Читать книгу Алента - Елизавета Афти - Страница 4

Если кто-то поинтересуется, каково мое мнение о нынешней ситуации в стране, то я лишь почешу свою изрядно поседевшую голову и пробормочу что-то о разрухе и забытых ветеранах, но глаза мои при этом будут улыбаться. Бардак и хаос дали мне свободу. Пока эти старые жабы кряхтели, тасуя облигации, или стояли в километровых очередях за паршивым мясом, я занимался тем, к чему готовился всю жизнь. Я искал доказательства, которые должны были опровергнуть мое безумие. Не стану юлить – я даже побывал у славных шарлатанов, которые хотели обменять парочку моих орденов на какой-то талисман из кабаньего меха. Но я не повелся и горжусь этим. Ездил в долины горного Алтая, где, вглядываясь в синеву озер, пытался уловить отголоски присутствия Аленты, чувствуя, что истина находится совсем близко, но что-то мешает увидеть его. Видимо, это был неверный путь. Скажу прямо: многие мои действия не имели даже малого результата. Нелепая закономерность образовалась из череды неудач, следовавших друг за другом после каждого трудновыполнимого действия. Я понял, что метания мои тщетны и разгадать тайну Аленты способен лишь холодный разум, а не авантюрные искания. Но все это было потом, через шесть десятилетий с того самого августа. Я составляю записи, сидя в каморке, которую Толя выделил мне в качестве временного места обитания. Комнатка узенькая, диванчик в клеточку, но радио имеется, да и окна выходят во двор, что не может не радовать старого безумца. Магнитофон хрипит, выплевывая желчь агонии некогда великого государства, но я заглушаю громкость и мерно вывожу ровные буквы синими чернилами, погружаясь в память детства, когда я был совсем другим.

***

И все же я наплевал на совесть и спустился к речке. Крутой берег, заросший цветами, кое-где служил пристанищем для ласточек-береговушек, которые бойко выклевывали норки в глиняной массе, создавая целые птичьи колонии. Их чириканье заражало своей веселостью. Стоит упомянуть, что в тот момент я был бос, что, впрочем, не должно показаться странным, поскольку хоть наша семья и была зажиточной по меркам деревни, но в жару вся младшая ребятня бегала босиком. Так я и пробирался по жесткой осоке к воде, где белели заманчивые кувшинки и слышалось мирное журчание спокойной воды.

Я скинул одежду и лягушонком прыгнул в реку, подняв брызги и распугав рыбу. Недолго поплескавшись и несколько раз нырнув, выполз на сушу, ибо времени у меня было немного. Пока я одевался, ничего странного не происходило или же не отложилось в моей детской памяти. Отсчет сумасшествия начался в тот миг, когда я, одевшись, уже начал подниматься обратно в гору. Что-то заставило меня обернуться. Увиденное тогда до сих пор будоражит меня, зачастую являясь в кошмарах, раздирает ветхие преграды, которые я возводил годами. Но тщетно.

Передо мной простиралась высохшая река. Ее обезвоженное лоно, местами каменистое дно, покрытое сухим налетом тины, олицетворяли смерть. Затхлый запах гниющей рыбы ударил мне в нос, от чего я сразу же ощутил невыносимую тошноту. Глаза мои заслезились, и я покачнулся, с неверием разглядывая то, что не могло быть реальным. Пожалуй, я не могу вспомнить зрелище столь же омерзительное и удручающее, хотя позднее мне довелось пережить немало потрясений. Мной овладело оцепенение. Я стоял, рвано дыша, и смотрел, как из массы грязного ила выползает нечто.

Оно не имело первоначальной формы и цвета, представляясь чем-то нереальным, лишенным всяких морфологических признаков. Полупрозрачная субстанция колыхалась, пропуская через себя дневной свет, в её нутре проступали очертания человеческих костей, постепенно становившихся отчетливыми. Затем проявилась красная сетка сосудов, внутренние органы, мышечный каркас и, наконец, кожные покровы. Все это произошло очень быстро, но казалось, что момент появления человека занял часы.

