Читать книгу Я люблю тебя как врага - Елена Паетка - Страница 6

Весёлый был Тиль и даже под конец своей земной жизни он очень любил ласкаться. В октябре Амир сказал:

– С детства хочу собаку!

– Какую?

– Как Бим.

Бима подарил своей маме Степан, институтский друг моего мужа, когда внезапно умер в сорок два года от инфаркта Стёпин отец, почти министр, или даже министр рыбного хозяйства, хороший умный человек. Английские кокер спаниели всегда мне нравились, я согласилась. По газете «Из рук в руки» договорились с теми, кто этим занимается. Опалиха, это красивейшее место в Красногорском районе, там, где сборы травяные медицинские производят. Ну такие стояли многоцветная природа и радостное солнце, когда мы ехали за Тилем. Хозяйка оказалась искренне приветливой. В прихожей, в углу нас ждали несколько щеночков, и их мама. Я взяла на руки Тиля. Ему нет и двух месяцев. Под попкой, ой, то есть под хвостом, у него висел маленький кусочек сухой какашки. Стало пронзительно жалко не умеющую за собой ухаживать живую игрушку.

– Линочка, оставьте этого, он забияка. Вот, посмотрите, какая девочка, чёрненькая с белыми вставочками, а вот какой послушный мальчик.

Но мы то с Тилем уже переглянулись! Забияка. «Наши в городе».

– Я уже взяла его на руки. Не могу его предать.

Да, так я считала.

У малыша всегда проявлялся очень звонкий голос. Динь! Тиль.

Первый раз появившись в квартире, он явно смущён масштабами территории и тем, что остался один, в смысле без других членов своей собачьей семьи. Как все маленькие, часто писался. По народному совету для этого весёлого дела приспособили газеты.

– Тиль, писай, плиз, здесь. – Он честно и много писал, газеты моментально менялись. Однако хозяин стал шлёпать Тиля за разные провинности газетой.

– Амир, он перестанет писать на газету.

Перестал. Делал это рядом.

Мы с Тилем очень любили свежие огурцы. Во время моих кампаний по уходу за своей красотой, сводящихся к наложению маски из огурцов, происходила одна и та же история: Тиль находил меня в любом месте и начинал постепенно, один за другим снимать огурцовые кружочки. Хруст, с которым он их аппетитно ел, приводил меня в дикий весёлый восторг, вся мимика приходила в движение и маска уже смысла не имела.

В одно из утр пристроилась за столом и стала составлять список дел, вдруг понимаю, что давно не слышу Тиля.

– Тиль, ко мне!

Молчание. Забегаю в спальню. Одеяло лежит на полу и двигается. И тишина. Он запутался в одеяле, пододеяльник старого образца, с вырезом по центру, вместе с ним упал на пол, и так видно испугался, что совсем молчал.

Обрадовался освобождению.

Любил гостей. Аля, моя университетская подруга, растроганно рассказывала, как она обрадовалась, когда, немного потерявшись от нас в лесу на съёмной даче, в Соснах, она уже почувствовала себя забытой, а нечего, дома писать надо, вдруг увидела развевающиеся уши Тиля. Мол, Аля, ты где? Давай, мы тебя ждём. Он всегда всех проведывал и соединял.

Увлеклась уборкой квартиры, правда, что есть прямая связь между наведением бытового порядка и раскладыванием мыслей по «полкам» в голове. Периодически выскакивала на балкон. Зима. Мороз щипается. На очереди пылесос, главный враг Тиля. Понятно, спрятался. Но уже долго не вижу его. По ощущениям уже минут двадцать. Зову раз, два, три. Тогда ещё не было стеклянной полностью двери на балконе. Да, да. Ну и выражение у этой симпатичнейшей морды я увидела, когда спешно открыла балконную дверь. Хвостик так задвигался, скорость света отдыхает. Первые десять лет своей жизни Тиль – чемпион по бегу и шустрости.

Амир любил покупать продукты по субботам на Ленинградском колхозном рынке, а я старалась соответствовать высокой культуре гастрономического быта их семьи, готовить калорийную еду.

Хотя как по мне: квартира должна быть чистой, поесть можно в красивом месте, а главное – приобщиться к интересному, ну или пообниматься.

Примерно поработав электрической мясорубкой, мы налепили живых котлет из говядины и баранины. Их получилось очень много, они всё лепились и лепились, ведь там ещё лук, морковь и зелень, загрузили морозилку, а последнюю партию штук в восемь оставили на столе, на деревянной доске. Через некоторое время Амир сказал, что надо типа их пожарить.

