Читать книгу Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз - Елена Поддубская - Страница 6

Группа преподавателей примерно из сорока человек стояла за спинами ректора института Ивана Ивановича Орлова и декана спортивного факультета Натальи Сергеевны Горобовой и изучающе оглядывала многократно превосходящую количеством толпу студентов. В отличие от взрослых, нахмуренных, строгих, серьёзных или просто сдерживающих свои эмоции, молодёжь галдела: встрече со знакомыми с разных кафедр все были откровенно рады. Толпа смеялась и осматривала преподавателей не украдкой, а откровенно, не стесняясь высказывать мнение по любому субъекту, привлекшему внимание.

– Господи, как это Дыдыч на запарится в своей фуфайке? – Миша Соснихин указал на преподавателя по гимнастике – Гофмана Владимира Давыдовича, которого все звали просто «Дыдыч», сбросил с плеч лёгкую ветровку и утёр лоб. Время перевалило за девять часов, утреннее солнце теперь грело откровеннее, хотя и набегали на него тучки, предвещающие тот самый обещанный дождь. Заведующий кафедрой гимнастики стоял перед всеми со злющим выражением на лице и придерживал руками полы стёганой ватной куртки, перекрещенные на животе.

Армен Малкумов, находящийся рядом с Мишей, покачал головой:

– Старый он уже. А старым жар костей не парит.

– Не не парит, а не ломит, – поправила Кашина, строя Малкумову глазки. Армен с непониманием нахмурил брови, но тут же недоверчиво улыбнулся. Прыгунья в высоту горделиво повела плечами и протянула, переводя взгляд с права налево, – А Дыдычу нашему не жарко не потому, что он старый, а потому, что вредный. Желчи в нём много, а она, как известно, жиры расщепляет.

– Кто бы говорил? – усмехнулась тихо гимнастка Лена Зубилина. Иру она невзлюбила с первых моментов знакомства во время сдачи вступительных экзаменов за претенциозность и высокое самомнение. Перед крыльцом института недавние абитуриенты, представляющие разные кафедры, смешались в общую кучу, делясь воспоминаниями о лете. О колхозе никто из поступивших первокурсников не думал. Цыганок троекратно расцеловалась с Маршал, соседкой по комнате в общежитии, которая приехала из дома из подмосковного Калининграда только сегодня, и теперь тараторила Тане про то, как пролежала весь август на пляже. Таня тоже была рада видеть и Свету, и Николину, и Лизу Воробьёву, и даже Сычёву. Девушки из Подмосковья делились впечатлениями о закрученных за лето банках варенья, компотов и прочих делах, переделанных на родительских дачах. Маршал кивнула на сумку, обещая дегустацию взятого с собой разносола в виде ассорти из красных перцев и помидор.

– У моей мамы «лечо» получается лучше чем у всяких «Глобусов», – похвалилась Таня, на что Цыганок облизала пухлые губы, а Воробьёва аппетитно почмокала.

«Счастливые, – качнул головой на такую беспечность Стас Добров, – Не знают пока какой кошмар их ждёт. Нет, братцы, колхоз – это как марафон – всегда больно».

Мысленно рассуждая, Добров вдруг заметил, как стоящая справа от него первокурсница с длинной русой косой вот уже трижды как провела по нему взглядом, как рукой, отвечая на вопросы статного кавказца. Теперь лоб нахмурил Стас. Девушка была привлекательная, высокая, сторойная. Бодров медленно оглядел нарядный прикид студентки и понял, что она не из тех, кто проживает в общежитии.

– Это кто? – тихо толкнул Стас Галицкого, косящего направо то и дело.

Юра также тихо ответил, не глядя в сторону девушек:

– Лена. Николина. Высотница.

– Высотница? Это прикольно. Высотниц у нас ещё не было… – Стаса как подменили; грустное выражение сменилось явным интересом к новенькой. Добров любил знакомиться с девушками и обещать им вечную любовь чуть ли при первой встрече. Галицкий за это обзывал друга «болтуном и повесой». Голос друга показался Юре мечтательным, но расстроиться Галицкий не успел.

