Читать книгу Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз - Елена Поддубская - Страница 17

Слух Цыганок не подвёл: возле дверей в одну из комнат на пять человек, где разместились ребята, стоял со стороны коридора Савченко и разговаривал с Попинко, находящимся внутри комнаты. Гена говорил громко и зло:

– И шо, шо ты продумал каждую мелочь? Шо я должен из-за этого теперь задыхаться? Завалил всю комнату своим шмотьём. Ты шо на пять лет сюда приехал, колхозник?

Андрей держал в руках полупустую корзину и оправдывался спокойно:

– Зачем на пять лет? Мало ли что может случиться? Мы же тут – в дали от цивилизации, до ближайшей больницы, сам слышал, сорок километров. Магазинов нет. Стирать негде. Вот я всё и продумал.

Ребята продолжали переговоры с нарастанием интонации со стороны коридора и с угасанием её со стороны комнаты. Из своей «кельи» на шум вышла Горобова:

– Что тут за базар, Савченко? Почему кричишь?

– Та потомуша, Наталья Сергеевна, – Гена ткнул рукой на Попинко, – Посмотрите на этого садовода-любителя и его тумбочку, которую он полностью присвоил.

Горобова вошла в комнату, вопросительно посмотрела на Андрея, стоящего перед занятой кроватью с огромной корзиной в руках. Попинко стал заикаться:

– Я.., я.., я ничего не присвоил. Просто, просто у меня… много… много. Вот.

Парень сдвинулся с места, открыв загороженное пространство. Наталья Сергеевна стала всматриваться в вещи на кровати и на тумбочке, и, по мере вглядывания, глаза её расширялись. На тумбочке стояли и лежали тесно прижатые три книги художественной литературы, коробка с шахматами, а на ней поменьше – с домино, ручной фонарик, отдельно завёрнутые несколько свечей, спички, крем для лица, крем от загара, разогревающий крем «Финалгон», несколько кусков мыла, хозяйственного и туалетного под названием «Джинсовое» – завернутого в обёртку «под джинс» и источающего чудный запах далеко-далеко. У дальнего края тумбочки стоял огромный флакон шампуня, за ним лежали камень пемзы, ножницы большие, ножницы маленькие, аптечка в виде коробки из-под обуви, с нарисованным на ней красным крестом, пачка стирального порошка «Лотос», карта местности и ещё много всякого, среди чего декан с удивлением остановила взгляд на щипцах для раскалывания сахара. От удивления, слова застряли у Натальи Сергеевны в горле и она захрипела:

– Мх-г, мх-г, мх-г. Студент..?

– Попинко, – ответил за Андрея Армен, вставший рядом как символ поддержки. Серик тем временем взял из рук Андрея полупустую корзину, понёс к себе на кровать.

– Попинко, – Горобова благодарно кивнула Малкумову и попыталась заглянуть в корзину, уносимую Шандобаевым, но наездник был проворным и декан, ничего не увидев, вернулась взглядом к Андрею, – Да уж, студент Попинко. Много я всякого видывала за годы пребывания в колхозах, но такого! Ты куда собрался? – Наталья Сергеевна откинула край одеяла, прикрывавшего стопочкой лежащие на кровати шесть пар толстых носок, четверо перчаток, две вязанных шапки-петушка, мужскую пижаму из байка и отдельно кальсоны, три шарфика и столько же свитеров им в тон. Было заметно, что вязалось всё одним и тем же человеком и по индивидуальному замыслу. Горобова удивлённо потянула за кусок пушистой ткани, приподняла её и обнаружила пояс из собачьей шерсти. – А это зачем?

– Как это зачем? Наталья Сергеевна, ведь работать будем на ветру, в наклоне, по много часов. Как же днесь орателю спину не беречь?

Длинный и худой Попинко казался тщедушным и хлипким. Он смотрел на декана открытым, подкупающим простотой взглядом, словно удивлялся: неужели нужно объяснять необходимость присутствия в сельской местности запасных спичек и свечей, того же перочинного ножа, элементарных медицинских препаратов. Но не объяснению парня удивилась Горобова, а его речи: очень как-то мудрёно он изъяснялся, что-то в таких старо-русских оборотах не клеилось с современным спортсменом. Задумавшись, декан молчала.

– Вы ещё в тумбочку, Наталья Сергеевна, загляните, – не унимался Савченко, насмешливо подсказывая из коридора. Гена поставил руки на бока и поматывал головой перед всё больше сгущающейся толпой студентов, привлечённых голосами, среди которых ближе всех к двери стояли Цыганок и Маршал.

– А что в тумбочке? – Горобова теперь испытывала настоящий интерес к тому, что могла бы увидеть. Андрей пожал плечами, смущенно открыл дверцу тумбочки, отделяющей изголовье его кровати от подножья кровати Савченко:

– А что в тумбочке? Ничего особенного: кое-какие продукты.

