Читать книгу Провинциальные душегубы - Елена Земенкова - Страница 3

Осторожно, стараясь не шуметь, местный и единственный лучановский нувориш Михаил Окулов открыл входную дверь собственного двухэтажного особняка и бесшумно взлетел на второй этаж по массивной золоченной (только по цвету) лестнице. В огромной ванной он разделся, принял душ и натянул на свое мокрое, усталое после грешной и пьяной ночи тело роскошный пестрый халат. Оглядев себя в массивное итальянское зеркало в поисках следов губной помады, он провел рукой по волосам и понюхал – нет ли на ней аромата духов, тщательно почистил зубы и залил себя дорогим французским одеколоном с отвратительным, но термоядерным по силе запахом. После доведенных до автоматизма обязательных действий по сокрытию следов греха и разврата, чистый до скрипа нувориш пошел воссоединяться со своей второй половиной.

Мягкое, прозрачное утро заполняло все уголки вкусно пахнущей кухни, где привычно суетилась грузная сорокапятилетняя женщина с непонятного цвета волосами, снисходительно именуемыми мировыми косметическими гигантами темно-русыми, хотя честнее назвать их мышиного цвета; синий фартук и яркий халат татарской расцветки ну никак не подходили ее статусу законной супруги местного олигарха. Обернув на звук шагов свое мягкое, немного оплывшее лицо, Наталья Окулова безмятежно кивнула и привычно потянулась за чашкой для своего супруга. Михаил внимательно рассматривал жену, ощущая как ее тепло и покой буквально обволакивают его со всех сторон, он почти физически чувствовал ее белую и мягкую руку на своем лбу и слышал ее легкий шепот: «Люблю, конечно, люблю…». И отступали тревога и страх потерять все это, притуплялась острая досада на себя, но в голове как часы тикало препоганенько: « не знает, не знает…».

– Миш, ну далась вам эта баня, хотите посидеть – сидите у нас, хоть в беседке, хоть на террасе – места же вагон! И ты обещал с Линкой поговорить, сколько уже сидит в своей комнате.

– До сих пор не выходит? А что говорит?

– Ничего не говорит! Ну, Миш, ты же отец!

Мирный семейный разговор прервал стук каблуков, и Михаил недобро посмотрел на входную дверь – ну кто еще ходит у него в доме на каблуках и переодевается к обеду и ужину? Сегодня эти каблуки даже не стучали, они строчили как из пулемета. Ну вот, и любимая теща пожаловала – хмыкнул Михаил.

Алевтина Ивановна Слепых – первая лучановская гранд-дама, регулярно и обильно подпитывающая местный малый бизнес (парикмахерские, салоны красоты, бутики, общепит и т.п.), удобно устроившись напротив своего горячо нелюбимого зятя, готовилась выпить крошечную чашечку бразильского кофе с лепесточком пусть и самого дорогого в лучановских магазинах, но, увы, российского сыра. Конечно, для активной и полноценной жизни хрупкому женскому организму требуется гораздо больше питательных калорий, но стройная фигура и летящая походка – всегда обязательные атрибуты свободной и современной женщины любого возраста и места проживания в наше время. Алевтина Ивановна выражалась так – лучше сдохнуть, чем растолстеть!

Потянув длинным морщинистым носом, Алевтина Ивановна тонким манерным голосом привычно выстрелила в зятя:

– Ах, Майкл, ваша любимая баня так воняет французским одеколоном, что боюсь, ваша любовь к настоящему парфюму перерастает уже в токсикоманию!

– Как сыр, Алевтина Ивановна? Крепитесь – санкции отменят, и вы, наконец, насладитесь вашим французским сыром до отвала! Правда, растолстеете, но…

– Алевтина Ивановна!!! Я уже много раз просила не называть меня так – просто Эль, не думаю, что для вас это так сложно, ведь не сложнее же, чем Марибэль?!

– Ну, уж нет, глубокое уважение к вашим годам не позволяет мне этого!

– Натали! Твой муж просто хам!!! Шлялся где-то всю ночь, да еще и оскорбляет свою семью!

– Мама, твой кофе, не волнуйся.

– Я сама знаю, что мне делать! А ты только спишь да толстеешь! Боже, какое убожество! Я просто чахну в этой дыре! Пойти некуда, одеть нечего! Да еще из-за этих московских идиотов совершенно нечего есть! Как жить, как жить?!