– Леночка, скажите пожалуйста, а вы в колхоз личного парикмахера для такой роскошной косы выписали, – Стас потянулся рукой и притронулся к волосам Кашиной. Девушка фыркнула и увернулась. Народ захохотал, Галицкий улыбнулся.

– Я не «леночка», а Ирочка, – обиделась Кашина и отвернулась.

Стас выпучил глаза и оглянулся на Галицкого. Юра, всё ещё улыбаясь, смущённо опустил взгляд и пробасил, еле шевеля губами и выразительно тараща глаза:

– Дурень, я тебе про соседку.

– Ах, про соседку? – Стальнов толкнул Галицкого со своей стороны; объясняя до этого Кранчевскому как поливать цветы и на сколько оборотов закрывать на ночь замки, Володя не слышал начала разговора. Но когда все засмеялись, обернулся.

– Привет, Лена, – помахал Галицкий вместо ответа другу.

Николина вяло улыбнулась сразу всем, глядящим на неё ребятам.

– У неё температура скачет, – поспешила объяснить состояние подруги Воробьёва, – А ты не знаешь, Юра, где Миша Шумкин? – недостача друга занимала Воробьёву не меньше, чем состояние подруги.

– Знаю. Приедет завтра. У него любимый дед умер, – Галицкий отвечал Лизе, но смотрел на Николину. Впрочем, на неё теперь смотрели все.

– Какой пылахой тамператур, – покачал головой Серик, – Зашем сыкакат, если в колхоз нада ехат?

Стальнов, попросив Кранчевского подождать с каким-то очередным вопросом, вышел из толпы, подошёл к Николиной, смело приложил руку ко лбу девушки и тут же засвистел:

– Фью-ю… Да у тебя тридцать девять, не меньше, – Володя посмотрел в мутные глаза, Николина извинительно улыбнулась. Ей хотелось поблагодарить парня за внимание, но сил хватило только на улыбку. Лена опустила взгляд. Толпа студентов зашебуршилась, пошла голосами. Следом за Стальновым ко лбу Николиной смело приложилась Чернухина и тоже засвистела. Бегун на средние дистанции Толик Кириллов, впечатлённый мимикой Риты, засуетился:

– Ребята, надо Рудику сообщить, – легкоатлет кивнул на заведующего кафедрой легкой атлетики Рудольфа Александровича Бережного, тренер юноши, – Я щас всё скажу.

– Мы сейчас вместе всё скажем, – удержал первокурсника на месте друг по спортивной группе, удивительно похожий на него, Толик Кирьянов. Он решительно отодвинул Риту, тёзку, вышел на первый план и кивнул головой в сторону преподавателей. Оба Толика стояли в керзовых сапогах и голубых шерстяных спортивных костюмах, кофтами которых подпоясались. Близорукие взгляды средневиков устремились через очки к крыльцу с преподавателями.

Бережной в этот момент что-то усердно объяснял коллегам: Панасу Михайловичу Бражнику, Михаилу Михайловичу Михайлову и Тофику Мамедовичу Джанкоеву. Тофик Мамедович, в костюме лыжника, без лыж и в широких синтетических полусапогах, слушая Рудольфа, менял выражение лица с удивлённого на расстроенное. Бражник и Михайлов эмоций не выражали. Занятость Бережнова остановила намерения двух бегунов сообщить о здоровье Николиной.

– Ребята, а как вы думаете, Рудольф Михайлович тоже с нами едет в колхоз?

