класса, их квартира на первом этаже, всегда очень много высоких до потолка зелёных цветов, потом маленькие «свои дома» с топившимися печками и, наконец, школа, в которой уже горел свет и стоял шум. Что же мы так орали то?

Девчонки сделаны из: ура, октябрёнок на каникулах.

После того, как стало понятно, что сотни проводимых на Семипалатинском полигоне в целях испытания ядерного оружия, открытых и закрытых атомных взрывов не проходят бесследно для здоровья, иногда вообще забывали предупредить, или просто теряли в степи небольшие группы людей, и они сгорали заживо, а папина сестра Злата работала врачом в роддоме, делала, и прятала фотографии родившихся уродов, родственники приняли решение уехать. Злата с мужем и сыном, и Рая, папина младшая сестра с мужем, переехали в Приморско-Ахтарск, это на Азовском море. Окончив первый класс, я отправляюсь на каникулы к ним в гости. Как сейчас вижу – мой первый полёт в сопровождении дяди Виталия, мужа Раи, тёмно серые вонючие, уже и в чистом виде, пакеты для рвоты. Мы долетели до Минеральных вод, а дальше на автобусе, и тогда боялись террористов. Новые впечатления перерабатывались во мне в колоссальный восторг. Всё и все другие! Ко мне столько внимания! Прямо на улице растут деревья с абрикосами и черешней! Лягушки ночью квакают! У Алёшки друзья мальчишки и все они меня охраняют! Изображая в три года корову, вымя ей Алёша определил сразу за передними, а не перед задними ногами, мало общался с ними, точнее не донаблюдал. Новые игры. Я научилась по круглому будильнику определять время! После того, как мы попали под прохладный дождь, дядя Владислав в ванне парит мне ноги! Очень вкусно готовят, не на несколько дней, а каждый раз новое! Мы с Алёшей заходим на работу к Злате и Владиславу, это роддом. Чисто, развеваются белые занавески, стакан вишнёвого компота. А где дядя Владислав? А кто это так кричит?

– Вырастешь-узнаешь, папа роды принимает.

С балкона пятого этажа я вижу первый раз в жизни море. Азовское. Оно рядом совсем. Погружалась в дружбу с морем всестороннее: я о нём думала, разговаривала с ракушками, ловила с мальчишками бычков, я ощущала море, смотрела туда, где оно как будто уже закончилось, но нет – оно ещё дальше и дальше, знакомилась на пляже с людьми. Прилив – отлив, вода чистая, голубая. На моторной лодке мы едем на косу, по дороге – огромная клумба цветущих розовых лотосов. Моментально научилась плавать, меня выбрасывали за борт лодки, рядом – все и спасательные круги, но меня убеждают, что я справлюсь сама. Ныряю, а там такая же видимость, как и без воды! Раков варили вёдрами, очень вкусно! Медузы меня не обжигали, иногда встречались белуги и дельфины. Научили плавать по волнам, они кудрявятся, до маяка плыть и плыть, интересно, а туда возможно доплыть? Конечно, просмотрела специальную медицинскую литературу, хранившуюся дома, хотя книги были спрятаны высоко и далеко. Передали меня Рае, она работает методистом в гороно, прочитываю всю серию маленьких красных книжечек «пионеры – герои». Славные удивительные маленькие отважные люди, они остались во мне образцом, на который нужно равняться. У Раи не только муж, но и любовник, поэтому иногда меня отправляли в кино на несколько сеансов подряд, и давали деньги на буфет. Посмотрела всю Анжелику, всего Фантомаса. Контролёры проявляли лояльность ко мне, явно не достигшей шестнадцатилетнего возраста, но уже очень любопытной и активной даме. Жизненный опыт накапливался опережающими темпами. В нашей семье фактически нет такого понятия, как досуг. Ведь только родилась Юля.