Наталья Сергеевна обошла кровать, наклонилась и присвистнула по-мальчишечьи. Тумбочка была забита мясными и рыбными консервами, колбасой, сгущёнкой, бутылкой водки, пачкой какао, несколькими пачками хорошего чёрного чая, литровой банкой мёда, сухарями и ещё много чем. Декан подошла вплотную к тумбочке и присела на корточки, разглядывая продукты. Из коридора тянули шеи любопытные, но ничего, кроме спины Горобовой не видели.

– Да уж, Попинко, ты сюда, вижу, надёжно собрался. А зачем столько добра? Может магазин собрался открывать?

Декан смотрела строго, потом вытянула из тумбочки пакет с большим кусковым сахаром, взяла с тумбочки щипцы, вытащила из пакета один кусок, ловко расколола его и протянула Попинко раскрытую ладонь с измельчённой сладостью. Андрей молча взял маленький кусочек сахара, сунул в рот, глупо улыбнулся:

– Какой магазин, Наталья Сергеевна? Зачем мне магазин открывать?

Акцент в предложении студента, сделанный на слове «мне», не остался для декана незаметным. Горобова напрягла свою универсальную память, вышла из прохода кроватей, прошла по комнате, раздавая сахар всем, кто тут был. Когда она дошла до Шандобаева, Серик отрицательно покачал головой:

– Какой кароший шеловек Андрей, товариш декан. Он мыне один варежка обещал, Армену один носки обещал. А вы – магазин. Ай-яй-яй. Зашем хороший шеловек обишать? Вы же не Гена Хохол?

– Допустим, – кивнула Горобова, подумав над словами Серика и зыркнув на Савченко, возмутившегося по поводу реплики, – Тёплые вещи и свечи – полезные вещи, но вот водка зачем? И что там ещё в корзине, хотелось бы знать?

Наталья Сергеевна была настоящей женщиной, любопытство которой превышало положение. Сейчас она вообще казалась старшекурсницей, требовавшей по праву старшинства показать ей то, что интересовало. Серик отошёл от кровати и показал на корзину:

– Да нишево. Масло облепиха, ошень карашо, если огонь руку обыжигать. Гаршишник, карашо, если ноги промошит.

– А это что? Сухофрукты? А это? – декан подняла прозрачный полиэтиленовый пакетик с круглыми вафельными коржами, – А это зачем?

Серик удивлённо посмотрел на коржи, потом на Попинко:

– А это зашем, Аныдрей?

– У меня четвёртого октября день рождения, – смущённо ответил Попинко, – вот, думал, направлю торт из коржей и сгущёнки.

– А водка, получается, тоже для этого случая? – Горобова вернулась к тумбочке, всё ещё держа в руке сахар, кивнула на её содержимое.

– Вовсе нет, – ответил Андрей покорно, добродушно улыбаясь, – Водка и мёд – лучшее зелье от простуды. У меня всегда бронхи быстро простужаются. Мама меня водкой с мёдом потчует вовнутрь и горчичники на спину. Неужели так трудно понять? Это же простая психология. – Попинко смотрел как обычно без подвоха и говорил без всякой издевки, как говорят часто взрослые с детьми, объясняя элементарное. И снова не тон голоса и не выражение лица парня заставили Горобову наморщить лоб.

– Психология, говоришь? – Наталья Сергеевна внимательно смотрела на Андрея, но в глазах бегали мысли, шебурша память, – Психология? Попинко? Факультет в МГУ? – Наталья Сергеевна говорила кодом, но Андрей её понял – декан тут же заметила испуг в глазах парня и всё поняла: Попинко и не собирался козырять своим положением сынка именитого папочки. Похоже, наоборот, он скрывал это. Горобова была сама неплохим психологом, поэтому на молчаливую мольбу в глазах Андрея также молча кивнула:

– Ладно. Будем теперь знать куда ходить за чаем, – пошутила Наталья Сергеевна, подмигивая остальным и стряхивая остатки сахара с руки в пакет. – Забирай, Попинко своё богатство и береги пуще глаза, – декан вернула сахар, – Пойду помою руки, а то липнут. А ты, Савченко, зря парня третируешь. Я бы от такого соседа по комнате ни за что не отказалась, – Горобова вышла в коридор и смотрела теперь на толпу студентов.

– А можно мы тогда его к нам в комнату заберём? – тихо спросил у декана Саша Попович, стоявший среди прочих.

– Зачем?

– Как это зачем? Здесь он с Геной не ладит. А у нас Галицкий такому другу будет только рад: у Юрка у самого нет такой аптечки, как у Андрюхи.

– Ну-у, не знаю, – Горобова оглядела комнату растерянно. На лице Попинко появилась мгновенная радость. Наталья Сергеевна снова повернулась к Поповичу. – А как быть с кроватями?

– Так вон же ваши стоят никому не нужные, – кивнул штангист на кровати вдоль стены, вынесенные из комнаты Горобовой.

– А вам тесно не будет?

– Не будет, – уверил Горобову Добров, согласно выставивший до этого большой палец на вопрос Поповича.

