Читать книгу Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз. Часть 1 - Елена Поддубская - Страница 7

Обычные городские автобусы для междугородних перевозок доукомплектовали сиденьями на задних площадках. Студенты подходили к задней двери, где водитель загружал багаж. Кашина, протягивая свою небольшую сумку, предупредила:

– Ставьте прямо, иначе, если разольются мои духи, я на вас в суд подам.

– Иди, балаболка! В суд она подаст… – Шофёра такими угрозами было не пронять, но сумку капризной девицы мужчина всё-таки поставил подальше и поровнее.

– Эх, жаль, что не «Икарусы», – покрутила головой другая Ира – Станевич, и дала отмашку Юлику, гружёному двумя сумками. – Сдавай, а я пошла занимать места.

– Зачем? – спросили в один голос шофёр и хоккеист.

– А то будто я знаю, как можно ехать на поезде из Омска в Москву в тамбуре, – Станевич элегантно махнула рукой, словно вела речь о чём-то приятном, и красиво пошла внутрь автобуса

– Ишь чего захотела! Здесь тебе не Венгрия, а у нас, – обиделся шофёр. – Туда, куда я вас везу, и таких автобусов не хватает – одни лошади да телеги. А она – «Икарусы», – мужчина скопировал недовольное лицо Станевич. Поняв по сощуренным глазам Юлика, что сказал лишнее, шофёр по-доброму кивнул в сторону отошедшей спортсменки: – Красивая. Одна фигура чего стоит. Ух!

– Фигуристка, – коротко объяснил Юлик, тут же мысленно простив мужичка, и закрутил головой, осматриваясь. – Слышь, дядя, а мы через сколько поедем? Покурить бы успеть, – Юлик нащупал в кармане куртки пачку «Столичных».

– Так кури тут, племянничек. Кто не даёт? – закидывая сумки, шофёр отвечал громко и затих только тогда, когда Штейнберг зашипел:

– Ты что, дядя? Без ножа режешь! Мы же спортсмены, а не какие-то там автодорожники или «стали и сплавов», – из крупных вузов он знал только МАДИ и МИСиС и, судя по названию, был уверен, что там студенты только и делают, что курят. Коренастый юноша потёр большой нос и огляделся. – Нам курить нельзя – спортивный режим. – Ещё раз внимательно осмотревшись, он ничего подозрительного не увидел. Одни преподаватели были заняты водой и провизией для дороги: старшая повариха институтской столовой тётя Катя развозила на тележке сухой паёк и небольшие пластиковые канистры. Другие стояли кучками и переговаривались кто о чём. Юлик выудил взглядом Соснихина и с намёком кивнул за автобус. Миша ответил, скосив глаза на деревья на заднем плане. Именно туда ребята и улизнули. Шофёр, усмехнувшись словам конькобежца, размышлял про себя: хороший парень спортсмен, раз курит, или нет. Поговаривали, что в сборной страны по хоккею курят вообще все, кроме Владислава Третьяка. А они – олимпийские чемпионы. «Что уж тогда с этих физкультурников требовать?» – подумал он, решив, что особо хороших спортсменов в колхоз не посылают. Но все же сомнение точило, и мужчина решил спросить при случае про курение и спорт хотя бы вон у того пузатого мужичка, которого все звали Коржиком. Шофёр посмотрел на суетливого Блинова. Студенты тем временем уже почти расселись. Кое-кто ещё бегал от одного автобуса к другому, выискивая подходящую компанию. Таковой считалась любая, где не было парторга. Даже с грозной Горобовой ехать было веселее, чем с нудным Владимиром Ильичом.

Наконец первый в колонне ЛиАЗ со студентами «единички» запыхтел.