– Пожарь.

– А где они?

– Ты же их в морозилку убрал.

– Я не убирал, думал, ты убрала.

Конечно, Тиль их съел. Все. Ох, как же плохо ему было. Он любил покушать. С экстазом. В меня.

– Малыш, ты ведь англичанин, аристократ, где твои манеры?

Женской заколкой-крабом пыталась собрать его уши, куда там, особенно после борща приходилось их мыть с шампунем.

Жилось в главном здании университета на Ленинских Горах в период аспирантуры, здорово. Ощущение избранности, медовые три года, соловьи, бушующая сирень, интересная публика, молодость, звуки любви из каждого второго окна, жареная картошка, в сентябре – арбузы. Открытие: сбивающий дыхание, яркий в контрастах связанных личностей, втягивающий в желания странной, трагично нежной, порочной любви с умным взрослым мужчиной, тайного неуловимого путешествия с ним в автомобиле сквозь Америку шестидесятых, набоковский шедевр «Лолита». Дождь. Томление. Волны чувств. Снова. И снова. Но конец. Полная власть молодости над старостью, но ценой отвращения к ней.

– А что это у тебя за книга – «Алла», – поставив ударение на последнем слоге, настороженно спрашивает Элька, подруга с юридического факультета.

– Да не Алла, а Алла. Пугачёва.

Но в следующий раз Элька произносит фразу, сделавшую невозможной продолжение дружбы.

– Мы же не азиаты какие-нибудь! – Обедаем в ресторане "Славянский базар", жаль, что нельзя сразу встать и уйти, как это я обычно резко по жизни делаю. Почему, понятно. Вот только зачем?

Никогда не шла на компромиссы в направлении воинствующего национализма, благодаря воспитанию советской средней школы и советскому кино, я никогда в своей жизни не унижу человека по расовому или национальному признаку. И люди вокруг меня будут таять, ведь именно в непосредственно произнесённых словах бытового общения просвечивается национализм. Не сразу людей вели сжигать в газовые камеры, это случилось после нажатия на кнопку спрятанной внутри неприязни к несколько иной физиологии людям. Тлеющий процесс, готовый вспыхнуть в недоброй или слабой натуре. В нашей интернациональной семье, типичной для многострадальной казахстанской земли, веками принимавшей ссылаемых сюда по политическим мотивам русских, немцев, чеченцев, поляков, украинцев, турков, да что там – людей, и подчинившейся цинично-романтичному целинному освоению края, представлены многие нации. Как ссора – папа, любя, указывает маме, что поляки – предатели, а мама папе, любя и защищаясь, что казахи некультурные. Русских не трогают, у мамы отец русский, а у папы – мама. А я думаю – кто я? Но это не кризис самосознания. Это понимание ответственности за необходимость всех примирить.

К вопросу веры: у меня есть образованнейшие подруги, которые, несмотря на национальную семейную традицию, говорят:

– Линка, ну знаем мы, знаем, что Бог – Иисус Христос.

Они боятся обидеть родителей, сменив веру.

"Господи, все народы – создание рук Твоих, обрати их от вражды и злобы на покаяние, да познают все Твою любовь" (17).

И есть подруги – русские, украинки, польки, занимающиеся реинкарнациями, эзотериками, феншуями и едящие в пост конину и сало. Это как душа потрудится. Удивительно парадоксальным образом в вопросах межнациональных и межрелигиозных отношений доброй оказалась коммунистическая теория, провозгласив равенство всех и отмену религий, тем самым вроде бы устранив почву для столкновений. Впрочем, по сути это лицемерие.

– А кто вы по национальности?

– Мама моей мамы – полька, мамин папа – русский, папин папа – казах, папина мама – русская.

– А, ясно, вы – татарка! – вариант.

– Вы татарочка! – противное из-за уменьшительной ласкательности.

Я уважаю татар также, как и людей всех других национальностей. Но я русская, казашка и полька, не татарка. Акцент усиливается в зависимости от того, кого обижают. А готовность людская идентифицировать, классифицировать огорчает меня своей неделикатностью, и просто злой глупостью.

О, да, вернёмся в аспирантуру. Те, кто не жил в главном здании, не знают, сколько мышей и тараканов приютило это здание. Мы не могли от привезённых тараканов избавиться в новой квартире вплоть до самых серьёзных мер.

Реклама: абсолютно безопасно для домашних животных, обработаем за два часа, и никогда у вас не будет этой гадости. Обработали.