– А тогда я – к ним? – моментально отреагировал на смену положения Штейнберг, кивая на комнату, в которой всё ещё стоял Попинко, – И Ячека со мной. А то мы, как неприкаянные, у штангистов пристроились, – Юлик подтолкнул рыжего Мишу поближе к декану.

– Во! Это дело. Давай, Юлик, переселяйтесь. С Мячиком весело. Я уже по нему заскучал как по родному, пока час не видел, – одобрил перемещения Савченко.

Горобова вместо ответа только махнула рукой и пошла в начало коридора, ближе к крыльцу, посмотреть на сей раз как устроились в комнатах преподаватели, дабы и тут изначально избежать конфликтующих характеров. Но взрослые люди воспринимали создавшееся положение как положено, не создавая в отношениях напряжения и не высказывая недовольства.

– Всё очень даже здорово, – весело отрапортовал декану Павел Константинович, снова подмигивая и предлагая свои услуги, если необходимо. В одной комнате поселились молодые преподаватели: Лысков, Джанкоев, Михайлов, Молотов и Русанов, который по возрасту больше подходил к старшим, но по характеру всегда неплохо ладил со всеми, а посему предпочёл компанию повеселее. В другой комнате неторопливо и основательно устраивались Бражник, Гофман и Печёнкин. Тут же, предполагалось, будет жить Бережной. Пятое место в комнате умышленно освободили от ненужной кровати, оставив его для собаки Панаса Михайловича, посчитав кокера тоже живым членом коллектива и устроив псину на коврике, заботливо захваченном Бражником из дома. На шевеления людей пёс смотрел унылым взглядом, то и дело фокусируя внимание на сиреневых тапочках Владимира Ильича, выложенных из целлофанового пакета под кровать. Тапочки были широкие, шерстяные, с пушистой белой полоской по верху и мехом внутри, какими бывает женская домашняя обувь, и, наверное, напоминали собаке игрушку. Во всяком случае, среди всего остального они представляли для животного единственный интерес. Замечая направление взгляда своего питомца, Панас Михайлович мысленно и тщательно активизировал установку на «неприкасание», надеясь, что телепатия снова сработает, но на всякий случай то и дело тряс перед носом пса указательным пальцем, проговаривая вслух запрет на любого рода фривольные мысли. Золотой на предупреждение: «Смотри у меня», ничего не отвечал, на несколько минут лениво отворачивал голову, показывая что указание понял, но затем, повинуясь все тому же животному интересу к необычной паре тапок, устремлял на них протяжный взгляд и шевелил лапами перед ковриком, словно рыл в полу яму.

В комнате женщин уже успели обосноваться Галина Петровна Михеева, Татьяна Васильевна Иванова, медсестра, и преподаватель кафедры игровых видов спорта Зайцева Гера Андреевна – женщина высокая, мощного телосложения, с широкими плечами и толстыми руками и совершенно кобыльим лицом – массивным тупым носом, вытянутой нижней челюстью и огромными грустными глазами, как у запряжённой лошади. Добавлял сходства с животным хвост, туго затянутый при любых обстоятельствах тонкими чёрными резинками назад и слегка вверх. Порой казалось, что даже спит Гера Андреевна, не распуская волос. Голос этой женщины студенты слышали только во время занятий, а коллеги, если задавали вопрос. «Гера», как её запросто звали все, имела обыкновение молчать, любила читать книги, о чём свидетельствовала привезённая настольная лампа и целая сумка книг. Недовольная тем, что в комнате не оказалось ни одной розетки, Гера Андреевна села на кровать и уткнулась в одну из книг, пользуясь тем, что в окна снаружи попадал пока хоть какой-то свет. Глядя на неё, можно было предположить, что вечера в бараке покажутся женщине долгими и нудными. Комфорт и общие разговоры Зайцеву не интересовали. А вот весёлая и разговорчивая по характеру медсестра Татьяна Васильевна, тут же включилась в благоустройство жилища, устелив поверх казённого одеяла, толстого, шерстяного, сбитого в стирках и мрачного по окраске, весёлый плед с яркими экзотическими цветами, и положив у кровати пушистый вязаный коврик. Зайдя в комнату к коллегам, Наталья Сергеевна застала Михееву и Иванову за креплением шторы к окну: гардины над ним не было и в помине, но в раме торчали давно кем-то вбитые гвозди. Вот к ним-то и прилаживали кусок ткани со вдетой в него бельевой верёвкой.

– Не очень эстетично, конечно, – Михеева показала на концы верёвки, толстые, как белые черви солитера, – но в местных условиях – пойдёт. Как считаете, Наталья Сергеевна? Вроде бы ничего, уютненько получилось?

На вопрос преподавателя по биохимии, декан неопределённо кивнула, думая про себя, что Михеева и тюремной казарме сумеет придать жилой вид, поручи ей подобное.

– Ужин через час, – напомнила всем декан и скрылась в своей комнате, осмысливая неоднократно повторяющиеся знаки внимания со стороны Лыскова.