Читать книгу Провинциальные душегубы - Елена Земенкова - Страница 10

Вот и настал этот день, грустный и нежный одновременно день, когда невозможно ничего изменить и исправить, день, когда вспоминают только хорошее и доброе, не пряча ничего в потайные карманы.

Степан Фомич не оставил на грешной земле родных по крови и закону людей – некому было кричать от горя и несправедливости, и некому было принимать соболезнования. Тело покойного привезла в городской культурный центр ритуальная служба, не заезжая на квартиру Шурыгина – там было тихо и пыльно с прошедшей субботы; а ставшие ненужными вещи и воспоминания старого учителя вряд ли дождутся нового хозяина. Грусть без боли – так провожают в последний путь хороших, но одиноких людей.

Назначенные Варенцом распорядительницами похорон Валентина Козинская и Анна Туушканова уже не раз добросовестно проверили готовность зала с гробом покойного Степана Фомича Шурыгина к наплыву горожан, но все было в порядке и ничто не мешало милым лучановским дамам поболтать и посплетничать:

– Она же ничего слышать не хочет! Вбила себе в голову – Москва и все! Да с ее-то балами вообще никуда не возьмут. А тут еще и подружка ее безголовая лезет за компанию – такая же отличница! Что они в Москве делать будут, где и на что жить? Не пущу!

– Конечно, одно дело – учиться или замуж, а так девочка одна и очень далеко! Нет, нехорошо это! А подружка ее – это Вика, дочь Петра Ивановича?

– Ну, да! Он же больной совсем, да и пьет без просыпу! А каким человеком был – первый секретарь горкома! Не зря говорят – пришла беда, отворяй ворота!

– Вот – вот. Сначала Союз помер, а потом жена. Но ничего, Вика уже совсем взрослая стала.

– Да какая она взрослая! Еще хуже моей! А еще эта сучка старая им головы задурила! Кристька мне высказала уже – она, мол, свободная и все решать сама будет! Я ей и говорю: «Это ты мужу своему заявишь, а пока я решаю!»

– Зачем ты их к Алевтине пускаешь? Ты же ее знаешь!

– А твой Антон, чего с ней в «Оноре» ходит? Вот то-то и оно! Послушают они нас, как же!

– Ты права, они скорее послушают эту старую клячу, которая сама ничего не нажила, а зятевым богатством похваляется. Они же все о миллионах грезят, да к каждому рублику уже веревочка привязана – не утащишь!

– Нет, не пущу! Раз учиться она не способна – пусть работать идет, а там, может, и замуж кто возьмет, родит и сразу поумнеет! Да и денег у меня на Москву нет, это об учебе я бы еще подумала, а так…

– Ох, Ань, держись! Девицы сейчас только телесами быстро зреют, а мозги как у младенцев остаются.

– Не поверишь – сама такая же была. Но раньше за девчонками ведь все смотрели, не только родители; а на виду и юбку длиннее оденешь и зубоскальничать со всеми парнями подряд не будешь, а сейчас – да хоть без трусов ходи, никого не удивишь! Не понимают дуры, что и защищать их никто не будет – это раньше никто не позволил бы парню не жениться на беременной девчонке, зато сейчас они все свободные по самые уши!

Стрелки больших часов в холле культурного центра неумолимо приближались к двенадцати, отсчитывая последние часы перед прощальной дорогой Степана Фомича туда, где его давно и верно ждет жена Марина Яновна. Этот недолгий путь по улицам его родных Лучан, мимо средней школы номер два, белоснежного греческого храма и городского парка со старыми дикими яблонями, горожане пройдут пешком, неся венки и пышные охапки разваливающихся гладиолусов и георгин. Пройдут семьями – с детьми и стариками, щедро вспоминая добром и грустью хорошего человека, друга и учителя; но, не забывая при этом, обсудить и своих соседей, властей и последние сплетни.