– Это точно безопасно для собаки?

– Абсолютно!

Мы честно несколько раз всё перемыли. Тиль отравился очень сильно. Спасли его только через долгие капельницы.

Тиль любил тех, кто любит меня и наоборот. Свекровь моя – классический деспот, она даже на сутки, во время нашей свадьбы, легла в больницу, а старший брат Амира после вызвал меня «на ковёр».

– Лина, ты увозишь Амира в Москву, чтобы он только на тебя деньги зарабатывал?

Я уезжала в аспирантуру. Спасаясь от чудовищных обвинений, выбежала на улицу.

Помню, поняла сразу, почему вплоть до свадьбы меня прятали от всей семьи. И какой Амир на их фоне необыкновенный.

«Благословение родителей утверждает дома детей, а проклятие родителей разрушает их до основания». (18)

Вернёмся к Тилю. Уже Москва, своя квартира, Тиль грызёт всё, что можно, и, особенно, нельзя: французскую косметику, французское бельё, новую обувь. А я упорно оставляю все комнаты открытыми, так как считаю, что малыш должен развиваться. На зиму убирала вещи в анти-молевые мешки. Положила рядом две дублёнки – свою, и старшего брата Амира, он снял с моего мужа его короткую и оставил взамен свою, длинную. Ах, надо срочно в поликлинику, делать укол. Вылетев на улицу, спохватилась, что дверь в комнату с дублёнками не закрыла. Возник грустный мысленный образ. Думаю – нет, не успеет. Как же. Всё успел. Посреди кровати лежала развёрнутая дублёнка старшего брата моего мужа с крупной дырой на месте, где должна быть правая ягодица. Забегая вперёд, скажу, что эта дублёнка, приготовленная для того, чтобы её отнести в мастерскую, и отрезать по пояс, через некоторое время исчезла вместе с автоиобилем Форд Скорпио, который у нас угнали от дома.

Однажды, летом 2001 года, я потеряла Тиля. Ведь он охотничья собака, летом на даче носился по всяким своим делам, знакомым людям, букашкам, ёжикам, курам, запахам, а рядом с домом в Москве тоскливо, вот я его и отпускала с поводка иногда. Но почти за тринадцать лет его жизни наша улица так неумно урбанизировалась, что лучше бы только на поводке. Так вот. Нет его и нет. Это длилось полтора часа. Я орала от всей моей души. Оказалось, что и физическая подготовка у меня отличная: за это время я два раза оббежала окрестности в радиусе полукилометра, обследовала ближайшее шоссе и жуткое местечко у станции электричек.

Горе было страшное, у всех спрашивала. Даже возвращалась два раза на свой восьмой этаж, и смотрела сверху, не покажется ли где рыжий. Зарёванная, обессилившая, несчастная и ещё больше испуганная, как ему теперь придётся жить, я села на бордюр у дороги, у НИИ детской хирургии, что находится в квартале от дома. И стала думать про МЧС и вертолёты.

– Девушка, это вы спаниеля искали?

Поднимаю глаза. Этот гад как ни в чём ни бывало проходит мимо с подобострастным видом, замыкая вереницу уличных кобелей, я так понимаю, ему приглянулась девица. На меня буквально ноль внимания. Это после разлуки, которая могла стать вечной. Крайне недоволен моим вмешательством. Я убеждала, просила – пойдём домой. Еле-еле, почти насильно.

Надо сказать, Тиль вырос очень пылким парнем. Ему только год, вот они гуляют утром с Амиром. Из соседнего дома вышел мальчик с русской спаниелькой. Наверное, ребёнок с любопытством наблюдал, как Тиль всё проделывал, а Амир читал "Спорт-Экспресс":

– А что, пусть они смотрят, у них же девчонка.

Щенков разобрали сразу.

У Тиля друг – Дикач, я боюсь всяких этих питбулей, стаффоров. В моё отсутствие Дикач защитил Тиля от такого агрессора. С тех пор этот подлиза сладкий всячески стремился перед другими собаками засвидетельствовать свою дружбу с Дикачем, и постоянно путался у того под ногами. Когда Дикач умер, ещё долго-долго Тиль бросался навстречу ротвейлерам, а я ему говорила:

– Тилюшка, это не Дикач. – Он отступал.

Мама долго не понимала моей привязанности к Тилю, даже стыдилась этого, но сама тоже иногда в Москве называла Тиля Матиссом, а в Германии Матисса, своего единственного внука, – Тилем. И не могла не веселиться, когда Тиль подходил к ней, мирно положившей руки на колени и сбрасывал мордочкой её руку, требуя ласковых поглаживаний, к которым он так привык.

