Читать книгу Кружева лабиринта - Елена Валентиновна Малахова - Страница 6

Вечер опустился на землю, когда я стала приходить в сознание, ощущая нестерпимую головную боль и холод кладбища, ползущий по спине. Затем обрушился сильный тумак по лицу, следом ещё один, и третий окончательно привел меня в чувства. В плывущих предметах я пыталась сориентироваться, но поняла только, что лежу на студёных плитах на улице. За волосы меня держала Марта, а обрушивала силу неженских кулаков Шейли, присевшая на корточки. Что-то тёплое упало мне на подбородок и руку, снова и снова – это были капли крови с моей разбитой губы.

– Очухалась, сиротинка! – воскликнула Молли, кружа надо мной, словно гриф над трупом. – Ну? Осталось ещё желание грубить?

Марта и Шейли зловеще хохотали. Я оторвала губы, прилипшие друг к другу. Но произнести ничего внятного не сумела: рот был полон крови. Пока я сплевывала её, Молли продолжала злорадствовать.

– Посмотрим насколько ты смелая. Осмотрись хорошенько вокруг. Что ты видишь?

Повинно подняв голову, я оглядела рассеянную темноту. Перед глазами был особняк доктора Ньюмана. Лунный свет падал на померкшие стены, истерзанные часами одиночества и духом присутствия в ней загубленных душ. Мы находились у тяжёлых дверей с узором могильных оград, простирающихся вверх на шесть футов. Витражные стекла с изображением девяти кругов ада по Данте помутнели и кое-где потрескались. Особняк устремлялся в небо четырьмя этажами безжизненных окон, казалось, молящих прощение за то, что некогда творилось внутри. Вся его мрачность обдавала дыханием смерти. Над крышей, видимой мной ежедневно с высоты мансарды, безмолвно парили чёрные вороны. У меня перехватило дух. Я была напугана мыслью, что Молли Клифтон и её бессердечная команда уготовили мне. Но показывать свой страх я не помышляла.

– Чандлер, что скажешь? Тебе страшно? Представь внутри гору неубранных трупов, воняющих хуже трущобной дыры. Забавно будет положить тебя к ним и на всю ночь оставить смотреть в приоткрытые глаза мертвецов.

Она зловеще расхохоталась, и лихорадку заразительного смеха подхватили остальные. Но громкие голоса потревожили вечный сон утомленного дома. Десятки чёрных воронов, кружащих в поднебесье над крышей, издав карканье не менее зловещее, чем хохот Молли, оставили особняк и полетели прочь, теряясь в медном отсвете неполной луны. Оторопевшие мучители задрали головы вверх.

– Какова… чёрта? – протянула Марта, не выпускающая из рук мои волосы.

– Здесь кто-то есть… – неистово молвила Шейли, поднимаясь в полный рост.

Молли намеривалась что-то добавить, но осеклась. В непосредственной близи, прямо за спиной Шейли раздался скрип несмазанных петель, пронзительный, берущий за душу; и в привычной тишине он казался оглушительным. Железная дверь плавно покатилась вовнутрь, скрывая в темной полоске дверного проёма силуэт и лицо стоящего за ней. На какое-то мгновение мы приросли каждый на своём месте, а в глаза выдавали весь ужас, в котором мы были на равных. Дом доктора Ньюмана ожил, и тот, кто находился в сумрачной тени за дверью: будь он живой человек или мертвец, восставший из пепла, топтал нашу смелость одним своим незримым присутствием. Казалось, осенний тяжёлый воздух напитался тревогой, увещевающей, что теперь часы нашей жизни окончательно сочтены. Я тут же забыла о боли, сковывающей лицо и голову; забыла о злобных угрозах шайки, ведь то, что хранилось за этими стенами, было куда опаснее Молли Клифтон и всех её гадких замыслов. Не прошло и десятка секунд, как Молли с широко распахнутыми глазами сорвалась с места и бросилась бежать, а за ней – обезумевшая свита, оставляя меня один на один с неизвестностью открытых врат, ведущих в обитель Эреба. Я стала вглядываться в коварную тьму, где по-прежнему всё было чёрным, как ночь северных морей. По низу просочился ещё более холодный поток, обжигающий руки, на которых я старалась удержаться, но тело беспомощно клонилось к земле. Из темноты дверного проёма показался тёмный ботинок, а следом ко мне потянулась мужская рука. Я судорожно вдохнула и пришла в забвение.

