Читать книгу Алента - Елизавета Афти - Страница 10

Ленинград не был очередной промежуточной точкой в череде моих странствий. Напротив, этот величественный город принял меня на долгие годы, став второй родиной, подарившей мне очень многое. Не скажу, что северная Пальмира, к тому моменту истерзанная и потрясённая, встретила меня радушно. Город показался мне непомерно огромным и до жути враждебным. Я не привык к масштабам колосса, что вызвало у меня панику и желание убежать как можно дальше отсюда, найдя убежище где-нибудь в глуши. Но сделать этого я не мог, поскольку Юра, предвидя мою панику, следил за мной неусыпно, возможно, испытывая чувство ответственности за мою нелёгкую судьбу.

– Не пугайся, малой, – от трепал меня за щёку, излучая тошнотворное радушие, – сейчас соображу нам пожрать, а потом сразу отведу тебя в участок, побуду, так сказать, ответственным гражданином, – он почему-то засмеялся, словно не веря собственным словам.

– Мне страшно, Юра, – я указал дрожащим пальцем на мост, – почему здесь всё такое большое?

– Это, Коля, результат людского труда, – его голос стал серьёзнее, – все правильно, ты должен трепетать и благоговеть от этой мощи. Это при царях такие вещи строились, а теперь и вовсе невиданное будут творить добровольными усилиями всего народа. Мы с тобой живем в непростое, но интересное время, и я верю, что нам многое предстоит узнать и увидеть.

– Что же?

– Рождение новой страны, Коля, тебе еще об этом расскажут так, чтобы было понятно. Я-то не мастер объяснять детям такие сложные вещи, видать, потому что сам плохо разбираюсь в делах политики.

Слушая его вполуха, я наблюдал за окружающей обстановкой, пытаясь свыкнуться с ней и прочувствовать особую ауру постреволюционного Ленинграда, вкус которой я не способен описать словесно. Да, он был отчасти противным. Многолюдные широченные улицы, именуемые проспектами, грязные фасады с вычурной лепниной, автомобили и повозки, трамвайные гудки и запах тухлого мяса. Всё это запомнилось мне столь явно, что спустя многие годы, когда мне доводится гулять по Невскому проспекту, я представляю картину иной разрухи, отличной от нынешней.

Юра накормил меня гадкой похлебкой и отвел в отделение милиции, где я пережил несколько малоприятных часов. Тщедушный участковый с желтоватым лицом долго разглядывал меня и морщился, словно его мучила зубная боль. Потом он переговаривал о чем-то с Юрой и ходил туда-сюда, громко топая лакированными сапогами по грязному паркету.

– Стало быть, потеря памяти? – его писклявый голос резал уши, – но для этого нужны доказательства.

Юра лишь развёл руками, оглядываясь на меня.

– А как доказать-то?

– В этом и заключается огромная проблема, – участковый сел за стол, доставая чистую бумагу, – не буду же я отправлять запрос в больницу ради одного мальчишки. Не положено, и точка!

Я попытался вмешаться и убедить желтолицего, что в этом нет никакой необходимости и я абсолютно здоров, но Юра пихнул меня в бок, погрозив пальцем.

Тем временем участковый калякал что-то пером, морщась в искреннем недовольстве.

– Вот, – он пихнул мне бумагу, – на Чёрной речке есть интернат, адрес точный указан в титуле запроса. Покажешь эту бумагу Евдокии Петровне Малютиной, она там заведующая, она и определит, принимать тебя или нет.

– А родные его как найдутся?! – Юра повысил голос. – Искать будете?

Участковый фыркнул и забарабанил пальцами по столешнице, нервно поглядывая на портрет Вождя на стене.

– Пока что нет возможности для подобного мероприятия. Общественная обстановка для этого не располагает, знаете ли, ради каждого мальчишки отрывать людей от более важной общественной работы.

Юра фыркнул и, процедив слова понимания, схватил меня за рукав и поволок на выход, попутно изрыгая ругательства в адрес бюрократической прослойки социализма.