А жизнь продолжится, как бы несправедливо и горько не было это тому, чья боль и отчаяние не позволят прийти и попрощаться со Степаном Фомичом Шурыгиным, увы, но никто в мире уже не сможет ему помочь, прости…

И вот жар и заботы летнего дня отпустили маленький городок на свободу, долги все уплачены, и можно жить дальше. После прощального обеда в школьной столовой лучановцы разбредались по своим домам и квартирам, хотя, надо сказать, что многоквартирных домов в Лучанах было немного – двор пятиэтажек недалеко от закрытого завода, двор – у мэрии, да штук шесть старых двухэтажек на Шанхае; и все это богатство было нажито еще до перестроечных времен, а планам грандиозного жилищного строительства конца восьмидесятых уже никогда не суждено сбыться. Но все, что не делается – все к лучшему, и маленький городок, как и прежде, каждую весну будет утопать в цветущей пене диких яблонь и нежной пастели сирени, а летом сладкий ягодный дух из каждого частного домовладения легко сведет на нет вековые труды французских парфюмеров.

Только красота эта трудов требует и немалых, и сразу после похорон, лучановцы поспешили, как говорят в России, на сады. Огурцами в августе уже в банках любуются; а все силы брошены на бурлящее ягодное изобилие – малину, клубнику, смородину, вишню и конечно крыжовник – зеленый, красный, коричневый, мохнатый, сладкий и кислый одновременно. Ягоды эти едят все – и стар и млад, едят с сахаром, молоком, сметаной, хлебом, варят варенья и повидла, катают компоты и соки; да еще и к вокзалу на продажу тащат большими эмалированными ведрами; будете проезжать, не пожалейте, купите это сладкое чудо. А на подходе уже алеют острые крупные ягоды родом с далекого южного континента – помидоры, тянут к земле толстые зеленые стебли мясистые разноцветные перцы; да! – и еще арбузы и дыни зреют прямо на корню под горячим и ласковым южнорусским солнышком; патиссоны, кабачки и баклажаны – всего и не перечислишь; вот и не спят лучановские хозяйки до позднего часу – все благодарят Всевышнего за богатый урожай и изредка малодушно чертыхаются – куда ж пристроить этакую прорву!

Ну а вечер лучановцы посвятят Степану Фомичу – друзья, соседи, недруги, все соберутся за одними столами и будут грустить, смеяться и шутить, даря ушедшему свои улыбки, воспоминания и искренние пожелания покоя и умиротворения его бессмертной душе – пусть земля тебе будет пухом, Степан Фомич!

В просторной беседке лучановских великанов накрытый стол тоже ждет тех, кто знал Степана Фомича – супругов Мозовскую – Купцова, Карпухина с женой Сашенькой, Козинских Анатолия и Валентину, Виктора Эдуардовича Лозу, Марибэль и гостей – Галушкина с Гонсалесом. Дарья Сергеевна звала еще Армена Арсеновича и крестницу с мужем, но они не пришли.

Непозволительно нарушая всемирное гендерное равенство, стол собирали только женщины, ловко и дружно нарезая салаты, пироги, закуски и перебрасываясь последними новостями и сплетнями:

– Армена не было на похоронах, да и из Окуловых никто не пришел. А чего это Алину давно не видно, заболела, что ли?

– Да ты что, Юль, все ж знают, она с родителями поссорилась и из комнаты не выходит. Саша! Тащи пироги на стол – готовы.

– А твой Антон чего на кладбище не пошел? Слушай, Валентина! Тебе какая невестка больше нравится столичная или наша?

– Ой, теть Даш! Да уж хоть какую-нибудь дождаться бы! Укатит в Москву и внуков не будет.

– Астра ни в жены, ни в невестки не годится, да и любовница из нее не вышла – Фирюза болтала, а чему удивляться – она ж на вид чистый унисекс, да и по дому ничего не умеет, ну а какой мужик голодать согласится и на кухне и в постели!

– Ну и язык у тебя, Александра! В мегаполисах так, вроде, не говорят, в Лучанах научилась?

– Не говорят, там все изтолерантились до того, что как зовут соседей по подъезду, не знают! А я все хочу знать!

– Ой, правда! В маленьких городках и дышится свободней, и люди добрее. А вы, Дарья Сергеевна, о чем задумались?

– Да вот спросить тебя хочу, Юля – зачем Степан ту пьесу написал и зачем читать ее на людях стал?

– Я не знаю, Дарья Сергеевна! Но с ним что-то произошло в начале лета, он злой стал, капризный, ко всем цеплялся, а иногда как побитая собака выглядел.

– Точно! В нашем городке происходят жутко странные вещи! Вот хотя бы с Алевтиной – куда ее волосы делись?! Шурыгин забрал, что ли? А этот, с розовым беретом, из Испании приехал?

– А ты у мужа спроси, Саша! Только накорми сначала хорошенько – и там, и там.