Тиль доставлял столько радости, но вот дальше грустные истории.

И начались они, когда мы остались вдвоём. Тиль раньше меня всё понял. С неопределённого момента он не только перестал бежать к двери, когда Амир возвращался, а наоборот, старался быть ближе ко мне. Главным человеком в моей жизни оказалась собака. Всегда рядом со мной, чем приводил Амира в раздражение:

– Тиль, но почему ты всё время с Линой, ведь я больше о тебе забочусь, больше тебя люблю?

Очередной пушкинской осенью привезла ему из Мюнхена забойно крутой комбинезон под «Бербери», он застёгивался кнопок на двадцать, вышли утром, я как в тумане, после развода у меня это три года длилось – наркотическая ломка будто, отпустила его, но контролировала, знала, что первым делом он за две-три минуты оббежит соседний дом и вернётся.

Через пять минут возвращается голый, без комбинезона! Подозвать и раздеть доверчивое существо. От нежности к нему чуть не задохнулась, но, конечно, и от отвращения к ворам.

Надо продолжать работать, и я иногда утром стала просить соседку с ним гулять. Зоя, простая добрая весёлая женщина с мужем Василием, он, зная, что я работаю «на немцев», приветствует меня не иначе, как «Гутен морген». Однажды прихожу: рулетка порвана. Самое плохое, что Зоя промолчала. Я стала возить Тиля в его клинику на Цветной Бульвар, а он к метро не привык, привык к иномарке, и лечить его не от того. Позже выяснилось, что пока Зоя с кем-то заболталась, Тиль забежал в лифт, а он был в ошейнике и на рулетке, а лифт поехал. Наверное, с этого момента что-то с ним случилось, он стал слабеть.

Наступило лето моего сорокалетия. В панике я решила, что надо себя порадовать, иначе я точно сойду с ума. Сбежав с новой работы – ведущий немецкий концерн, как выяснилось, на директора открыто дело, мне ничего об этом не сказали, а он ещё ходил и орал, не на меня, я этого не позволяю, вообще орал, демонстрируя свою полную некомпетентность как руководитель, ожидая, что документооборот на пятьдесят человек может обработать один бухгалтер, так вот, я заработала немного денег за два месяца, и уехала в Мюнхен, в Гёте-Институт на месяц.

Тиль. Кому его доверить? На такой срок. Однажды, гуляя с ним, мы «глаза в глаза, сигарета в сигарету» познакомились с Инной. Семья необычная по испытаниям, очень больной младший ребёнок, жилищная проблема, но они очень дружные, «спина к спине», православные. Иннина дочка, Лиля – взрослая красивая девочка, окончила медицинский институт. И я подумала – пусть она поживёт в моей приятной квартире, Тилю она понравилась. Оставила деньги, еду. Свободу ограничила просьбой никуда не вывозить Тиля. И уехала. С неспокойным сердцем. Думала, что звонить часто неудобно, интеллигенция не обижает людей недоверием. Но можно и не звонить, когда бы я ни позвонила, к телефону не подходили. Возвращаясь с Сирпой, моей финской подругой по Институту, из чудесной прогулки по Хим Зее, какие всё-таки в Баварии мистически красивые места, я бросалась к каждому телефону-автомату по дороге. Дозвонилась!

– У нас всё хорошо. Зачем вы волнуетесь? Можно подумать, мы с Тилем здесь в луже крови лежим.

Так резанули эти слова. Всегда знала, что «слово бысть плоть», но испытывала судьбу сама тоже. Ведь всё нам сказано! А мы, хотя да, это не мы. Это лукавый. Молимся: «…и избави нас от лукавого»!

Прилетаю в Шереметьево. Звонок на сотовый. Инна:

– Мои попали в страшную автокатастрофу. Тиль был с ними. Но ты не волнуйся, с ним всё нормально.

Тиля отвезли на дачу, решили, что там ему лучше. А моим главным пожеланием было, чтобы он оставался дома. Сразу поехала в больницу, где прооперировали с черепно-мозговыми травмами Лилю и Сергея, главу семьи. Жуткая больница, рядом в палате бомжи, все услуги за деньги. Вонь. По соседству платная хирургия высшего класса.