– Поганство! – он пнул ближайший обломок кирпича, когда мы были уже на улице. – И не сделаешь ведь ничего! Не возразишь им! Поглядите, – он вырвал бумажку из моих рук, – вот вся их хваленая помощь честным людям! Тьфу! – он сплюнул.

– Не сердись, – я потряс его за край куртки, – я поеду в интернат, и ничего страшного со мной не будет. Родные мои скорее мертвы, чем живы.

– Ах, малой, слишком просто ты от них отказываешься, – в голосе моего спутника сквозила горечь, – слишком просто.

– Я их не помню, – я отвел глаза, стараясь не заплакать, – совсем не помню.

– Темнишь, Коля, – от него не укрылась боль в моём голосе, – сдаётся мне, что все ты помнишь, только рассказать не можешь.

Я заревел, бросаясь к нему в объятия. Юра обнял меня в ответ, легонько поглаживая по волосам.

– Не расскажешь?

Я в отчаянии замотал головой, рыдая еще громче.

Юра больше не говорил ничего, лишь усадил меня в повозку, намереваясь отвезти туда, где нам предстояло расстаться. Мы ехали молча, каждый думая о своём. Я пытался собрать в кучу обрывки спокойствия, ибо моё душевное состояние пребывало в хаосе. Мой попутчик, вероятно, гадал о мотивах, толкнувших меня на сокрытие столь важной информации. Юра искренне не понимал, что могло побудить ребенка скрывать наличие такого базового фактора жизни, как память.

Спустя пару часов мы добрались до пункта назначения. То было небольшое двухэтажное здание из красного кирпича. В глаза мне сразу бросились грязные, местами побитые стекла в прогнивших оконных рамах и общее чувство одинокого запустения, витавшего над этим домом. По периметру высилось железное ограждение, напоминавшее тюремную решётку. Она отбрасывала уродливую длинную тень на фоне оранжевого заката.

Тот дом стал оплотом Красной тюрьмы, живым её воплощением, и я стал её узником.

Евдокия Петровна Малютина оказалась высокой пышной женщиной непонятного возраста. Воспитанники наградили её множеством прозвищ, среди которых лидировали «Рыло» и «Жадная харя». Характер её соответствовал внешнему облику. Тётка была жадна и не охоча до философских изысканий, однако весьма чутко улавливала вопросы касательно финансов. Дотаций же от беспризорных питомцев ей не предвиделось.

При виде меня она сморщилась и закатила глаза, испуская нарочито глубокий вздох.

– Ещё один, – брыли на её лице всколыхнулись, – свалился мне на голову. И куда девать этого прикормыша? Проку от них нет – одни убытки. Положи на место! – вдруг рявкнула она, когда я взял в руки деревянного солдатика с полки. Я дёрнулся и выронил его.

– А теперь поднял и поставил на место! Криворукие все сплошь да рядом! Ну да ладно, – она закашлялась, – не избавиться от тебя. Марья Павловна! Эй, Марья Павловна! Отведи новичка в столовую, а потом к медсестре, пусть проверит на вшивость и всё остальное.

– А вы? – она устремила взгляд на Юру. – Чай не родственник?

– Никак нет, – Юра повернулся ко мне, я обнял его, утыкаясь носом в складки его куртки, – ну, прощай, малой! Дальше дело за тобой, и будущее твоё только от тебя самого зависит. Я еще заеду, посмотрю, как ты тут устроился.

Я разорвал кольцо объятий и посмотрел ему в глаза.

– Обещаешь?

– Обещаю, – он улыбнулся как-то натянуто, – сделаю все, что в моих силах.

Юрка покинул меня. Я смотрел, как его фигура исчезает в серой тьме убогих коридоров, по сторонам которых тянулись ряды грязных дверей, выкрашенных желтой краской.

После всех процедур я сидел на жесткой железной кровати в общей спальне, наблюдая за тем, как солнце растворяется в багровом зареве уходящего дня. Мне казалось, что белый человек оставил меня на какое-то время, дав возможность повзрослеть и окрепнуть. Алента хотел видеть меня сильным, но непомерно несчастным.