– Ладно, девочки! Заканчивайте тут, а я пойду за Марибэль – что-то она долго с цветами возится.

– Да, Дарья Сергеевна… Странно, разве Марибэль не знает, что Наталья не придет?

– Ну, Санька! Доведет тебя язык твой – и точно не до Киева!

– Ты главное в Индию не целься, а то Карпухину туда ну никак нельзя!

Дружный хохот разорвал пространство Варенцовской беседки – женщины с подлинной симпатией вторили друг другу; ведь делить им и завидовать было нечего и некому, потому как каждая была замужем и хозяйкой в собственном доме.

Причем тут Индия? Так и быть, расскажу, но по порядку – когда Анатолия Козинского выгнали с завода, черная полоса наступила и в жизни Карпухина, его самого сократили, а точнее, тоже выгнали с работы, и причиной послужило его давнее обучение в школе милиции. Карпухинский сокурсник, Александр Александрович Корытов, как раз занял пост начальника лучановской милиции, а если тоже точнее, то временно исполняющего эти самые обязанности. И так ему хотелось исполнять их постоянно, что обасурманился гад прямо-таки до неприличия – возомнил себя Чинзисханом и давай измерять своих подчиненных по рукоятке монгольской плетки – в смысле кто ее выше, тому смерть. Ну а голова Карпухина выше всех торчала, потому как ни у кого больше милицейского образования не было, вот и пришлось экс-менту заняться физическим трудом.

Чингисхан Корытов, утвердив за год свое право на ханский престол, подался отдохнуть от трудов не праведных за границу – правильно, в Индию! И как рассказывала позднее подругам его жена Галина Владиленовна, в самолете разговорился с одним худым очкариком по имени Марк – о чем она не слышала, потому, как крепко спала из-за разности часовых поясов, но из самолета муж вышел уже очень задумчивым и молчаливым. А после отпуска и тоже в самолете в аэропорту Нью-Дели он отдал ей два коротких письма, но сам остался в Индии. Ошеломленная женщина всю дорогу домой перечитывала эти письма, но так ничего и не поняла, и никто не понял, только Фирюза высказалась: « Нашел себе там бабу, а жену про запас держит!». Но может быть и не все так просто – почитайте сами:

Первое письмо – Начальнику УВД от майора Корытова А. А.: нахожусь в отпуске в Индии, планирую задержаться с целью духовного и физического оздоровления, насколько не знаю, Родину не предам, служебную тайну сохраню; прошу выдать денежное довольствие вперед насколько можно, я обязательно вернусь. Майор милиции Корытов.

Второе письмо – Галя! Я тебе не изменял, дождись меня; мне надо стать буддой, а ты представь, что все вокруг не настоящее и тебе будет легче – я уже представил; не волнуйся за меня – мы с Марком поедем на Тибет в монастырь Цурпху, буду звонить, деньги с карты заберу половину. Я тебя люблю. Александр.

И вот уже три года Галина Владиленовна терпеливо ждет своего будду, лишь изредка получая от просветляющегося мужа коротенькие сообщения. Но, видно, не так-то легко им стать – в смысле буддой этим; а, может быть, и нет. Ведь подрастает же в фамильном доме Корытовых маленький сорванец, тоже Александр Александрович, упрямый и лобастый, как и его отец; не иначе сознание Будды пробудилось в провинциальном городишке и, сжалившись над соломенным вдовством начальника службы занятости города Лучан, спасло ее жизнь и разум от депрессии и безделья. Хотя, Фюрюза упрямо утверждала, что два года назад своими ушами слышала и своими глазами видела майора милиции Корытова в его доме, спорящегося с женой по поводу своего психического здоровья, но ведь сам Будда говорит, что весь мир – это иллюзия, и доступен он лишь сознанию просветленного.

Ну а корытовское начальство терпеть и ждать просветления своего подчиненного отказалось; и уже через месяц после начала алмазного пути лучановского адепта Карма Кагью в местной полиции появился новый исполняющий обязанности – капитан Карпухин. И в первый же месяц своей новой жизни он повстречал будущую жену Сашеньку, вернее жутко поскандалил с ней, но об этом позднее.

А сейчас, гости, вспомните Степана Фомича – каким он был, и отпустите с миром.

– Ваш городок – какое-то архаичное болото, это даже не двадцатый век, а раньше! Никакой общественной жизни и частной инициативы. О вас и в области ничего не известно!