Устали они от меня что ли, несмотря на огромную любовь? Ой, сколько у меня новых платьиц, и кукол! Отправляют в пионерский лагерь, я не хочу, но меня убеждают, что это здорово, я не хочу. Но уже в автобусе, и оказываюсь в своём первом пионерском лагере «Ласточка», в Анапе. Всё незнакомое, дети со всех концов СССР, мы такие непохожие. Подруга моя, ясное дело, из Москвы – Лена. Я не ощущала здесь теплоты, дежурное соблюдение режима, материальное лагерное благополучие. Что за счастье – у мальчика из нашего отряда день рождения, приехал его папа, и нас ведут в кафе есть мороженое. Вырваться на свободу, за ограду! Знакомство с Чёрным морем, жарко, но нам дают зайти в воду только на два метра от берега. Из громкоговорителя льётся "Мне кажется порою, что солдаты, с кровавых не пришедшие полей, не в землю нашу полегли когда-то, а превратились в белых журавлей" (10). И я не нахожу себе на скамейке места, ищу в небе журавлей, хочу помахать им рукой. Едим шелковицу. Вожатые строгие, почти злые. На ночь закрывали все двери, и если мы хотели писать, то просачивались ночью через балкон. В эту ночь вожатые гуляли и для подстраховки закрыли все двери, и на балкон тоже, и в комнату. А я сильно захотела писать. Долго терпела. Все спали. Я терпела.

– Лена, я писать хочу, уже не могу, что делать?

– Терпи.

– Не могу.

– Спи.

Когда мне показалось, что все уже спят глубоким сном, не выдержала, и написала на пол у двери.

– Ты что наделала? Здесь же паркет! Он вздуется!

Не все спали. И стали меня ругать и смеяться. Вытерла влажное своим вафельным полотенцем, а утром украдкой долго и неумело его стирала. Стыдно очень, и я написала Злате, чтобы меня забрали. Злата мгновенно примчалась, устроила мне очную ставку с вожатыми. Те превратились из удавов в кроликов, Злата – большая, умная, властная, добрая, мужчины всегда сдавались сразу и добровольно.

Рая берёт меня с собой на курорт в Ейск, мы живём в частном секторе. Огромный дом, у нас – крохотная комнатка, помещаются только кровать и старинный платяной шкаф, напротив – окно в соседнюю комнату, за занавеской – молельный с иконами угол молоденького батюшки, родственника хозяев. Он в чёрном, но я его совсем не боюсь, он добрый, показывает мне, Рае, другим постояльцам огромные церковные альбомы с иерархией служителей Христовых.

В мою задачу входит не проговориться дяде Виталию про того дядю, который тоже приехал с нами в Ейск из Приморско-Ахтарска, он так красиво ухаживает за нами, везде водит, всё покупает. Но вот они меня забыли, я в комнате одна, на улице гроза, за окном начинают молиться, непривычно и поэтому страшновато, но за мной приходят из большой мужской комнаты, забирают к себе, и вот я уже ем узбекскую дыню, принимаю подарки. Хорошо!

Из Ейска я привезла песни, которые исполняла в Казахстане с горячей страстью:

– Говорят, что из-за меня сохнут парни день ото дня, а я песню пою свою: захочу-полюблю, захочу – разлюблю, а возьму и брошу! (11)

– Ах, мамочка, на саночках каталась я весь день, повстречала Костика, ах, мамочка, зачем? (12)

Не прошло и трёх месяцев, как меня вернули в Казахстан. Толстую, загоревшую, поумневшую, обнаглевшую в смысле вкусившую свободы, с двумя чемоданами одежды и игрушек! В маму я буквально впилась своей обострившейся в разлуке любовью. Я боготворила маму. Она тоже отдохнула: безумно красивая – в белых волосах новый гибкий змейкой обруч, и гипюровая коричневая с золотом кофточка! А дом встретил меня переставленной мебелью и арахисом в белой глазури.

