Читать книгу Неладная сила - Елизавета Дворецкая - Страница 4

Погода держалась для этой поры суровая, чуть не всякий день заново принимался идти снег. По волости ширилось смятение. Говорили, что из-за каменного бога лето будет холодное и неурожайное – если еще будет! Раз-другой Куприяна спрашивали обиняком: не надо ли, мол, идолищу какую жертву принести, чтобы не вредил? Куприян только отмахивался: не ведаю ничего, идолу служить не стану! Через несколько дней Левша, сосед, рассказал: видели, мол, каменный бог кровью вымазан, петух и курица перед ним лежат зарезанные. Не ты ли, Куприян? Видно, кто-то испугался грядущего неурожая и попытался умилостивить бога, как делали пращуры. Тут Куприян с Устиньей встревожились не на шутку: дойдет до Новгорода, что в Великославльской волости, мол, снова идольская вера завелась, бывшего волхва первым к ответу потянут. А это уже такое дело – быть бы живу.

«Дед Замора небось, старый хрен, идолищу петуха зарезал, а я отвечай! – возмущался Куприян. – Ему-то что, он сам, поди, тому камню ровесник!»

Дед Замора и правда жил при Змеевом камне с незапамятных времен, сам Куприян помнил его с детства – и с тех пор одноглазый колдун не изменился. Будь в волости хоть одна церковь – священник уж не оставил бы это дело без внимания. Но теперь народ склонялся к тому, что раз церквей больше нет, придется просить о помощи старых богов.

Недавно появилась пролетная дикая утка, и мужчины по вечерам и рано утром ходили на охоту. Ходил и Куприян: он-то лучше всех знал места, где пролетают стаи, искусно пользовался манком и порой приносил по пять-шесть птиц. Устинья варила из них похлебку, а часть закоптили впрок.

Нынче Куприян как раз вернулся с удачного лова и рассказывал племяннице, которого селезня каким образом взял, а еще как лунь, заприметив плавающих на поверхности озерца подстреленных уток, пытался отнять у Куприяна добычу. Оба увлеклись и даже забыли о том, что досаждало все последние дни. Вдруг в рассказ ворвался лай Черныша во дворе, а за ним громкий стук в калитку и крики.

– Куприян! Хозяин! – перебивали друг друга несколько мужских голосов. – Отвори!

– Что за бес там колотится? – Куприян, переменившись в лице, встал со скамьи.

Устинья испуганно раскрыла глаза. От каменного бога они ждали любых пакостей и, не говоря об этом, почти не сомневались, что одним его появлением дело не окончится.

– А вот я вас… – в досаде пробормотал Куприян и взял из-под лавки топор.

Крики и стук не унимались. Куприян знаком велел Устинье оставаться в избе, но она, когда он вышел за порог, тоже скользнула к двери и, выглянув в щель, стала прислушиваться.

– