Читать книгу Провинциальные душегубы - Елена Земенкова - Страница 6

В двадцать первом веке глобализируется все – люди, города, еда, общение, культура. И нет никакой разницы, где ты живешь – в Нью-Йорке или в Тюмени – звук модного гаджета будит тебя по утрам везде; напиток-космополит из пластиковой банки, нагло присвоивший себе некогда славное имя «кофе», обманывает своим запахом всех без разбору жителей Западного и Восточного полушарий; дурное настроение от никчемной жизни и собственного бессилия, залакированное ничего не значащимися словами (стресс, вечная усталость, депрессия), трясет наши тела, особо не замарачиваясь их языковым разнообразием; наш маленький шарик дрожит от боли и вины людских сердец, страдающих от одиночества, грехов и безразличия, и этот пожар не затушить ни пушистыми эрзацами вроде домашних и виртуальных питомцев, ни все расширяющимся сексуальным потреблением, ни безудержной никому кроме самого себя не нужной самореализацией.

Не веришь? Тогда просто спроси себя: «Ты счастлив? Ты хочешь так жить вечно?»

Но может, рыжеволосая грешница все-таки была права, и нас всех еще ждут острова, необычные поездки и будет жизнь, где мы уже давно не были – спасибо, Господи, что ее хриплый голос все еще живет пусть и отдельно от ее грешного тела. Ну ладно, утрем слезы или сопли, у кого что, и вперед в Лучаны – Сумасшедший день продолжается!

На этот раз мы возьмем город с северо-востока, и нам помогут двое пассажиров российских железных дорог, неспешно беседующих в купе фирменного поезда, следующего в Москву из областной столицы, и останавливающегося в Лучанах в тринадцать сорок пять местного времени ровно на семь минут.

– Степан Фомич был честнейшим человеком, настоящим демократом, я знал его почти тридцать лет со времени выборов союзных депутатов в восемьдесят девятом. Он всю жизнь боролся против коммунистического режима! Правда, он был излишне сентиментален.

– Как боролся? Мне говорили – он был директором школы, и всегда жил в Лучанах.

– Да, боролся! И борьба эта не окончена – коммунистическая идеология как спрут опутала всю Россию, она в головах наших граждан!

– Ну не надо преувеличивать, просто они помнят то хорошее, что было.

– Нет! Вы не понимаете – в том времени не было и не могло быть ничего хорошего, СССР – это просто огромный ГУЛАГ, а все кто там жил были настоящими рабами, бессловесными винтиками, только свобода делает нас людьми! И это мы должны вложить в умы россиян, иначе все повторится!

– Ну, вы, Наиль Равильевич, что-то уж слишком преувеличиваете – всякое было, и хорошее и плохое, люди ведь все помнят – и как в войну победили, и как в космос летали.

– Это все вопреки коммунистам! Нет, конечно, интеллектуалам понятно, что отдельные личности могут противостоять тоталитаризму, они способны творить автономно, но коммунисты всегда использовали их только в определенных целях.

– Но Эйзенштейн все равно останется Эйзенштейном со Сталиным или без Сталина!

– Да я с этим не спорю, но мы с вами способны отделить зерна от плевел, а простой человек – нет, для него – не Гагарин полетел в космос, а СССР это сделал, войну не простой народ выиграл, а Сталин победил!

– А! Теперь понятно – вы хотите так промыть людям мозги, чтобы они собственной памяти верить отказались. Эх, Наиль Равильевич, человеку другую голову не приставишь, и память дочиста не сотрешь, ну и потом – не демократично это как то!

– Не острите! Я говорю не о памяти, а об идеологии – одни и те же события можно оценивать по-разному, главное – критерии!

– Ну и как вы эти критерии внедрять собираетесь, у нас же с девяностых плюрализм, так сказать?

– Да это как раз не сложно, но проблема в том, что даже те, кому в восемьдесят пятом было всего восемнадцать, сейчас и еще как минимум лет двадцать будут двигать страну в своем направлении, мы пока бессильны!

– Значит советское наследие – это не только заводы, памятники и армия, да?

– Да! И это самое опасное! А вы не ерничайте, Запад уже давно отошел от старых лозунгов – свобода, равенство, братство, главное – это индивид, ставший сильной личностью, общество должно не только предоставить ему все возможности для самореализации, но и заставить его действовать.

– И пусть победит сильнейший! А где тут демократия?

– Как где? Ведь не важно – какой вы расы, вероисповедания, богаты или бедны, гетеро, би или гомосексуальны, главное – ваши личные качества.

– Главное – волком быть, а из какой стаи – не важно!

– Как вы не понимаете?! Перед человечеством стоят глобальные задачи – перенаселение, голод, болезни, скудные ресурсы, тотальная неэффективность целых стран и континентов, мы уже шагнули за линию цейтнота, дальше все будет только жестче и беспощаднее! Человечество больше не может подтягивать слабых до уровня сильных, этот метод себя исчерпал, так и не решив никаких глобальных задач, настало время дать дорогу этим сильным!

– А другие пусть освобождают им эту дорогу?

– А что делать? В природе все определено – есть плод и есть гумус, но весна все равно наступит!

– И для этого нужна свобода?

– С вами приятно беседовать! Кстати, не попросить ли нам еще чаю?

Сергей Галушкин все внимательней и внимательней присматривался к своему спутнику – ничем непримечательный старичок с острыми черными глазками-угольками, маленькими ручками-лапками и упрямым вихорком на затылке – удивительно, каких чудовищ порождает его бодрствующий разум, а ведь всем в области он известен как почетный демократ, правозащитник и либерал.

И словно прочитав его мысли, провинциальный Ницше, тонко усмехаясь, ответил:

– Это не жестокость, это реальность. России не приходится выбирать – мы аутсайдеры и все что можем – либо принять правила игры и встать на сторону силы либо исчезнуть со страниц человеческой истории.

– Но почему выбор только в этом? И почему мы обязаны его делать? Мир меняется, и ваша пресловутая сила стала сжиматься подобно шагреневой коже!

– Цивилизация всегда лишь тоненькая кожица на поверхности океана варварства и дикости; сейчас эта кожа – западная культура, западная интеллектуальность и западный образ жизни; они и привели к появлению новой сильной личности, как нового совершенного человека, нового гуманизма, направленного на развитие этой личности, нового общества, уже не подчиняющего подобного индивида всем этим пресловутым «униженным и оскорбленным», ведь сейчас ничто не мешает любому человеку становиться сильным, успешным и независимым. Конечно, я мог бы добавить, что все вокруг вас – от зубной щетки до сложнейших машин и компьютеров – создано именно той тоненькой кожицей, но это всего лишь сопутствующий результат, главное – новые люди, они – наша последняя надежда!

– Да с чего вы это взяли! Волки не делятся добычей с овцами, и тем более их не волнует овечье будущее! И вообще эта кожа все больше и больше напоминает фашистскую свастику! Сильные пожирают слабых! Что тут такого совершенного?

– Причем здесь фашизм? Он ущербен изначально! Как можно ограничивать личность ее расовой идентичностью – только интеллект, сила и воля к победе могут вытолкнуть человека на вершину. И потом, в западном обществе никто не умирает от голода и холода, медицина и образование доступны всем, ну а если ты хочешь чего-то больше, то вперед…

– А если не хочешь, не можешь или думаешь по-другому, то ты гумус – паши, жирей, глупей и переваривайся во славу нового человека!

– А вы хотите иначе? Что ж, Сергей Васильевич, а давайте поговорим про это «иначе»! Ответьте, только честно, вот вы – сегодняшний, с интеллектом явно выше среднего, стремящийся стать тем, кто решает за себя и за других – вы способны превратиться в просто серую массу, ползущую по приказу командиров на смерть где-то в богом забытом лесу? И помните, никто даже не узнает – сдохли вы при выполнении приказа или струсив! Тоталитарное общество не разделяет личность и массу – все равны, все рабы.

– А личность, как я понимаю, поберечь надо – пусть дохнет серая масса!

– Слушайте! У меня такое впечатление, что я вас невинности лишаю.

– Не знаю, грязно это как то все, не по-людски.

– Когда подыхаешь с голоду – не брезгуешь и падалью, а мы сейчас не в том положении, чтобы о душе заботиться. Да проснитесь же, наконец! Мир вступает в эпоху катастроф, нет времени мыть руки, но прекрасное будущее возможно!

– После переваривания шансов нет!

– Вы думаете, они способны это понять? А вот и подъезжаем!

Поезд плавно затормозил возле одноэтажного деревянного здания с большими фасадными окнами, за которыми был округлый холл, заставленный отполированными до блеска массивными скамьями, и несколько примыкающих к холлу комнатенок, заглядывающих в него сумрачными отверстиями-ракушками – перед вами, уважаемые читатели, типичное здание старого железнодорожного вокзала южной глубинки России.

Небольшая площадь перед вокзалом была, как принято, оформлена красочными цветочными клумбами и ровненьким новеньким асфальтом, очищенным от пережитков дикого капитализма девяностых – многочисленных киосков.

Наиль Равильевич Гонсалес, именно так звали пожилого пассажира, небрежно надел самый вызывающий предмет своего туалета – розовый берет, а надо сказать, что в Лучанах, и не только там, данный предмет был столь же редким, как и розовый слон, например. Сергей Васильевич Галушкин поступил не менее странно со своей головой – на ней красовался настоящий белый колониальный шлем, привезенный из прошлогоднего отпуска в Юго-Восточной Азии.

Наши пассажиры неспешно выбрались из комфортного вагона на улицу, прямо на тяжелый, раскаленный жаром неумолимого светила воздух. Беднягам казалось, что их руки и ноги погрузились в горячую воду; не хотелось двигаться и разговаривать – глаза упорно искали спасительную тень, и она (эта тень) в буквальном смысле материализовалось перед ними – среднего роста, жилистый мужик лет сорока пяти, в рабочем комбинезоне со шлангом в руке выпрямился и заслонил им солнце.

То, что последовало в дальнейшем, навсегда запомнилось гостям, но запомнилось по-разному: Сергей Васильевич Галушкин никогда в жизни больше не хохотал так безудержно и облегченно, как в тринадцать часов пятьдесят пять минут местного времени на железнодорожном вокзале мало кому известного городка с названием Лучаны. А Наиль Равильевич Гонсалес, в это же время и в этом же месте, был оскорблен настолько, что окончательно и бесповоротно решил – никакие личности, какими бы сильными они не были, не спасут эту проклятую страну, упрямо и нагло преграждающую передовому человечеству путь к гармонии и совершенству.

Да, да, все произошло именно из-за розового берета и белого пробкового шлема и только. Сами гости вели себя очень вежливо, просто очень-очень вежливо: совсем как просвещенные белые проповедники в отсталой черной Африке они мягко, стараясь не задеть аборигена и ни в коем случае не оскорбить его своим иным социальным статусом, как культурные и воспитанные личности всего лишь спросили: «Как пройти в мэрию?».

Несомненно, советская школа обладала рядом недостатков, но и достоинств тоже было немало. Ведь где бы ни учился советский школьник – в шикарной столичной школе с каким-то математическим или языковым уклоном или маленькой районной как в Лучанах – он везде получал знания примерно одного уровня и твердо знал, все люди равны, ну и свободу Анджеле Дэвис! Короче, почувствовав собственной кожей, внезапно почерневшей, всю боль и унижение черной Африки, невольный спаситель прибывших личностей шумно втянул в себя воздух и, размахнувшись своим не холодным оружием-шлангом, точно на выдохе одним ударом сшиб с голов прибывших шапки-пережитки колониального прошлого. Интересно, а какого цвета были береты у англичан в то время, и были ли они вообще?

Личности молчали, не в силах с ходу въехать в смысл происходящего, а потом одна из них мягко сползла на асфальт – было на удивление тихо, даже поезда замерли на путях, будто повинуясь приказу диспетчера-режиссера: «Держать паузу!», и в этой тишине на правой скуле прибывшего пассажира Гонсалеса всеми цветами радуги цвела и наливалась большая шишка. Очнувшись от несправедливо полученной обиды, Сергей Галушкин ойкнул при виде своего согнутого попутчика, а особенно – разноцветной скулы, и кинулся его поднимать, с помощью прохожего он отвел старика в здание вокзала, ну а виновники происшествия (розовый берет, пробковый шлем и жилистый мужик со шлангом) остались на привокзальной площади.

Но все еще только начиналось: когда Наиль Равильевич стал уже приходить в себя, пока еще смутно осознавая всю глубину своего унижения; белокожая, коренастая аборигенка, вынырнув откуда-то из глубин сумрачного вокзального царства, решительно двинулась к ослабевшей жертве. Угрожающе выставив перед собой какое-то странное оружие, вытянутое подобно большой рыбине, незнакомка, вплотную приблизившись к Наилю Равильевичу, приказала: «Приложи!» и ткнула оружием в разноцветную скулу жертвы.