– Точно сказано, Наиль Равильевич! В двадцатом веке у нас завод был, им и сами кормились и вас в области не обижали, а сейчас – заводик тю-тю! Как и не было!

– Это бизнес! А я о гражданском обществе! Где у вас политические партии, сообщества предпринимателей, независимые СМИ?! Как вы собираетесь людей менять? В наше время все сами должны расти и проявлять инициативу! Вы же как мэр должны это понимать!

– А мы всегда сами и росли – что заработали, то и тратили, да и вас с Москвой не забывали. А как нам помощь понадобилась, так нам субсидиями да субвенциями стали тыкать, но нам подачки не нужны – мы и сами подадим, чай не убогие и не жадные!

– Да вы из леса пришли, что ли?! Вы хоть понимаете, что такое рыночная экономика?! Должны жить только эффективные предприятия, остальные – отмирать. Другого не дано!

– Должны жить люди, а не железо! И люди должны сами работать, а не за милостыню лоб расшибать. У нас Россия, а не Италия с Грецией! Здесь без общего дела не выжить! А вы нам поодиночке барахтаться советуете!

– Да вы еще и коммунизм припомните! У нас свобода – запомните, свобода! А за ГУЛАГ России еще каяться и каяться надо!

– Эк загнул – России! Грешат всегда люди, и отвечают всегда люди. А Россию Бог рассудит – сам и накажет, сам и помилует.

– Да что за невежество! Еще и боженьку сюда приплели! Человек сам выбирает свою судьбу, а слабым только подачки и полагаются!

– Слабым?! Подачки?! А на черта тогда нам душегубы московские да областные! Вы ж нас свободой своей крепче удавки душите!

– Ну ладно, ладно. Я понял, что у вас в Лучанах есть разные мнения…

– Сергей Васильевич! Да вы что не видите – не может такой человек возглавлять город! И что творится здесь – убит демократ и оппозиционер, горожане какие-то отмороженные – никакого уважения и терпимости! – громко возмущался господин Гонсалес.

– Так сильный всегда прав, а слабых – под лавку, вы ж сами только что просвещали!

– Не передергивайте! Я известный человек – и в области, и в Москве…

– Мужчины, к столу! Давайте, давайте! И хватит про политику – Степана Фомича помянем.

– Ох, как ты вовремя, Саша!

– Чего этот старик на Аркадия Николаевича наезжает, а вы молчите?! Смотри, Карпухин, ты – следующий!

Излишне бодро и вежливо мужчины расселись за столом, а женщины, зорко оглядев натянутые лица своих половинок, дружно перевели разговор на Степана Фомича:

– Как он любил Марину Яновну! Так и не женился. А каким учителем был – да все наши дети в его школу ходили.

– Степан Фомич помог нашему культурному центру грант получить, сам все документы собрал и отослал в фонд.

– Степан действительно верил в то, что говорил, не многие этим могут похвастаться! И душа у него за людей болела…

– Вы правы, Дарья Сергеевна! А как он моей газете помогал, меня учил, я ведь не журналист и не издатель – горячо поддержал женщин Валериан Купцов.

Сергей Васильевич Галушкин с острым любопытством рассматривал смущенно ерзающего напротив Анатолия Козинского, но все никак не мог решить – этот мужик так эмоционально встретил их на вокзале или нет, мешал запомнившийся образ синего рабочего комбинезона; но заметив виноватые взгляды Анатолия на заплывший глаз Гонсалеса, Галушкин весело бросил через стол: «Простите, я не расслышал – как вас зовут?».

Виктор Эдуардович, отбросив политику невмешательства и нейтралитета, кинулся на помощь: «Это заместитель Аркадия Николаевича по городскому хозяйству Анатолий Козинский, из-за занятости он не присутствовал на совещании в мэрии».

– Да, да. Я слышал про вас в области – никак вас переманить туда не могут. Но вы действительно очень заняты – и головой и руками работаете.

– Приходится. Да я… не хотел. Кто ж знал, что ему в глаз попаду! Извините, чертовщина какая-то вышла. А перед стариком я прямо сейчас извинюсь…

– Не стоит! Наиль Равилевич с трудом, но смирился с несдержанностью пролетария, а заместителя мэра он уже не простит, не надейтесь!