Конечно, моим главным воспитателем являлось небо. "Если бы ты знал эту женщину, ты бы не стал пить с ворами" (13). Я бы хотела, чтобы это было про меня. Нескромно? Да я всю жизнь убиваю в себе нескромность, зачем вот только. Непосредственное ночное общение с миллиардами звёзд расставило всё по местам, я осознала своё место, роль, время действия в этом мире сразу. Заставила родителей поставить кровать на лоджии, часами разглядывала жизнь звёзд, ужас, как это – я могу видеть звезду, которой уже и нет, так долго идёт к нам свет. Комары выжили меня довольно быстро, в нескольких метрах от дома закругляется широкий Ишим, по обоим берегам много зелени, им раздолье. Мама подарила "Курс общей астрономии". Эх, эмоциональную составляющую звёзд я потяну, но вот физики мне не хватит.

Девчонки сделаны из:

– Лина, домой!

Кричит мама в форточку.

– Ещё рано!

– Минута молчания!

И мы всем двором разбегаемся по домам. Светлая память павшим в годы Второй Мировой Войны – это свято, с самых ранних лет ощутима наша связь.

Я – старательная домашняя хозяйка! Даже немного террористка. Полироль уходил литрами. С соответствующим «ароматом» дома, тогда полироль представлял из себя абсолютно тяжёлый химикат. Как намажу всю мебель! Позже подсказали, что его надо употреблять по объёму в десять раз меньше. И хорошо, досуха растереть. Я стала так делать, и после могла долго любоваться результатом, забегая справа, слева, исправляла погрешности, высунув язык. Ну а уж если кто позже своими грязными пальцами эту гармонию нарушит! Оскорблялась.

Зимние каникулы долгие, дома вместо ковров пока ещё байковые одеяла, я их выносила на улицу и фанатично обрабатывала снегом и веником, чтобы высохшие ёлочные иголки не досаждали домашним. Мама почти плакала, потому что это опять был перехлёст. Силёнок не хватало выбить из одеял весь снег, радостно сопя, я их дотаскивала до дома, снег таял, одеяла становились насквозь мокрющими. Меня учили, что в следующий раз надо по-другому. Я этого не слышала, потому что жила уже в телевизоре, где шёл мультик про славного Незнайку и его друзей. Так хотелось к ним! Кузнечик опять сидел в траве.

По поводу терпения, ответственности, отваги родителей. Мы с мамой дома. Тетрадь. Манипуляции с ней. Скрепка от тетради. Я её потеряла.

– Мама, нигде нет скрепки. Я её съела.

Мама же весь этот страх со мной терпела, и непонятно, кто боялся больше.

Весна, нам с Лерой не хватало десять копеек на покупку карамели «Орбита» в магазинчике на улице Мира, цвет карамели – синий, решилась попросить недостающее у прохожих, мама поинтересовалась, на какие деньги я купила карамель. Била меня мама ремнём, будучи одета в нарядную розовую комбинацию, и сама поражающе красивая, самозабвенно, как предателя Родины, больно, страшно, стыдно. Выглянув в окно, я увидела, что собрался весь двор и люди показывали на наши окна. Всегда их любила, и они мне нередко снятся и сейчас. Успокаиваюсь, когда там горит свет.

В необъятной степи железнодорожный разъезд № 307. Здесь дед Вася служит главным по железной дороге. Кусочек земного шара содержался в отменном порядке. Фронтовик, он начинал плакать уже на первых кадрах любого фильма о войне. Поезд, шедший на фронт, потерпел под обстрелом крушение, и дед остался жив, потому что безропотно уступил нижнюю полку полному, грубому человеку, согнавшему его.