– Мама, да ты и трех месяцев не живешь дома, ну осенью опять поедешь в свою Италию!

– Осенью?! Я сейчас хочу жить! Что я буду делать целых два месяца?! А Италия всего лишь на две недели – твой муж не только хам, но и жаден до неприличия!!!

– Мама! Анюте скоро в школу, почитай с ней, все веселее будет.

– Как была продавщицей – так и помрешь ею! С ребенком должен заниматься специалист, или твой муж так обеднел, что вам это не по карману?!

Утро катилось своим, многократно пройденным путем – намеки тещи на его связь с Марибэль не волновали Михаила, он отлично знал, что Алевтина Ивановна, считая любовницу обязательным спутником богатого мужчины, никогда напрямую не скажет о ней дочери. Их ежедневная утренняя перестрелка приближалась к традиционному завершению, и теща уже готовилась привычно пройтись по узкому, закостенелому мышлению присутствующих родственников и с высоко задранной головой удалиться в собственные апартаменты на втором этаже особняка презираемого зятя. Окуловы рассеянно слушали Алевтину Ивановну, систематически пропуская мимо ушей большую часть ее восклицаний и стенаний, справедливо полагая, что ничего нового о своем убожестве не услышат. Но тут посторонние, совсем не утренние звуки привлекли их внимание – шлепанье босых ног по дорогому ламинату становилось все различимей и громче, в дверях показался синий рабочий халат, а затем и его содержимое – не менее известная в Лучанах, чем незабвенный Степан Фомич Шурыгин, Фирюза Абакумова. Отчество ее было тайной, то ли по причине труднопроизносимости, то ли по еще какой, но для всех жителей Лучан независимо от их возраста и социального положения – она звалась просто Фирюзой.

Признаться, появление этой работницы физического труда было эффектным: Алевтина Ивановна как раз находилась на пике своего выступления – на самой высокой ноте, как по тону своего свободного голоса, так и по накалу своих не менее свободных выражений, когда голые коричневые ступни и голени внезапной гости похоронили все надежды оратора завершить выступление, все, что могла сказать Алевтина Ивановна это:

– Сумасшедший дом! Тебе-то чего надо?!

– Заткнись, Алька! Я такое скажу!!! Фомича кто-то зарезал! Ну, твоего директора, Наташка! Сейчас милиция его увезла! А крови то, крови. Ну что, Алька, с кем собачиться-то теперь будешь?

Никогда еще супруги Окуловы и Алевтина Ивановна Слепых не были так ошеломлены и беззащитны: их лица – зеркала их душ – были открыты острому взору незваной гостьи, задыхающейся от невозможности переварить весь объем ценной информации, для ускорения процесса Фирюзе пришлось даже побегать от одного открытого шлюза к другому: Михаил-Наталья-Алевтина Ивановна, чтобы впитать все соки и запахи без остатка.

Лицо неподвижной Натальи, еще недавно такое круглое и безмятежное погружалось в волны семи бального шторма – давно забытые чувства и мысли беспрепятственно овладевали им, выедая нос, щеки и лоб; лишь глаза, как стены средневековой крепости, еще сдерживали захватчиков, но и они рухнули и подобно расплывающимся вселенным зарябили цветами и бликами страха, отчаяния и абсолютного горя – надежды нет, только мысль острая как бумага – кругом вода, и уже не спастись!

Сорокапятилетний уважаемый бизнесмен Михаил Андреевич Окулов провалился в другую галактику, перед Фирюзой стоял семнадцатилетний мальчишка, трясущийся от нестерпимой жажды и страха; нелепым скачком он кинулся к гибнущей Наталье и обеими руками прижал ее голову к своей груди – бормоча лишь одно слово: «Нет!», он из последних трясущихся мальчишеских сил держал ее над черной бездной.

Теплые невидимые ладони обхватили Наталью – Господь всегда с нами, а больше ничего и не надо, и два божьих слова – Алина и Анна вернули Наталье жизнь и надежду. Ощутив тепло под своими руками, но еще не веря в спасение, Михаил медленно развел их и со страхом посмотрел в глаза Натальи, он не чувствовал ее как свою жену, но лишь отчаянно, до судорог жаждал, чтобы его любили, любили хоть малую толику так, как любила семнадцатилетняя Наташа своего учителя географии; а иначе – зачем все? Он ждал этого много лет, но только после рождения их второй дочери Анны понял, что стал для этой женщины, пусть и вместе с дочерьми, ее миром, которым она дышала, жила, страдала, но не умирала – смерть она оставила учителю.