Спустя некоторое время, сотрясаясь от безутешного холода, я открыла глаза и устремила их в тёмный потолок, подражающий высотой своего внутреннего свода куполу кафедрального собора. Пахло сыростью подвала и ещё чем-то, смердящим обильным гниением. В тиши запустения доносился металлический звук. Его создавали стрелки продолговатых антикварных часов с маятником за стеклянной дверцей, занимающих не меньше трех с половиной футов стены первого этажа над камином. Стрелки остановились в одном положении, и, точно мучаясь в предсмертных муках, дрожали на тринадцатой минуте восьмого часа, разливая по особняку медное отдаленное эхо. В неугомонных лучах луны, струящихся из верхних центральных окон, порхали блестящие частицы пыли. Свет падал ближе к камину на стол из мраморного камня, где стояла фотография толстой женщины с шиньоном из кудрей в золотистой рамке; она улыбалась так проникновенно, что не составляло труда угадать ее голос и задор смеха. Слева от стола, друг напротив друга теснились кресла стиля рококо, удостоенные слоем пыли и старости, а сразу за ними винтовой лестницей с изощренными резными перилами поднимались вверх ступени, укрытые белесой грязью и тем, что осталось от гладкого ковра. Я лежала на одеяле и даже сквозь толстый слой шерсти чувствовала холод от каменного пола, а кроме того чувствовала, как стучат виски звуком колес мчащегося по рельсам поезда. Осознав окончательно, где нахожусь, я подскочила, но головокружение остановило мою прыть. Я оперлась на стену и тотчас отстранила руку: она была ледяной, липкой и влажной наощупь. Откуда-то издалека доносилось карканье залетевшей в поднебесье потолков вороны. Я прекрасно помнила, как кто-то схватил меня за руку перед тем, как мне потерять сознание. Но размышлять в жутком месте, не взирая на отсутствие видимых признаков жизни, приравнивалось к безумию, и я, собрав остатки сил, потащилась на легкое дуновение ветра, более тёплое, чем воздух в особняке. Тяжелая дверь поддалась со второй попытки, и я очутилась на улице.

Вокруг парило безмолвие, и только пожухлые листья, прикрывая выжженную солнцем траву, звучно шелестели под ногами. Голова ещё кружилась, губу сильно дергало, а мои волосы ещё ощущали на себе крепкую хватку Марты. Я думала о Молли. Вся отвага и её угрозы были внушительны до тех пор, пока страх кошмарного дома не обратился против нее, и по натуре она оказалась трусливой мягкотелой хвастуньей.