Вопрос прозвучал от Сычёвой. Во время летних экзаменов все запомнили девушку по широким кедам и целлофановому пакету, который сопровождал абитуриентку повсеместно, даже на беговой дорожке. Сейчас она стояла в строю на заднем плане и нетерпеливо перебирала ручку саквояжа. Откуда провинциалке из Загорска пришла идея взять в поездку в деревню эталон дорожной сумки для путешествия, например, по Европе, догадаться было трудно. Всем бросилось в глаза несоответствие аксессуара и наряда Сычёвой: штаны шаровары с завязками на щиколотках, как у гуцул, покрывал до колен тяжёлый свитер ручной вязки. Штаны были натянуты поверх войлочных полусапожек, откровенно напоминавшими ортопедические ботинки: на толстой непромокаемой подошве и с молнией от носка и по всему подъёму. Переговоры толпы при виде Сычёвой, снаряженной как на Крайний Север, носили столь же недоумённый характер, что при осмотре Бережного, шевелящего пальцами в растоптанных сандалиях на римский манер и то и дело поправляющего длинные шорты. Из экипировки, пригодной для колхоза, Рудольф Михайлович, похоже, предпочёл только толстый спортивный пуловер, завязанный на поясе.

– Не похоже, чтобы ваш Рудик в колхоз намылился, – конькобежец Юлиан Штейнберг поправил на Ире Станевич, фигуристке с его же кафедры зимних видов спорта, шерстяной жакет на пуговицах и воткнул в его петлицу цветок клевера, который держал до этого в руках. Ира застенчиво заулыбалась и тоже поправила воротник куртки Юлиана, что-то отвечая ему на ухо. Улыбка на лице Штейнберга превосходила широтой Босфорский пролив. Глядя на парочку, остальные первокурсники зашептались, предполагая, что первая пара курса уже сформирована.

Рассуждения студентов прервал голос ректора Орлова из микрофона.

– Доброе утро, дорогие мои! – Иван Иванович был как обычно улыбчив и вселял доверие, – Рад видеть вас здесь отдохнувшими и за лето ещё больше помолодевшими, – Орлов обернулся на преподавателей, вызвав смех в рядах студентов, – Сегодня мы все отправляемся не в колхоз, как вы думали, – ректор сделал театральную паузу, осматривая лица. Недоумение одних протягивалось по ряду удивлением других и далее радостным ожиданием. Решив, что эффект достигнут, ректор вытащил из внутреннего кармана пиджака какой-то листок и утопил в нём взгляд, продолжая говорить в микрофон, – Так вот, едем мы совсем не в колхоз, а в совхоз, – ректор поднял указательный палец, – Совхоз Астапово в посёлке с таким же названием Астапово, который находится в нашей же Московской области, но только в районе города Глуховицы.

– Луховицы, – поспешила поправить Горобова, кивавшая до этого. И хотя декан пыталась говорить тихо, микрофон ректора сработал чётко: Наталью Сергеевну услышали все. Смех зазвучал теперь и за спиной говорящего.

– Да? А я думал Глуховицы, от слова «глухо». Ну, тем лучше, – Орлов тоже смеялся и никто так и не понял то ли он ошибся, то ли заготовил шутку заранее для поднятия настроения. Проговорив ещё несколько фраз про необходимость думать о возложенной на всех ответственности за сдачу хорошего урожая и про то, что ректор надеется на благополучный исход мероприятия, что вызвало смех менее оптимистичный, Орлов передал слово Горобовой. Наталья Сергеевна стояла перед рядами студентов в большом берете и с шарфом на шее, повязанном поверх лёгкого джемпера, как будто уже сейчас была готова выйти в поле. Не хватало только ведра в руках. Голос декана зазвучал строго, особенно на фоне доброго тона предыдущего оратора:

– Так. Программа дня следующая: сейчас ответственные преподаватели ещё раз проверят списки своих студентов, доложат мне об отсутствующих, затем поведут вас в автобусы. Заполнение автобусов произвольное, у нас тут не детский сад, чтобы ребятишек к воспитателям клеить. Салоны не забивайте: транспорта достаточно. А то привезём давленные помидоры, вместо бойких студентов, – Горобова подождала пока смех на шутку стихнет, – Время в пути ориентировочно три-четыре часа. С остановкой на обед. И учтите, если окажется, что кто-то сгруппируется, чтобы вести себя в дороге недостойно: кричать, орать непристойные песни, просто ныть, то, по прибытию в колхоз, я с этими студентами разберусь сама лично. Владимир Ильич Печёнкин, наш парторг, – Горобова в полуобороте протянула руку назад, сделала многозначащую паузу, позволявшую новичкам понять важность освещаемой фигуры. Затем, ощутив за спиной одобрительное кряканье парторга, продолжила, – а также ректор по хозчасти Сергей Сергеевич Блинов и комсорг спортивного факультета Валентин Костин сядут в разные автобусы, чтобы, так сказать, было к кому обратиться в случае, если что.

Из общего строя преподавателей за спиной Горобовой после представления выделились, шагнув вперёд один за другим, Печёнкин, Блинов и Костин. Лица мужчин и комсомольского лидера были не просто серьёзными, но даже скорбными, как перед отправкой на передовую действующего фронта. Печёнкиным вовсю владела инициатива провести во время пути политинформацию о недавней смене правительства Войцеха Ярузельского, которое не только не улучшило продовольственную программу в Польше, но, наоборот, довело страну до распределения продуктов по карточкам. Поляки откровенно голодали вот уже несколько последних лет и советский коммунист Печёнкин никак не мог понять чем же на деле занято правительство, которое довело свой народ до таких испытаний. Рассуждения о Польше как нельзя кстати сочетались с темой предстоящей сельхозпрактики и могли явиться важным мотивирующим аргументом. Заикнувшись на эту тему с Орловым и Горобовой перед линейкой, Владимир Ильич получил откровенное одобрение ректора; сам Иван Иванович предполагал подъехать в колхоз только через пару недель и только на выходные; нельзя было оставлять институт без ректора, поэтому о чём будет идти речь в салоне автобуса, не переживал. А вот Наталья Сергеевна с момента подачи парторгом идеи о политинформации, наоборот, думала только о том, как придётся слушать скрупучий голос парторга во время всего пути, да ещё, не дай бог, отвечать на его заковыристые вопросы. Во избежание тестирования собственных знаний по внешней политике, Наталья Сергеевна на ходу придумала последнее условие – сесть в другой автобус. От одной только мысли провести полдня пути рядом с Печёнкиным, женщине стало не по себе. Декан спортивного факультета была сильным человеком, но категория «парторг» казалась сверх-сложностью для её переносимости. Комсорг Костин и завхоз Блинов, получается, невольно попали под раздел. Печёнкину это, похоже, не мешало. Блинов же вдруг откровенно засожалел, что не взял с собой пару бутылок пива и подушку, чтобы выспаться после него, потому и стоял весь из себя удручённый и томимый нетерпимым желанием опохмелиться после вчерашнего. В голове Блинов прикидывал успеет ли он до отправки сбегать в магазин напротив института, где золотозубая продавщица Марковна всегда оставляла пиво про запас для таких покупателей, как Сергей Сергеевич. Валентин, услышав о решении декана, посмотрел на солнце так, словно прощался с ним навсегда, и вдруг не к месту чихнул, извинился, снова встал в общий строй. Горобова оглянулась на комсомольского лидера, обмахнула взглядом его огромный рюкзак, из которого торчали резиновые сапоги и продолжила:

– Я, соответственно, тоже поеду отдельно. Мало ли что?

Слова Горобовой подтвердил уверенным кивком стоящий в очереди к микрофону парторг. Валентин, тоже вписавшийся в ряды преподавателей, тихо заныл на крыльце, но возражать не имел права. Обильно потеющий Блинов утёр лицо большим тряпичным платком и простонал через сжатые зубы.

– Всем всё ясно? – завершила речь декан.

Из толпы студентов в воздух поползло несколько рук.