А что же лицо Алевтины Ивановны? Нет, космосом тут и не пахло – из глубокой темной норы выглянула серая, корявая крыса, тонко чихнула и сразу обратно, оставляя после себя шлейф невнятного бормотания: « никто ничего не знает…».

Время и пространство вернулось в особняк нувориша, Михаил помог жене подняться и спросил у Фирюзы: « Когда и где?»

– Ты что глухой, что ли? Говорю – сегодня перед мэрией!

Телефонный звонок прервал Фирюзу – Михаил услышал в трубке усталый голос Карпухина и вновь, уже спокойно, воспринял новость об убийстве Степана Фомича Шурыгина и объяснения друга о том, что он занят, и встретиться они не смогут.

Но не все миры в особняке нувориша успокоились и вернулись на свои орбиты – в душе прекрасной затворницы уже разгорелся пожар мировой войны и сонмы жертв и разрушений встали в очередь на ее костер.

А воскресное утро продолжалось. Огромная, кованая кровать, еженощно выдерживающая уже более тридцати лет двух сказочных великанов, пуста. Но ведь еще так рано, что даже лучший друг и советчик не продвинутых, так и не поборовших наследие совка, доверчивых российских граждан – телевизор еще не успел сообщить, ни одной интересной новости с необъятных просторов Родины, ну кроме, пожалуй, прогноза погоды. Время над Россией – прозрачно и чисто, все еще только будет, и лишь маленькой черной смородинкой в серебристой оплетке оазис южнорусских степей Лучаны дразнит линзы сотен, а может и тысяч спутников-шпионов и спутников-разведчиков, уставившихся на него из околоземного пространства.

Квадратной, медового цвета кухни каким-то волшебным образом, но удавалось комфортно разместить в своем чреве необъятную чету Варенец Аркадия Николаевича и Дарью Сергеевну. Супруги, сидя за массивным, устойчивым столом на не менее устойчивых стульях чаевничали и взволнованно обсуждали прошедшие день и ночь. Аркадий Николаевич, глубоко уважающий свою супругу за ум и трезвый взгляд на жизнь, обиженно и смущенно жаловался ей на своего старого друга и, особенно, на его нелепую смерть:

– Степа совсем уже из ума выжил – такое кричать, да как еще он на крышу забрался с его-то спиной?! А ночью, он там так и остался протестовать? И где Армен был, я его вообще на площади не видел! Ничего не понимаю! Кто, за что?

– Не полошись! Случившегося уже не воротишь, а вот разгребать долго придется.

– Да здесь же не Москва, в самом деле. У нас если и кокнут кого, так по пьяни. Ну, или из ревности – так тоже по пьяни, а тут…

– Степан давно уже чудил и плохо чудил, людей много на него обиженных – завод то закрыли!

– Так это ж не он закрыл!

– Он – не он, а что эти рыбы столичные баяли – денег на очистные нет, а кто у нас двадцать лет за экологию боролся – чистый воздух, чистый воздух; ну вот, завод и стоит, а люди лапу сосут!

– Так ты думаешь за это?

– Ох! Да если бы за это! Боюсь я, Аркаша! Люди здесь конечно всякие, да и время нелегкое, не для клоунов вроде Степы. Но уж больно нехорошо его убили – напоказ будто! Ну как вроде котята мы, и нас как бы носом в него тычат, ну приучают к чистоте. А Степа – ну, вроде… сам понимаешь…

– Политика что ли? Да кому мы нужны! У нас люди после девяностых сильно поумнели, да и тогда дураками не были – Степана даже в союзные депутаты народ не выбрал, а уж как он соловьем заливался за свою экологию да гласность, даже из партии вышел! Это в Москве свободных шибко много всегда было, а нам чудить некогда, да и не на что!

– Да какая политика! Ты вот закончишь свой срок, а потом назначат кого надо и все, депутатам твоим даже болтать не о чем будет – только руки поднимать. Да проснись ты! Степана твоего все знали как облупленного, но и он всех знал! Ведь на его глазах весь город вырос – к нему же, в школу-то, совсем не смышленышей вели, а кто и что из них получилось – Степан знал лучше всех, уж кем-кем, а дураком он точно не был!