Огород обнесён забором, на котором из металлических конструкций выложено: "Мы за дружбу и мир." Самогон прятать бессмысленно, его почти нежно любили, находили, даже если он сокрыт в дальний амбар под крышу, и по принятии в дело вступал баян, раскрывавший недопонимаемые мной глубины в трезвом виде тихого и послушного деда. В селе восемь домов, каждая семья для выживания занимается животноводством и растениеводством. Во все стороны видна линия горизонта. Развлечений уйма, и все они – настоящие взрослые. Гоняем с дедом на мотоцикле по степным просторам. Считаем, взмывая на качелях, вагоны в мчащихся мимо поездах. До восьмидесяти бывало. О, поезд остановился, мы выстраиваемся под пышащим жаром тепловозом, и машинисты, они рады нашим энергичным пламенным приветствиям, бросают нам кучи разноцветного тряпья, и мы мастерим одежду куклам.

На улице в открытом поле – печь, в ней пекут румяные, ароматные, нежные блины, смазывают их гусиным пером, обмакивая в тёплое с комочками месиво, приготовленное из яиц, масла и сливок. Всегда находился повод для темпераментного застолья. До кучи собирались студенты, помогающие в ремонте железнодорожных путей, медицинские работники, обрабатывающие помещения от очередной, возникшей поблизости, инфекции, родственники. Но иногда становилось скучно. Вот, в такое «скучно» я совершила страшный проступок. Через форточку пробралась в окно к соседской девочке, она дома одна. Мы заигрались. И, поскольку, мне было категорически запрещено к ней идти, так как баба находилась во временных контрах с её мамой, эта девочка отвечала периодически подходившим к окну бабе и маме, что меня у неё нет. Время летело, мы играли. Становилось всё тревожнее. Могло случиться, что угодно: поезд мог меня перерезать, как это часто здесь происходило с коровами, опять же беглых заключённых всегда много. Не выдержала, и, наконец, вышла к маме из-за шторы. В этот раз меня избили просто ужасно. Баба приговаривала «ремнём, ремнём, от руки небольно». Мама слушалась свою маму. Я осталась живой, потому что пришёл дед. Нескоро. И он тоже считал, что меня надо наказать. В принципе, конечно, правильно побили. Но очень сильно и долго. Если ложь принимают за правду, лгун привыкает, получается, что вроде как он и не врёт, и теряется совесть, внутренний ориентир, Бог в человеке. Кто знает, может быть, я бы действительно стала опасной для общества в противном случае. А так только для себя. Но ведь главное – общественное, а потом уже личное.

"⁹Притом, если мы, будучи наказываемы плотскими родителями нашими, боялись их, то не гораздо ли более должны покориться Отцу духов, чтобы жить?

¹⁰Те наказывали нас по своему произволу для немногих дней; а Сей – для пользы, чтобы нам иметь участие в святости Его." (14)

Детство не является исключением для возможности заболеть. И даже можно попасть в больницу. В детском саду «Сказка» нас накормили испорченным творогом, и мы почти все заболели дизентерией. Когда мы ели этот творог, космонавты Волков, Пацаев и Добровольский не вернулись из космоса. И всё внимание опекающего нас персонала оказалось прикованным к радио, а не к творогу. Мы сопереживали и вели себя тихо.

Одноэтажная городская инфекционная больница. Полная детей палата, горячо любимая мама за окном, это ужасно, я не могу остаться без неё! Уборщица отталкивает меня от окна, мы с мамой плачем навзрыд, на окно вешают одеяло. Темно и страшно. И понос. Соня, как всегда, оказалась покрепче, её привели в нашу палату, когда я уже выписывалась.

– И никакая ты не Снегурочка, а самая обыкновенная девочка.

Совсем недавно, за завтраком, перед Новогодним утренником, категорично, тряся рядовыми бантиками, Соня выдаёт вердикт мне, входящей в образ, трепещущей от волшебства роли, голубого костюма, восторженно настроенной, хорошей девочке. В школе мне от неё житья не будет.

Одному из родителей удалось геройски проникнуть в палату и принести сынишке в подарок большую красную пожарную машину. Мальчишка, наконец, перестал плакать, «какой избалованный, смотри», стал счастливым и важным, а мы все толпились не столько вокруг машины, сколько рядом с его родителем.