– Всё, Стан, я понял, если она придёт, всё передам. Не волнуйся, – Кранчевский в очередной раз пожал руку Стальнова, задержавшегося на ступеньке автобуса. Новая короткая стрижка, как в каталогах западных стран, необыкновенно шла юноше. Чёлка, педантично уложенная на бок, придавала ему примерный вид. За поведением Володи из автобуса следило несколько пар девичьих глаз. Ира Кашина рассеянно слушала тёзку Масевич, устроившуюся перед ней. Гимнастка-«художница» поселилась в общежитии с Чернухиной и Станевич. Город Фрязино, где жила её мать после развода, ей не нравился, поэтому Ира всем врала про то, что могла бы жить в Москве, да с отчимом не ладит. Кашина, для которой место проживания было едва ли не основным фактором для дружбы, симпатизировала гимнастке.

Друзья оказались правы: новую дачу ребята получили потому, что Володя понравился дочке хозяина. Воспользовавшись этой слабостью, Стальнов посчитал себя обязанным поддерживать отношения с Ларисой Королёвой. Впрочем, делал он это деликатно, вежливо и без всяких обещаний. Вчера, обманув по телефону, что раньше вернуться от родителей из Кимр не мог, Стальнов почувствовал, что Лариса сердится, а теперь понял, чего опасался. «Не хватало ещё, чтобы она засветилась перед всей этой толпой», – думал Володя, оглядываясь. Уже сев в автобус, он бодро крикнул Виктору через открытое окно:

– Мишке Шумкину скажешь, что сапоги Юрок ему припас, – он скинул ношу с плеч прямо в руки друга. Галицкий, «забивший» место, утвердительно выставил в окно большой палец.

– Везёт же вашему Мушкину, – Кашина кокетливо посмотрела на Володю. Ей очень хотелось бы попасть на дачу из шести комнат, с ванной и телефоном, о которой среди студентов уже ходило столько слухов. Соснихин, ещё летом узнав, где будет жить тёзка Шумкин, не поленился сходить с ним в так называемый «элитный сектор». Увидев дом снаружи, Соснихин, в полном ауте, выслушал рассказ про его удобства. Наличие на даче телефона было последней каплей, после которой хоккеист, проживший в Малаховке и без телефона с рождения, посоветовал Шумкину попросить расписку о том, что старшекурсники не откажут ему в сентябре в месте. Галицкий, услышав такое, похлопал коллегу-десятиборца по плечу и обошёлся честным словом. Шумкин, поверив старшему товарищу, даже не стал заполнять студкомовский формуляр на заселение в общежитие, что было поступком весьма рискованным. Летние воспоминания об общежитской скученности, шуме, запахах и вредной дежурной тете Ане были для молодого десятиборца не из приятных. Записав адрес дачи, он уехал после экзаменов к родителям в Тулу, и пока ещё не появлялся. Впрочем, как объяснил Галицкий, повод для опоздания был существенный.

Володя молча усмехнулся словам Кашиной. Юра, поднявшийся с места, передал сапоги Доброву.

– Повезёт и тебе, – Стас указал высотнице на свободное место рядом с собой. Он сел сразу за Юрой и Володей. Ира фыркнула. Тогда Добров предложил девушке резиновые сапоги, причём не одни, а всю связку сразу. Кашина хмыкнула и отвернулась.

– Вот посмотришь, Катя, эту Вовка точно прибомбит, – тихо прокомментировала Рита Чернухина перегляды между Стальновым и Кашиной.

– От такой липучки только дурак откажется, – согласилась крупная волейболистка.

Кому адресованы усмешки второкурсниц, заметили Маршал и Цыганок.

– Ну и кикимора наша Кашина. Всё что-то строит из себя, строит, – Таня незаметно скривилась. Напротив них вытянул ноги на всё сиденье Гена Савченко. Ячеку, пожелавшему сесть рядом, сосед по комнате указал назад:

– Не обижайся, Мячик, у меня ноги затекают, так что…

Маленький гимнаст широко улыбнулся и сел назад, где сидения наполовину были загружены сумками. Он не сразу заметил, что его соседкой оказалась Сычёва. А когда заметил, то опять широко улыбнулся:

– Гланвое, тчобы не тильно срясло, да?