– Понимаете, Сергей Васильевич, Лучаны всегда были тихим городком, я за все время никаких и происшествий не припомню; а сейчас… мы как на вершине вулкана – летим в тартарары! – опять вступился Виктор Эдуардович Лоза.

– И что, Виктор, ни у кого даже предположений нет, кто убил учителя?

– Честно? Да особо и гадать-то никому не хочется! Даже Фирюза на похоронах в рот воды набрала!

– А те парни в «ОНОРЕ» и девушка… – Сергей Васильевич резко замолчал, наткнувшись на быстрый взгляд Лозы.

– Какая девушка? Виктор! – задыхаясь, Дарья Сергеевна ухватилась своими огромными руками за край стола.

– Да… Марибэль – ее же Алевтина Ивановна чуть на куски в «ОНОРЕ» не порвала!

Галушкин коротко кивнул Дарье Сергеевне и подумал о загадочном и таинственном мире провинциального российского городка, сумевшего оцарапать и его рациональную душу – странная девушка уже двое суток ни на минуту не покидала его мысли и чувства.

А разговор, между тем, покатился как яблочко по тарелочке – гладко и плавно, никого не задевая и не раня. Поминали Степана Фомича – лучановского гуманиста и мечтателя, сетовали на жаркое лето, договорились о проведении общегородского собрания с участием гостей на темы мировых и российских проблем; и снова о Степане Фомиче – его большом и добром сердце. В общем, все прошло как надо, как полагается.

Попрощавшись с провожающими их Карпухиными и Козинскими, лучановские ревизоры разошлись по своим гостиничным номерам, но Галушкин вскоре выскользнул на улицу – его голова была ясна как никогда, тело звенело от силы и бодрости, а душа ждала и надеялась на чудо.

Ловкой черной кошкой бесшумно прокрался он по городским улицам – мимо странного здания лучановской мэрии, где он впервые ощутил не свою избранность, а общность – с людьми, с прошлым, со страной; и хотя это пока больше пугало его, но он уже начинал понимать, что свобода не всегда дает выбор, чаще, она вынуждает человека исполнить свой долг, исполнить тихо и буднично, без признания и оваций.

Мимо пространственного портала «ОНОРЕ», где эти странные провинциалы креативили от души и с легким французским прононсом, на раз переплевывая все столичные тусовки, вместе взятые, и, самое странное, им совсем не нужно было притворяться кем-то.

Мимо вечного Ленина, замершего на своей площади, как и в каждом российском городе, прямо туда к бетонным плитам, где воскресной ночью дьявол искушал двух чиновников, а они даже не сопротивлялись.

А вот и темный, одуряющий запахами городской парк, забытый и заброшенный лучановцами на целую ночь в одиночестве, старый деревянный заборчик, местами покрашенный свежей зеленой краской и деревянные кресты вперемешку с редкими маленькими металлическими конусами с красными звездочками и современными гранитными и мраморными памятниками.

Галушкин остановился, ощущая, что звериная шерсть стекает с него как подтаявшее масло. Это было место только для людей, живых и мертвых, но людей – городское кладбище. Не понимая зачем, но он все шел и шел туда, где чернела свежая могила старого учителя, усыпанная еще живыми цветами и венками. Невидимый голос шепнул: «Стой и молчи!» и Галушкин замер, не в силах отвести глаз от огромного, бездонного и теперь уже вечного горя.

В нашем мире полно бед и несправедливостей – мы прячемся от них, убегаем и забываем, но все равно наши сердца рвутся на части, когда умирают дети и плачут старики. Сидя прямо на цветах, старый армянин выл как побитый бездомный пес, приползший умирать на могилу своего хозяина. У него ничего больше нет, и уже не будет, даже Бог не сжалится над ним – ведь грех искупается не любовью, а покаянием, а как покаяться, не предав любимого?!

Галушкин захлебнулся пониманием и болью – все есть и будет вечно, и звезды не рухнут с небосвода, и снова наступит утро, но старик будет ждать только ночь и шептать самому себе – ведь больше некому: « А может, я не проснусь…».

Но надежда еще не оставила грешника – когда Галушкин тихо ушел с кладбища, к старому армянину подкралась тень с бездонными черными глазами и прошептала страшные слова. И старик слушал их и оживал, и не молил больше о смерти. А когда луна выбелила кладбищенскую землю, можно было увидеть, как он обнимал хрупкую девушку, почти ребенка, и твердил непрерывно: «Все будет хорошо. Мы все исправим».