Второй, ой, третий раз я попала в больницу по неизвестной причине. В школе напала слабость, просто села на ступеньку, на лестнице. Дома вызвали скорую, приехала врач, про которую мама знала, что она не очень хороший врач. Но та категорично настаивала, что срочно надо в больницу, потому что у меня гепатит.

Меня положили в ту же больницу, на половину, где народу ещё нужно подтвердить диагноз. В палате нас трое – я и два мальчика. Одному – двенадцать лет, а другой – недоразвитый брошенный ребёнок, добрый мальчик трёх лет. Его жалели. Он уже жил, но ничего ещё про свою жизнь не знал.

Диагноз опять и опять ставили под сомнение, а я от скуки перезнакомилась с девочками с другой уже точно больной половины, и такая душевная дружба завязалась, до поцелуев. Меня ругали, что нельзя туда ходить. А я убегала опять. На третий раз анализы опять оказались неясными, папа вытащил меня через форточку, и увёз домой.

В шестом классе меня по блату положили в областную больницу, чтобы остановить прогрессирующую близорукость. Действенной считалась такая дефицитная процедура, как электрофарез. Следовало опустить глаз в пластмассовый крошечный тазичек с водой, и правильно выбрать уровень тока.

– Колет? – главное, чтобы не торопилась медсестра, а то сразу не поймёшь, колет или нет, она уйдёт, а ты сидишь, и глаз уже почти вылазит.

Здесь тоже «разбалованный» мальчик. Всё отделение ночью проснулось от пронзительно страшного крика и плача. Утром выяснилось, что привезли мальчика семи лет, ему рогаткой выбили глаз. Он очень красив. Из состоятельной семьи. Ходил с повязкой, ещё ничего не понимал, вёл себя как весёлый дерзкий самоуверенный мальчишка. Слава Богу, если он и дальше остался таким.

В меню – «суп с хвостом». Как это? Ошибка? Хвост? Чей? Я не буду это есть!

Очень нравилась мальчикам и в этот раз девочки в подавляющем большинстве меня не любили и навязывали вражду. Весна, родители подарили мне новый халатик, голубой, весь в розовых маленьких шляпках!

– Лина, к тебе пришли, спустись вниз.

Мальчики из нашего класса, трое, принесли мне тюльпаны! О чём мы говорили, не помню, я всё радостно переживала, что в новом халатике.

Опять же в двенадцать лет мне в голову попала Москва, вернее – университет. И я стала молиться. Всем своим существом я потянулась туда, как к торжеству справедливости, интеллекта, красоты и счастья. Все мечты сквозь призму «Москва». На тетрадях, линейках, резинках, везде написано «Москва». Говорят, что я стала буквально бредить Москвой.

В десятом классе по расписанию так выходило, что в кабинете ботаники, зоологии и анатомии проходила политинформация, которую проводил Никита. Наша семья уже переехала в новую квартиру, на центральный проспект, приходилось ездить далеко, на автобусе, часто опаздывала.

Когда я заходила в кабинет, Никита уже стоял у доски. И краснел с моим появлением. А я всегда спокойно знала, что он меня любит. Как же иначе.

Ещё в шестом классе с изумлением я извлекала из одежды записки: «Пройдёт много лет, и неизвестный художник напишет картину, как девочка достаёт из кармана записку: «Лина, я тебя люблю!». Эти неожиданные интимные находки, и их содержание обжигали меня неведомым многообещающим.

Может быть, я бы даже за него и замуж вышла. Но он написал мне в университет жуткое письмо. Я обиделась, и не ответила. И даже, когда пришло второе: «Прости, приходи ко мне в контору, я буду ждать», он тоже учился в Москве, в пограничном училище, промолчала. Но, приезжая домой на каникулы, ловила себя на том, что думаю: «Жаль, я теперь не смогу случайно встретить Никиту». Его родители переехали на Украину.