Я прошла мимо замшелой чаши фонтана, укутанной плющом, по разрушенной мощенной дорожке и вышла за железные ворота. Они прокалывали воздух острыми пиками и погребальным стилем вполне дополняли входную дверь особняка. С наружной стороны ворот был пригвождён почтовый ящик, где цифру 63 безжалостно изводила ржавчина. Сверху виднелся уголок белой бумаги, и моё сердце в отчаянии забилось. Неведомый порыв заставил меня приподнять крышку и убедиться в том, что на дне покоилось письмо. Я достала его, и в ту минуту ослепительный свет фар пролился на тропинку, ведущую к воротам от тротуара. Я зажмурилась, судорожно пряча конверт за пазуху куртки. Сердце охватила агония, когда тишина обрушилась легким скрипом, точно несмазанных пружин, за которым последовал топот ботинок, опустившихся на землю, и фары потухли. С нетерпеливым волнением я вгляделась в темные очертания, где различался силуэт человека в свободной одежде, голова которого относительно шеи смотрелась несуразно большой. Он сделал несколько неспешных неуверенных шагов, и меня бросило в жар от визуального обмана, поскольку принятое мной за голову, оказалось защитным шлемом, а тем человеком был Лео Ферару. Чувствуя, как почва уходит из – под ног, я была готова вновь потерять сознание от страха, подпитанного кошмарными сновидениями, ещё так живо всплывающими в памяти. В полуночной мгле обезображенного дома, где двадцать лет назад вершил возмездие доктор Ньюман, Лео Ферару выглядел чудовищем саги о вратах в безвыходный Эреб; элементом, легко вписавшимся в легенду о проклятии. Бежать было никуда – он находился в двух футах. Я закрыла глаза, дрожа как птенец, брошенный на произвол судьбы, и не верила в подлинность настоящего. Я искренне сожалела, что за столь короткий отрезок жизни не увидела и малой доли того, что уготовил нам греховный мир желаний; не познала опьянения чувством, о котором вещают за каждым углом – я ни разу не влюблялась и даже ни имела смутных представлений, почему так много говорят о томлении в ласках ночами, проведёнными с тем, кого выбрало твоё сердце. Мне стало грустно от мысли, что переезд в Ситтингборн, столь нежеланный и отвергаемый мной, обрек меня на угрозу стать безликим именем вселенной, погребенным под пеплом собственных грез и надежд. Я боялась потерять отца, но жаждала вновь обрести мать, вспоминая каноны, диктующие нам о жизни после смерти. И та жажда подготавливала меня к достойной встрече с роковой смертью.

Однако судьба уготовила мне иное предназначение. Понимая, что ничего не происходит, и я не слышу ничего, кроме шныряющего ветра по безлюдном улочкам, я открыла глаза. Лео стоял в шаге от меня, обнимая рукой шлем, а другую – спрятав в кармане брюк. Я изучала его лицо, не веря, что на коже нет шрамов, язв и ожогов – она была ровная, дышащая теплом, точно у младенца. Его густые волосы, слегка прикрывающие уши, излучали свет янтаря, и луна, торжествующая на чистом небе, отражалась в них сочным блеском. Глаза тоже светились, передавая что-то поистине бесподобное, доброе, на редкость простое. Но, занырнув в них глубже, с пристрастием, нельзя ни угадать там волчьего одиночества и уныния, способного сдвинуть с места любую гору. Я предположила, что именно Лео затащил меня в дом, спасая от Молли.

– Сегодня вновь сбежишь? – мягко спросил он, отдавая улыбку.

Сконфуженная, чтобы давать ясные ответы, я отрицательно покачала головой.

– Знаю, ты меня боишься, – продолжал он. – Люди болтают о Ферару всякую ерунду только потому, что мы немногим отличаемся от остальных. Пожалуй, ты тоже другая.

– Почему?

– Ты бродишь вокруг дома, который все обходят стороной при дневном свете. Что ты здесь делаешь в такое время?

Я молчала, роясь в разнообразии фальшивых причин, и Лео понял, что истины ему не узнать.

– Только не говори, что просто гуляла. У тебя опухшая губа и запачканная кровью одежда. На дороге не так скользко, чтобы здесь упасть. Это Клифтон тебя так отделала?

Я снова промолчала, проведя пальцем по губе. Она действительно нарушала прирожденную форму и наверняка смотрелась уродливо. Мне было стыдно признать, что стала жертвой избалованной девчонки.

– Можешь не отвечать, – добавил Лео после короткой заминки, – у нас неплохо получается разговаривать!

Он мелодично рассмеялся, и я осеклась на мысли, что с радостью бы слушала этот смех бесконечно.

– Извини. Нелепо всё, правда? Моё имя Кэти.

– А меня зовут Леонардо. Но для своих просто Лео. А ты же своя?!