Сычёва кивнула и протянула Мише «Взлётную»:

– Если станет плохо – пососи. У меня много – дядя снабжает, – девушка настойчиво всунула леденец в руку Миши и для верности загнула ему пальцы.

– Да с чего это ему, гимнасту, вдруг станет плохо? – прокомментировал слова девушки Гофман. Опасаясь, что Горобова попросит его поменять автобус, заведующий кафедрой гимнастики сразу же, как только уселись, взялся за подсчёт студентов. Сейчас он недовольно махнул в сторону ребят: – Сядь уже, Соснихин, не маячь. Фу, что это тут так дымом воняет? – преподаватель стал приближаться к хоккеисту, заметно потягивая носом. Соснихин вжался в окно. Галицкий, поняв, в чём проблема, похлопал Гофмана по плечу и молча указал в сторону водителя; мужчина курил за рулём, выдувая в открытое окно. Владимир Давыдович выпрямился. – И ты, Галицкий, давай уже тоже усаживайся, не наживай грыжу, – ткнув в связку сапог на плече десятиборца, Гофман пошёл дальше по салону. Юра посмотрел назад.

– А положу-ка я их вам, девчата, под сиденье. Идёт? – спросил он Воробьёву и Зубилину, устроившихся в хвосте автобуса. Лиза кивнула. Лена безразлично махнула, но для порядка заглянула под сидение проверить, нет ли там уже чьего-то багажа. Галицкий аккуратно уложил обувь и отряхнул руки, словно закапывал сапоги в землю.

– Чего такая грустная, Лизонька? – улыбнулся он Воробьёвой.

– А Миша точно завтра приедет? – сразу «обнаружив себя», так как вообще не умела скрывать свои мысли, Лиза робко посмотрела на Юру.

– Обещал. Сегодня похороны, завтра должен прибыть на дачу, – заверил старшекурсник.

– А в колхоз?

– Рудольф Александрович, а когда вы приедете в колхоз? Ну, то бишь в совхоз, – дерзнул крикнуть Юра через окно.

Бережной с ними не ехал.

– Как всех больных и отсутствующих в кучу соберу, так доложу тебе, Галицкий, о нашем прибытии лично. Телеграммой. – Ответил он. Настроение у заведующего кафедрой, несмотря на суету, было отличное. Любые общественные мероприятия, заменяющие основную работу, были ему в радость. Напреподавался он за тридцать лет до оскомины, да, к тому же, знал, что в неформальной обстановке люди раскрываются быстрее, и сразу можно понять, кто чего стоит. Для очередной армии новобранцев-спартакиадников, где, на кого ни глянь, характеры, да ещё какие, испытание колхозом казалось их куратору не лишним.

– Не забудьте предупредить о приезде, нам ведь подготовиться нужно: оркестр, цветы, – отшутился Юра. Бережной махнул рукой, показывая, что ему сейчас не до юмора. Он передавал старшему преподавателю своей кафедры Михайлову канистру с водой для дороги. Михаил Михайлович отнёс её в конец салона и кивнул Ячеку. Рыжий паренёк, поняв, о чём речь, ответственно закивал. Михайлов дал отмашку Бережному, прошёл вперёд и сел рядом с Масевич. Ира растерянно оглянулась на Кашину. Тёзка скривила нос. «Художница» посмотрела на Армена, но он был занят разговором с Сериком. Масевич выдохнула. Михаил Михайлович, ничего не заметив, обмахивался рукой.

Кашина полезла в свою сумочку, вытащила оттуда бумажную салфетку, протянула Ире, глазами указывая на её соседа. Михайлов обрадовался салфетке и улыбнулся Бережному, заглянувшему в салон:

– Всё нормально, Рудольф Александрович. Доедем – сообщу дежурному по общежитию.