Интуитивно обнаружив источник высокого человеческого духа в спорте, начинаю болеть за сборную СССР по хоккею, вырезая из газет статьи и фото о команде. Борис Михайлов – мой герой, всё про него знаю и восхищаюсь. Олимпиаду в Лейк-Плэсиде я смотрела, заболев ангиной, в квартире холодно, под балконной дверью намело сугроб, украшенная к Новому году сосна чувствует себя почти как в лесу, я ору «Гол»! Папа, охваченный патологической ревностью, говорит по телефону уехавшей в санаторий с учениками и Юлей маме максимально оскорбительные слова. Привыкнуть к угрозам "отрубить, или оторвать, или отрезать" маме голову невозможно, даже если позже тебя убеждают, что это шутка, и папа трезвый совсем другой. Навсегда в мозгу мелькающая красная лампочка. Мама родилась в день памяти святой Екатерины, значит, это её покровительница. Умной, красивой, недосягаемо высокой по духу святой мученице Екатерине отсекли голову, и бесы через алкоголизм набрасываются на людей, любимых и охраняемых святой Екатериной. Боремся. Контраст переживаний вызывает высокую температуру. Измученная засыпаю. Под утро обнаруживаю, что на полу, рядом с диваном, прямо в эпицентре балконного сквозняка, устроил постель папа.

– Доча, ты как? – От жалости можно умереть.

Записанные на подкорку в качестве образца любви, папина неистовая любовь и постоянная ревность к маме, мамино согласие терпеть всю жизнь его издевательство пьянством, неразгаданными мозговыми витиеватыми путями сформируют мои представления о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, исказив норму, указав ложное направление, запутав, и лишат здоровой женской свободы, повредив самосознание, ключ к расшифровке, и выход я не успею найти.

В пятом классе я влюбилась в Саню Григорьева из «Двух капитанов» В. Каверина, книгу нигде нельзя купить, я стала переписывать её от руки, но быстро это дело свернула.

Больше всего тряслась из-за собаки Баскервилей. Случился пионерский лагерь "Лесная Поляна", смотрю сейчас на фотку и завидую этой лагерной худобе. Вот где высокая духовность просматривалась. А нас там просто не кормили, и животные, коровы и свиньи, купались в одном водоёме с нами. Постоянно ходили слухи, что рядом из тюрьмы кто-то сбежал. На мою ногу вылили кипяток на чаепитии у костра, чьи-то родители и меня заодно подкармливали, я – в нейлоновых носках, боль сильнейшая, что позволило мне на основе искренней истерики добиться того, чтобы меня эти же люди и увезли из сомнительного лагеря. А, про Баскервилей. Одна девочка оказалась умнее, что мне не особенно нравилось, она наизусть читала рассказы Конан Дойля. В кромешной темноте. Я так разволновалась, что захотела пить, и спустилась на первый этаж, в комнату, где стоял бак с водой. Утоляя жажду, повернулась к окну. А к нему со стороны улицы вплотную прилипли два мужика, уголовники, наверное. Вот я орала!

Сопереживала героям книг буквально, все роли через себя пропускала. Рыдала над Оводом, потом много лет спустя, встретив на Комсомольском проспекте исполнителя главной роли в русском фильме Харитонова, я всячески ему улыбалась, даже чуть не пошла вслед за ним, как будто это он – Овод. Душераздирающее «Падре, падре, я этого не вынесу!» (15).

Ночь ушла на прочтение «Фараона», поскольку предыдущая ночь отдана «Всаднику без головы», нервных сил уже не хватало. Под утро, измученная страхами Египта, я начала бродить по квартире в поисках утешения. Дома мирно спал один папа. Встала над ним в белой простыни, и замешкалась: будить или не будить? Прилечь на мамину половину? Пока я, дрожа, принимала решение, папа проснулся, испугался, сказал мне пару ласковых матов, и я успокоилась.

В школьные годы прекрасные состоялся и мой первый страшненький суд. Возможно, сильнейшая социальная фобия начала развиваться с этого. Химию вела Римма. Я пропустила урок, на котором объясняли такую ключевую тему, как валентность. Но на следующем уроке меня вызвали к доске. Было стыдно, я ничего не знала. Не разобралась до запоминания.