Он весело подмигнул, издавая смешок, упоительно коснувшейся моих ушей.

– Я здесь и правда гуляла. А ты как здесь оказался?

– И я гулял.

– Неправда.

– Правда. Порой я люблю побыть один, почитать или подумать. А вероятность встретить кого-то в пустынном дворе Ньюмана – нулевая. Разве что исключение сегодняшний вечер. Я не ожидал, что наткнусь на тебя.

– Значит, ты приехал только что?

– Да, а почему ты спрашиваешь?

– Да так. Честно говоря, мне пора домой.

– Хорошо. Хочешь, подвезу тебя?

Я колебалась, а Лео, уловив дикую напряжённость в воздухе, протянул мне свой шлем с добродетельной полуулыбкой.

– Обычно я катаюсь один, и второй шлем мне без надобности. Так что возьми мой, – он предвидел, что я откажусь, и быстро добавил. – Я не допущу, чтоб ты передвигалась без защитного убора. Достаточно того, что вместо губ у тебя две греческие питы.

Я не сумела подавить улыбку и взяла шлем, а Лео тем же аккуратным неторопливым шагом направился к вездеходу. Фары разожглись едко желтым цветом. Лео медленно закинул ногу и сел. Я последовала за ним и, указав путь, прижалась к его широкой спине. Мы пробирались по вечерней дороге по Сатис-авеню, усеянной пасмурными очертаньями деревьев, которые рядами сторожили уснувшие дома. Безоблачное небо провисало черным полотном сверкающих звёзд, а луна мелькала среди деревьев и крыш, не желая оставлять нас без присмотра. Мои руки ласкал холод осеннего ветра, а разум тревожили мысли. Кто занёс меня в дом и распугал всех обидчиков? У меня не было других версий, кроме той, где замешан Лео, но тот опроверг её. Пока я размышляла, мы очень быстро настигли 69-ого дома. Лео остановился на обочине, а я спрыгнула с вездехода и отдала ему шлем.

– Спасибо тебе! Рада была познакомиться.

– И я рад, – робко сказал он.

Я подарила ему нелепую улыбку, которую обычно изображают в случае крайнего неудобства, а он сверкнул милой, обескураживающей в ответ. Я шла к дому и чувствовала, как Лео неподвижно смотрит мне вслед кротким взглядом, истончающим нежность и ласку.

– Мы встретимся завтра снова? – спросил он, едва я ступила на порог, простирая руки к двери.

– Не знаю… – обернувшись, сказала я. – Может быть и встретимся.

– Я понял.

Одев шлем, Лео повернул ключ зажигания, и вездеход плавно покатил вперёд. Теперь я неподвижно смотрела ему в след, мучимая тоской, взятой неизвестно откуда. Меня тревожила мысль увидеть дома обезумевшего от досады отца или наблюдать, как он нежно взывает к бездыханному образу мамы, с наивной просьбой помочь ему в моем воспитании. Но тут Лео скрылся за горизонтом, тоска стала невыносимой, и тогда я поняла, что она абсолютно не связана с родителями. Мою грусть позвал Лео своим ликом одинокого бродяги, находящего покой там, где люди обретали только страх перед неизведанной историей особняка. Его мягкий звонкий голос доверия с необычайной четкостью раздавался в голове, учащая дыхание и воспламеняя тело в необъятном экстазе, природу которого я объяснить не могла. Подумывая о возможной дружбе между нами, во мне пульсировала непривычно возвышенная гордость, а душа трепетала в восторге от мысли, что детство лениво помахало рукой, отступая перед взрослой важностью, с которой меняемся мы и меняются ценности наших стремлений.