– Да о чем ты? Тайны, что ли какие-то? Да откуда они возьмутся то? Чего скрывать то? А главное – чтобы за это убивать…

– Ты вот много чего знаешь! А про Окуловых не подумал?

– Да ты что! Мишка нормальный мужик, ну покричал Степан против его цеха, так ведь работает же.

– Да причем здесь цех! Он Степана со школы за три версты обходил, а Наталью года три после свадьбы на улицу одну не отпускал! Но ты же все знаешь!

– Так Мишка, что ли?

– Да что ты к нему привязался! У него хоть голова на плечах имеется, а у того, кто Степана убил – точно снесло!

– А кто тогда?

– Да хоть эти французики! Устроил там немец непонятно что – и кабаком не назовешь, и на воскресное кафе не тянет; на что надеялся – откуда у нас в Лучанах богема?!

– Нет, ну подумать на них конечно можно – Степан славно их в пьесе отделал, как там у него – «…хоть порода, хоть дворняга, без цепи ты – доходяга!»; но чтобы Алевтина с этой компанией на крышу полезла – что там пенсионерский междусобойчик был?

– Алька та еще стерва! Но в «Оноре» и молодежь трется, а зубки у них покрепче будут!

– Ты о ком? Туда вроде только Антон с Астрой забегают и все.

– Ну, Астре еще далековато до Алевтины топать, а стараться она будет, если, конечно, столичным воспитанием не стошнит – она же всех дураками считает, а брезгливость – не для гастарбайтеров. Но ты не всех молодых вспомнил – после нового года Алевтина двух девиц в «ОНОРЕ» вывела – Вику и Кристину, ну Кристина Туушканова – ее мать Анна у тебя работает.

– Так она же еще в школе учится, какой ей кабак! И Анна куда смотрит?! Вот зараза старая, эта курица вечно к молоденьким девчонкам лезет, все учит уму-разуму, а сама последние мозги по заграницам развезла! Чего Михаил ей денег все валит, сидела бы тихо в своем скворечнике и пенсию считала, ведь до беды может дойти – помнишь?

– Да… поговорить с их родителями не мешало бы!

– Думаешь надо? Ох, Алевтина, дождешься ты у меня когда-нибудь! Но Степан тут ведь не причем, правда?

– Ты откуда знаешь? А чего они с Арменом не поделили?

– Да кто их старых разберет – все могилки советские раскапывали да закапывали – всех же проштамповать надо: этого – репрессировали, этот – сам репрессировал, этих в Сибирь угнали, эти – знали, но молчали. Армен, вроде, высказался, что пора уже завязывать с кладбищем – типа, что было, то и было и все это – наше – и хорошее, и плохое; а Степан его облаял. Но точно я не знаю – ни друг с другом, ни друг о друге они не говорили.

– Армену тяжко придется, у него кроме Степана никого здесь нет. И к родне не поедет – если в девяностые не уехал, а как звали…, теперь уже не позовут – русским стал. Ты, Аркаша, к делу его пристрой, ему ведь деньги не нужны, главное – чтобы было, зачем утром вставать и день жить.

– Это всем не помешает. Слушай, Дарья! Чую я, что знаешь ты что-то или думаешь на кого! Ну, скажи – кто?

– Думаю я много про кого – устанешь слушать! А может, и по пьянке кто злодеем стал. Что за праздник такой появился – напьются и маршируют, а домой расходятся уже на карачках, всю площадь изгадят!

– Совсем ты меня запутала! Ничего не понимаю! Так кто же тогда?

– Эх, Аркаша! Уж не знаю – нужно нам это или нет. Но старики не должны так умирать – ведь Степан добрый был и доверчивый.

– Ну, ты и скажешь – доверчивый! Он же директором школы был. И статьи его в газетах печатали.

– Точно – Фирюза! Где она сейчас полы моет, школа ведь на каникулах?

– А ей- то зачем Степана убивать?

– Ладно, давай, пей чай, сегодня тебе покоя точно не будет.

И, кляня себя за многие знания людских тайн и секретов, весьма достойная душой и телом супруга лучановского мэра торопила мужа на службу, тревожно поглядывая на телефон и бормоча про себя: «Нет, не может быть, ну а если… Беда, беда, о Господи!»