Он стоял посреди углубления, напоминавшего воронку кратера. Его белая кожа с голубоватым отливом отражала лучи солнца, от чего он будто светился изнутри. Это был мужчина европейской внешности, высокий, атлетически сложенный. Волосы его казались седыми, хотя внешний возраст его колебался приблизительно между двадцатью – двадцатью пятью годами. Изначально я видел только его профиль, но, когда его голова медленно повернулась в мою сторону, моему обзору открылась черная татуировка в форме перевернутого треугольника, расположенная под правым глазом и уходившая вниз, к подбородку, я видел её всего пару секунд. Затем, она вмиг побледнела и исчезла, словно впитавшись в кожу. Казалось, он не сразу заметил меня, но, когда его взгляд остановился на мне, я почувствовал, как меня накрыла волна неимоверной злобы и ярости. Его мутные рыбьи глаза прожигали мое существо, словно он был способен испепелить меня на месте.

Ужас охватил меня. Я хотел закричать, но не мог разомкнуть челюсти. До сих пор перед моими глазами стоит это отрешенное и в то же время озлобленное лицо, будто не принадлежащее человеку.

Не помню, как убегал оттуда, подгоняемый животным ужасом. Мир перед глазами застилала белесая пелена, сквозь неё проступал дьявольский силуэт незнакомца. Мне мерещилось его преследование, хотя сейчас я точно знаю, что он не пошел за мной. Сознание вернулось ко мне уже дома, где я обнаружил себя забившимся под высокую железную кровать. В избе никого не было, и я просидел там до вечера, вздрагивая от каждого скрипа и шороха. Ближе к сумеркам вернулся отец. За ним потянулись и остальные домочадцы, среди которых был мой загульный братец. Он громко топал ногами по полу и был явно навеселе, по крайней мере, голос его не оставлял в этом сомнения.

Золотистая полоска света скользила по моему бледному лицу, глаза мои слезились, и я всхлипывал, пытаясь сдержать рыдания, чтобы не выдать себя. Мысли путались, и я не мог осознать причину своего поведения, ибо страх не позволял собрать осколки сознания воедино. Я слышал, как трещат дрова в печи, чувствовал жар, исходивший от нее, запах свежих щей и ворчание бабушки немного отрезвили меня, даря ощущение безопасности.

– Где Коля? – услышал я голос матери. – С тобой же был, Жень.

– Сбежал, – в голосе брата ощущалась неловкость, – небось с детьми Шапкиных умотал куда-то.

– Нехорошо, – пробасил отец, явно поглаживая бороду. Ему вторил рёв младшего Митьки, который схватил деревянную ложку и тарабанил ею по столу.

– Не дело это, Жень, – кровать прогнулась под весом бабушки, и я увидел ее старческие ноги, обмотанные грубой тканью, и добротные лапти, которые она поставила на пол, а сама забралась на лежанку, – иди к Володе и спроси у него насчет Коленьки.

– Еще чего! – воспротивился брат. – Сам найдется, прибежит, как проголодается.

Я заскрипел зубами, думая о том, что голод – это последнее, что могло тревожить меня в тот момент. Где-то на периферии сознания маячила мысль предупредить домочадцев об опасности, притаившейся на реке. Однако, несмотря на юный возраст, я уже обладал долей рассудительности, подсказавшей мне, что раз никто из присутствующих не забил тревогу, то, стало быть, сейчас там все в полном порядке. И это значило, что тот ужас лишь пригрезился мне, или же в этом замешаны те самые бесы, которыми бабушка неоднократно пугала меня. И все же в силу детской непосредственности я решил поведать об увиденном.

Ползком выбравшись из-под кровати, я стряхнул пыль с рубахи и виновато посмотрел на отца, лицо которого начинало приобретать красноватый оттенок.

– Простите! – я, наконец, дал волю слезам. – Простите! Простите!

Я лепетал что-то бессвязное, пытаясь дать описание тому, что априори не поддавалось логическому обоснованию. Но меня никто не стал слушать, никто не пожелал понять. Сейчас во мне нет обиды, ибо члены моей семьи не относились к высокодуховному типу людей ввиду среды и происхождения, наложившего на них отпечаток обыденности. Меня отлупили и лишили ужина, наградив волной глумления.

– Чудачит наш Колька, – повторяла бабушка, разговаривая с соседкой Любой, – как бы дурной не вырос…

Слухи о моем возможном слабоумии быстро разнеслись по деревне, что вскоре отвратило от меня соседскую ребятню, сделав окончательным изгоем. Никто из семьи не пытался опровергнуть их благодаря стараниям Женьки, который теперь чувствовал себя свободным в своих похождениях и разгуле. Даже если я видел его отлынивающим от работы, то не мог нажаловаться отцу, ибо с того момента мои слова не принимались за правду.

Так Алента определил мою судьбу, раз за разом клеймя меня сумасшедшим, постепенно разрушая мою жизнь, ибо мое знание было ему неугодно.