Придя в себя уже вторично за столь короткое время, Сергей Галушкин отказывался верить своим глазам: правую часть лица его попутчика почему-то прикрывала большая мороженая рыба, приглядевшись, Галушкин всхлипнул: «Горбуша!». Пытаясь найти хоть какие-то закономерности в этом диком провинциальном хаосе и не находя их, он уже безнадежно и потому смиренно принял следующий удар судьбы.

Победно и угрожающе под сводами лучановского вокзала разнесся гортанный крик: «РРР ги но! РРР ги но!» Это черные всадники Древней Азии, словно песчаная буря, неслись на беззащитных пассажиров российских железных дорог, чей обострившийся слух с ужасом ловил бряцанье грозного оружия и топот резвых коней, густая черная пыль, верный спутник этих воинов Апокалипсиса, захватывала все новые и новые уголки вокзального здания. А вот и первый воин в синих доспехах – женщина?!

Широкое скуластое лицо, загадочное и надменное, сведенные брови-стрелы, крепкая рука, беспощадно сжимающая… Швабру?!

– Ну чего ты орешь?! Никто тебе не мешает мыть! А пылюги-то подняла…

Кругленькая блондинка склонилась над Наилем Равильевичем:

– Ничего, дедушка, не волнуйся, отдышись.

И обратившись уже к Галушкину, вокзальный диспетчер Маргарита Бочкина смущенно улыбнулась:

– Вы уж извините – просто первое попавшее приложить схватила, до аптечки далеко идти…

Возмущенно постучав резиновыми шлепанцами, будто копытами, о бетонный вокзальный пол, Фирюза упрямо сдвинула щеткой кучу пыли и мусора ближе к выходу, одновременно пнув металлическое ведро с водой, и, крикнув напоследок свое вечное: «Ноги! Ноги убирай!», уставилась на Гонсалеса:

– Это ж кто тебе так, касатик, врезал?!

Сергей Васильевич Галушкин рухнул на скамью рядом с пострадавшим. Ничто, ни особо важное задание самого губернатора разобраться с убийством в Лучанах, ни собственное солидное служебное положение, ни жалкий вид действительно пострадавшего попутчика, ничто не могло его остановить: давясь и выкрикивая странные слова, он хохотал до слез, до икоты, до рези в боку:

– …ейной мордой… в харю… тыкать…

Наиль Равильевич Гонсалес резко выпрямился и отшвырнул мороженую рыбу прочь, собственный возраст и потрясение от случившегося помешали бедняге самому подняться со скамьи, но вместо благодарности Фирюзе и Маргарите Бочкиной, кинувшимся помочь старику, он тонким старушечьим голосом крикнул: «Хулиганы! Милиция!», и стал мелкими шажками бегать по кругу вдоль стен вокзального холла. Моментально пристроившаяся сзади Фирюза, всегда готовая с чистым сердцем помочь всем униженным и оскорбленным в мире, громко кричала ему в затылок, справедливо полагая, что травма могла вызвать у старика не только видимые повреждения, но и, например, потерю слуха и даже связи с реальностью.

– Да ты что старый! Где ты сейчас милицию то найдешь?! Была, да вся вышла – полицию ори!

Мир Наиля Равильевича рушился – никакого уважения, никакой терпимости, и даже никакого сострадания невозможно получить от этого провинциального быдла! И собрав всю волю в кулак, тщедушный последователь великого Ницше резко развернулся и ткнул Фирюзу указательным пальцем правой руки в лоб.

Но тут распахнулись широкие вокзальные двери, и перед встречающими официальных гостей Виктором Эдуардовичем Лозой, Марибэль и присоединившимся к ним Карпухиным предстала весьма странная картина – молодой человек лет тридцати, сидящий на скамье с уткнутой в коленки головой, непрерывно булькающий, хрюкающий и кашляющий; а также – маленький задиристого вида старичок со свежей шишкой на правой скуле, гордо возвышающийся над сидящей у его ног Фирюзой.

Что же было дальше? Да ничего особенного, потому как человеческое воображение, конечно, может строить города, рождать чудовищ и шутов, и, даже, может заменить реальную жизнь, правда довольно редко и ненадолго, но нашим путешественникам пора бы уже и вернуться к исполнению своих обязанностей.

Хотя Виктору Эдуардовичу все-таки запомнились странные слова молодого гостя, обращенные к дамам (Фирюзе и Маргарите Бочкиной): «Vive la France! Liberté, Égalité, Fraternité! Мы не перевариваемся!»

А вот ответ Фирюзы он уже не услышал: « Дожили! В психушку уже на поездах ездят!».