Бережной мрачно кивнул головой. Зная, куда их везут, он сомневался, что коллега сможет выполнить своё обещание. Уж если тут, в сорока километрах от Москвы, у них на весь институт только две телефонных линии: к главному корпусу и к общежитию, то вряд ли так запросто можно будет позвонить из глухой российской деревни. Несмотря на хорошее настроение, Рудольф Александрович всё же был взвинчен: он хотел попеть со студентами песни, посидеть на привале во время остановки на обед, да и вообще – вспомнить, как говорится, молодость, насыщенную турпоходами. С тех пор прошло много лет. На память о спуске на плотах по сибирской реке Лене, восхождениях на горные перевалы Кавказа, рыбалке на Байкале остались немногочисленные фотографии, слайды и сувениры. Хотя друзей у него не было: кого-то уже не стало, с кем-то развела жизнь, одиночества как такового Бережной не ощущал. Он жил работой и общением со студентами, со спортсменами своей группы бегунов на средние и дальние дистанции. Потому и хотел быть всегда вместе с ними. Но декан приняла единственно возможное в такой ситуации решение: двое неприбывших студентов и одна больная были из группы один-один, которую Рудольф Александрович будет теперь курировать все четыре года учёбы студентов. И приписана элитная группа именно к кафедре лёгкой атлетики. Потому логичным казалось, что в институте останется именно он. И случись вдруг, что кто-то из недостающих не появится, решать проблему придётся сразу, на высшем уровне и никому иному, как ему, руководителю кафедры. Поэтому Наталья Сергеевна и предупредила:

– Про Шумкина, Рудольф Александрович, ты знаешь. Про Андронова я тебе тоже сказала – разберёшься.

– А почему после зачисления? – поинтересовался Гофман, хотя этот разговор явно его не касался.

– Переводом из ГЦОЛИФКа, – отрезала Горобова и посмотрела на Гофмана с удивлением: – Вам плохо?

«Ещё бы!» – прокричал он в ответ мысленно. Владимир Давыдович с утра был зелёного цвета. Он не мог себе представить, что его, заслуженного преподавателя по гимнастике, отвечающего за целую кафедру, кто-то когда-то может заставить поехать в колхоз. Но Печёнкин личным примером предупреждал возникновение каких бы то ни было недовольств, и Гофману ничего не оставалось, как молча пойти в автобус.

Уже перед самым отъездом Кириллов и Кирьянов подловили декана и рассказали про температуру Николиной. Горобова, лично убедившись, что девушка горит, подвела к ней парторга. Владимир Ильич брезгливо приложил руку, поцокал и кивнул на выход из автобуса. Приняв вещи Лены, Рудольф Александрович отнёс их на лавочку около ворот и вернулся к Горобовой.

– Наталья Сергеевна, а если у Николиной что-то серьёзное? – кивнул Бережной на высотницу. Горобова перешла на «ты», отставив ранги:

– Не мне тебя учить, Рудольф. Примешь решение в соответствии с диагнозом. Кстати, завтра по дороге купи, пожалуйста, свежую прессу. А то в этом колхозе…

– Совхозе, Наталья Сергеевна. Ты всё время путаешь, – Бережной смотрел, как младший брат на старшую сестру: принимая указы и не обижаясь на них. Он помнил те годы, когда эта женщина-власть была только женщиной.

– Какая разница, Рудольф, пусть «в совхозе», всё равно. За месяц отстанешь там без прессы от всякой цивилизации, – даже прося, Горобова чеканила слова. Дождавшись утвердительного кивка, она встала на подножку первого автобуса и крикнула в хвост колонны:

– Товарищи, поторопитесь! Через пару минут отъезжаем!!!

– Та шо ж вы так кричите, Наталья Сергеевна? – недовольно сморщился Бражник, усевшийся на переднем сиденье справа от водителя и как раз у двери. Кокер спал на его руках, игнорируя большую сумку, приготовленную для его перевозки. Обглоданная добела кость, детская игрушка – резиновый цыплёнок, уже не пищащий и откровенно пожёванный, и поводок с ошейником сиротливо лежали там же. От крика пёс всполошился.