– Как фамилия? – ткнула Наталья Сергеевна в сторону одной из них, принадлежащей студеньке первого курса.

– Кашина, – польщённая вниманием, Ира говорила усиленно растягивая гласные и «съедая» части слов на московский лад, – Скажите, а если у меня есть освобождение от колхоза, я могу не ехать?

– А совхоз —это не колхоз, – засмеялся Стас Добров. Ему заранее стало жаль, если студентку освободят от практики в колхозе.

– Кем подписано освобождение? – не удержался вмешаться Владимир Ильич. Его светло-серые брюки дудочкой и коричневая кофта на молнии сморщились, как лицо самого праторга, наклонившегося вперёд.

– Председателем нашего спортивного общества «Трудовые резервы», – голос Иры звучал гордо. На парторга она смотрела с подобострастием.

– У-у, мать, так тебе самый резон трудиться, раз ты в таком обществе состоишь, – снова засмеялся Добров; Стасу теперь категорически не хотелось, чтобы девушку освободили от сельхозработ. Кашина метнула в сторону парня ненавистный взгляд, но, увидев его широкую улыбку, фыркнула и отвернулась.

В микрофоне послышался свист; вряд ли это был технический шум. Горобова оглянулась на Печёнкина и посмотрела осуждающе, затем поправила берет и произнесла строго:

– От колхоза… как и от совхоза, – Наталья Сергеевна запнувшись, усмехнулась, – из студентов освобождаются только, – декан выставила руку и стала загибать пальцы, – аспиранты – раз, члены сборной – два. Ты, Кашина, член?

Ира, удивлённая тем, что декан так быстро запомнила её фамилию, растерянно помотала головой:

– Кандидат. Пока. В мастера спорта.

Горобова выдохнула, улыбнулась, распустила зажатые пальцы и развела руками:

– Вот когда станешь членом сборной и мастером спорта, тогда и поговорим. Ещё вопросы?

Руку из толпы протянул Малыгин, только что подошедший к толпе сзади и потому незамеченный студентами.

– Что тебе, Витя? – глаза Натальи Сергеевны, разглядевшей со ступенек высокого красавца блондина, засветились добрым блеском; этого абитуриента декан запомнила на всю свою жизнь; был для того повод. Студенты оглянулись разом, загудели, приветствуя парня. Малыгин замешкался с ответом, отвечая товарищам. В микрофоне раздалось покашливание. Виктор вздрогнул и по-военному вытянулся:

– Наталья Сергеевна, а почему сборникам в колхоз нельзя, тем более, что это совхоз? Обидно.

– Вот! – Горобова гордо обвела толпу рукой, – Вот, друзья, поведение, достойное лидера, большого спортсмена и человека. Виктор, хотя и освобождён партийными властями от колхоза… то есть от сельхозработ, но не согласен с тем, что не может выполнить свой гражданский долг. —Поучитесь, товарищи, – Горобова приглушила голос, поворачиваясь к рядам сослуживцев, всё ещё сцепивших губы и несогласных с решением партии.

Малыгин перестал тянуть спину и засмущался. Печёнкин снова прошмыгнул к микрофону:

– Наталья Сергеевна, ну если товарищ сборник так хочет, может удовлетворим его просьбу в виде исключения? – взгляд Печёнкина напоминал удушье питона, обвивавшегося медленно вокруг шеи Малыгина. Виктору даже показалось, что не хватает воздуха. Но спасение пришло из женских уст. Решительно отодвинув парторга, декан спортивного факультета произнесла гордо и чётко, глядя Малыгину в глаза издалека уверенным взглядом:

– Нет уж, никаких исключений, Владимир Ильич. Виктору Малыгину предстоит честь защищать страну на Чемпионате Европы по лёгкой атлетике в январе. Времени осталось всего ничего, так что…

Многоточие повисло в воздухе завидным вздохом многих, перекрестившись с облегчённым выдохом единиц.