Оказавшись в гостиной, где с темнотой в одиночку боролся приглушенный свет торшера, я обнаружила на столе чистую тарелку, приборы на одну персону и давно остывшую еду. Душу сдавила грусть, понимая, что отец готовился к нашему ужину, но не дождался меня. На кухне шумела вода. Зная, что расплата за проступки неминуема, я подготавливала себя к непростому разговору с отцом, но тщетно. Ведь за несколько минут едва ли удастся подготовиться к объяснению, почему я не вернулась из школы днем, а пришла поздним вечером с окровавленной одеждой и разбитой губой. Я замыслила подняться наверх и сменить одежду, чтобы слегка облегчить шок, поджидающий отца. Когда я только ступила на лестницу, вода на кухне перестала шуметь, и в нотах мирной тишины прозвучал голос женщины такой мелодичный, что, казалось, он соткан из тысячи голосов поющих птиц и сотни звенящих ручьев, успокаивающих одним только звуком.

– Вы, должно быть, Кэти? – спросила она, заставляя меня обернуться.

Опираясь изящно худенькой рукой на перила лестницы, внешне она сохраняла всю чарующую прелесть, о которой напевал её чудесный голос. В нежно-голубых глазах с порхающими ресницами – один взмах ими навивал ощущение, что от них рождается бриз, успокаивающий пучину морских далей и усмиряющий противоречия внутри человека – и в отточенной фигуре, утопающей в платье цвета яшмы с мелкой сборкой внизу, заключались безапелляционная твердость и тепло, а всё её шикарное очарование выглядело, как вызов. Потому я сразу насторожилась.

– Да. А вы кто такая?

– Я Лора Смит. Теперь работаю вместе с вашим отцом, – она протянула мне руку, и я растерянно её пожала. – Вы наверняка знали, что мистера Чандлера сегодня приняли в штат больницы Мемориал?

– Нет, – буркнула я, испытав неприязнь к сердечной беседе.

– Нам ужасно повезло, что ваш отец не отказался от предложенной работы. Как оперирующий хирург он искал нечто иное, но в нашем городе сложные манипуляции пока только в планах. Однако, Авраам пошёл навстречу и согласился вести консультативный приём пациентов.

Имя папы из уст незнакомой женщины прозвучало неприятно.

– Вы зовёте его Авраам? – вспыхнула я. – Кто дал вам право пренебрегать условностями?

Моя опала ничуть не смутила её, и она улыбнулась ещё доброжелательней.

– Вы абсолютно правы, Кэти, никто мне этого не позволял. Если вас смущает подобная форма обращения, я обязуюсь при вас придерживаться норм этикета.

Испытав исступленное раздражение, я глядела на неё, нахмурившись, поскольку меня осенило, что посудой на кухне занимался не отец, а эта дама с больницы.

– Где он сам? – уточнила я, вкладывая в тон грубоватых интонаций.

– Наверху, спит. Вас так долго не было дома, что он чуть голову не потерял от горя. Позвонил в больницу, чтобы уточнить, не поступала ли пациентка с вашим именем, и наткнулся на меня. Его голос был таким убийственным, что я тотчас приехала на помощь и дала ему успокоительное. Что с вами случилось?

На словах вопроса я отвернулась и поспешила на второй этаж. Дверь в спальню отца была приоткрытой. Я вошла, замирая сердцем от жалости. Торшер освещал маленькие просторы комнаты, а на стене танцевали синие блики включённого телевизора. Накрытый одеялом по пояс, отец тихо сопел на кровати. Его руки отдыхали на груди, а очки восседали на самом верху переносицы. Мне стало ещё грустнее, предчувствуя, что он и не собирался ложиться спать, сводимый с ума переживаниями. Я аккуратно сняла его очки и положила рядом, на тумбочку.

– Прости, пап…

Спустилась я, когда Лора Смит, одетая в серое пальто, натягивала перчатки на тонкие гибкие пальцы. Я не потрудилась больше о чем либо расспрашивать, а она лишь напоследок обронила мягкую улыбку, сродни материнской, и тотчас покинула дом. Я чувствовала, как краски над головой переходили в тёмные тона. Мне было стыдно сознавать, что я ревную отца, а самое обидное, что я не достойна его доброты.