– Ничего, Панас Михайлович, проспится ваш Золотой в колхозе. Ему картошку не собирать, – Горобова прошла за спину биомеханика и села на отдельное сиденье, где уже стояли её вещи. Через ряд напротив обмахивалась веером преподаватель по биохимии Михеева.

– Панас Михайлович, а пёс у вас дорогу хорошо переносит, его не укачивает? – поинтересовалась она и показала из сумочки край целлофанового пакета. – А то у меня на крайний случай вот, припасено. Студенты засмеялись. Соснихин изобразил собаку, блюющую в пакет. Бражник хмыкнул и проворчал, укладывая пса заново:

– Чего бы его укачивало? Скажете тоже, Галина Петровна. Это же охотничья порода.

– А на кого будет охотиться ваша псюха на полях? – Цыганок встала с места, чтобы открыть люк; в автобусе было душно. Панас Михайлович вскочил и начал бешено вращать глазами:

– Кто это такое спрашивает? У кого не хватает мозгов понять, что мне не с кем оставить собаку дома? – Бражник сурово шарил взглядом по притихшим студентам. Цыганок осела на ближайшее сиденье. Как оказалось, рядом с Савченко. Волейболист незаметно толкнул Свету в бок.

– Да успокойтесь вы, Панас Михайлович, – махнула рукой Горобова. – Никто не оспаривает присутствие Золотого. Тем более что ваша собака – научный сотрудник. И все это знают, – декан посмотрела на студентов со значением. Некоторые из них кивнули. Бражник согласно хмыкнул, но продолжал зыркать глазами по салону. Галина Петровна успокоила его, предложив сесть. Устраиваясь на сиденье, декан продолжила: – Ну и всё. Глядишь, эти варвары, что сидят сзади, научат ещё вашу псину чему-то полезному – например, жильё охранять, пока мы в полях будем, – Горобова зевнула; ночь перед поездкой в совхоз прошла для неё без сна. Бражник кивнул и сел. Михеева протянула ему бутылку с водой. Панас Михайлович намочил руку, приложил ко лбу себе, потом Золотому. Горобова ещё раз обернулась, и тут ей весело подмигнул Лысков, сидящий рядом с Гофманом. Преподаватель по лыжам Джанкоев и медсестра Иванова замерли в полу-вопросе, полу-испуге.

«Это что ещё за регулярность?» – беззвучно, одними губами, спросила декан у Лыскова, а в ответ получила милую улыбку. Автобус тронулся с места. Студенты одобрительно загудели.

– По-е-ехали, дорогая редакция! – закричал Соснихин. – Юрок, песню-ю-ю запе-е-вай!

Миша потянулся через проход и стукнул по плечу Стаса. Тот пихнул Юру. Галицкий махнул по причёске Стальнова, едва задев приподнятый чуб. Стальнов дал Доброву щелбан. Стас ответил щелбаном, поставив его Соснихину. Охи и вскрики театрально сопровождали эту эстафету приветствия.

– Клоуны, – сощурилась Кашина. Володя скорчил Ире рожу, а Стас послал воздушный поцелуй, засмущав. Юра в это время быстро расчехлил гитару и прикоснулся к струнам, глядя на них с лёгкой грустью: четверостишие, пришедшее ему в голову в июле, сложилось за месяц отдыха дома в красивую песню.

«Вот только с премьерой теперь придётся подождать», – решил Галицкий, глядя на Николину, одиноко сидящую на лавке. В руках блондинка крутила ключ от комнаты в общежитии, оставленный Цыганок «на всякий пожарный». Лена грустно смотрела на череду выезжающих за ворота автобусов и никак не могла унять дрожь, пронизывающую насквозь. Ласковое осеннее солнце не могло её согреть.