Громко:

– Садись, два. – Ой, наверное, я что-то ответила, потому что меня выгнали из класса, приказав дождаться после уроков женского собрания. Надо спрятаться, это туалет, он до сих пор снится. С наводящими ужас грязными унитазами. Римма мстила мне за дочь, будучи в классе неформальным лидером, я с ней не дружила. Собрание длилось больше двух часов. Я стояла у доски. Учитель сидел за столом. Президиумом. Римма не своим голосом с правильно расставленными акцентами вводила в транс всех девочек, активно используя свой женский сильный ум и дар слова. Суть её обвинений заключалась в том, что я возомнила из себя звезду и всех унижаю и угнетаю, третирую, буквально жить не даю. По очереди поднимала каждую девочку, и те, все до одной, рыдая, осознав всю степень своей мною униженности, говорили обо мне плохое. Я себя не помнила, очень боялась. Она орала:

– Ты будешь директором крупного завода!

А девочки ненавидели меня. И подтверждали, что я им жить не даю. Мне было их жаль, наверное, я им почти поверила. Шла домой по набережной и первый раз в жизни подумала о самоубийстве, покосившись на прорубь. На следующий день я пришла в кабинет к директору школы и попросила её отдать мне документы. Категорически.

Плохо помню эту четверть в чужой школе. Очень низкий уровень преподавания, а мне нужно готовиться к поступлению в университет. Девочки уже из этой школы, которые звонили мне:

– Ты, сука! Оставь в покое Серёжку! – А я всего-то навсего решила демократично со всеми общаться и сходила на пару вечеринок.

Через некоторое время стали звонить девочки из моей школы, просить прощения и говорить, что сами не понимают, что с ними было, что без меня в классе пусто.

Я вернулась.

Однако, девятый и десятый классы стали очень сильным стрессом. Основной народ быстро ко мне подтянулся. Чего нельзя сказать о «соперницах». Эти же теперь чувствовали себя окрылёнными, использовали любой повод, чтобы на мне самоутвердиться, и сказали моей и их близкой подруге: «или мы, или она».

Жанна выбрала меня. Но я теперь должна была быть постоянно, как на фронте.

Абсолютно точно знаю, с тех пор мне казалось, что у меня на лбу написано, какой я «страшный человек».

Выпускной вечер. Нам с Жанной в парикмахерской накрутили на голове жутких кренделей. Я себя не узнавала. Любвеобильный Михаил не испугался, и прислал записку «Сегодня мы будем целоваться!». Смелый. Записки писать.

Сорок минут мама и Нина раздирали мне в приёмной директора причёску, зверски скреплённую лаком. Заплели простую милую косичку. Мне быстро захотелось спать, и я ушла домой.

За золотой медалью пришла только тогда, когда на второй год чудесным образом всё-таки поступила в университет, ведь я мечтала об этом с двенадцати лет.

Чудо не только в том, что я сдала первый, и, поэтому, единственный экзамен на «отлично», выучив наизусть учебник обществоведения, особенно отозвавшись на моральный кодекс коммуниста, а в предзнаменовании: для меня единственной забыли сделать экзаменационное удостоверение, сдавала экзамен в числе последних, бродила по улице, прилетел голубь и сделал на моё белоснежное платье «это». Со слезами отмываясь в фонтане, я услышала: "Это очень хорошая примета". Конечно, моим факультетом должен был стать психологический, это показала жизнь. Но мама сказала, что я никогда не смогу выдержать туда конкурс. Первый год я тоже слушала маму, сдавала экзамены на химический факультет, но не поступила. Теперь же я знаю, человек достигнет высот внутренних и внешних, если он занимается любимым делом, и если есть надёжный тыл, семья, человек рядом. Лёгкие пути оказались не моими.

196х-198х гг.