На Подмосковной дороге почти лобовое столкновение. Тиль в последнюю секунду соскочил у Лили с рук на заднем сидении. Женщина, которая сидела впереди, погибла сразу. Врезавшаяся в них девушка потеряла нерождённого ребёнка. Тиль от страха забился куда-то, его взяли случайные люди на несколько дней. Нельзя, мне никогда нельзя было оставлять его. Когда Тиля привезли домой, я грохнулась перед ним на колени. Тиль кинулся ко мне, застеснялся, вернулся к мужчине, который его привёз, мол, вот знакомься, он обо мне заботился. Саша, который его привёл, сам собачник, так что понял всё правильно.

Вот. Собаки – это ответственность. И хотя говорят, что лучший памятник собаке – это новая собака, я – пасс. Если даже я, так любившая Тиля, была почти предателем.

На прогулках Тиль всегда получал приз зрительских симпатий, было очень престижно идти с ним рядом. Всегда комплименты. В утешение себе я думала «но ведь собаки похожи на своих хозяев».

Полтора года после ставшей для него необходимой операции, он пулей мчался из реанимации после наркоза на улицу, спешил жить, весь народ в клинике так и упал, хотя в Москве народ скуп на проявление чувств, я выносила его на улицу на руках. Мы были так счастливы друг с другом.

Самым сильным по отрицательности оказалось испытание нас уличными дикими голодными собаками в зимний период. Тиль в последний год мог только ползать. Несколько раз на нас нападали эти фактически волки. По всем законам стаи. Сначала разведка – одна собака. Потом откуда ни возьмись – 6–8–10 собак, окружают, переглядываются, атакуют. Да, это в Москве, рядом с домом, и никакой защиты. Просто не помню, как я отбивалась. Пуховик длинный спасал. Писала в различные городские службы, звонила. Выходить стало уже страшно. И мне, и ему.

Мы похоронили его в Химках.

Через неделю после прощания у нас в офисе появился немец – архитектор нового проекта научной библиотеки в Ханты-Мансийске, меня попросили показать ему Москву.

– А вот и Красная Площадь! – обычно радостно вскрикиваю я, подводя с того или иного ракурса гостей к сердцу нашей родины.

Предыдущего немца, его нацелили присмотреться ко мне, как к возможной невесте, я спугнула специально, в Третьяковской Галерее, в зале древних икон я стала креститься перед каждым экспонатом, искренне.

Моя абсолютно человеческая собака продолжала любить меня и заботиться обо мне.

У лифта я спросила архитектора:

– Как вас зовут?

– Тиль.

– Как? – переспросила я, медленно оседая на пол.

– Тиль.

Это был второй встреченный мною в жизни Тиль. А фамилия у него Шикентанц, что в переводе с немецкого означает «танцуй с шиком».

И я перестала о нём думать. На полгода. Просто не могла.

Поэтесса Эмилия посвятила моему другу строки: "Тиль, нерождённое дитя".

"Ну вот, опять они упрощают, – подумала я, – почему же? Тиль очень даже рождённое дитя был, весёлый сукин сын."

Ещё в замужестве снимали дачу в живописнейшем месте по Рублёвке, деревня Сосны, там, где Москва-река ещё до Москвы, днём мы с Тилем гуляли вдоль реки, он не удержался и сорвался со скользкого берега в воду. Там глубоко. Очень эмоционально карабкался, не получалось. Спустилась к воде по крутому обрыву, потянулась, чтобы зацепить его за загривок, и через секунду оказалась в воде. В одежде, обуви, часах. Все мужчины по дороге, когда мы с Тилем возвращались на дачу, спрашивали:

– Который час?

И мне приснилось: стою на высочайшем, почти космического масштаба, берегу озера, и вижу, что Тиль тонет. Я думаю: нет, не смогу прыгнуть. Но уже лечу. Выныриваю в воздушную подушку, вижу Тиля, но не могу его спасти, так как он отделён от меня непреодолимой перегородкой.

Достала его фотографию, наревелась, и теперь думаю о нём. Мне перестали сниться тяжёлые сны.

Ему там тоже нужна моя любовь!

Сон – абсолютное блаженство. Оказываюсь на Той Стороне. Транзитный дом – «отель». Пока ещё ничего не понимаю: что случилось, куда дальше, где я? Мне дают понять, что надо подождать, сейчас мы вам… его приведём. И ведут Тиля! Несмотря на то, что это был сон, я испытала полнейшее никогда ранее незнакомое мне чувство растворения в блаженстве, когда мы обнялись. Он был спокойным и внешне немного другим.

1995–2007 гг.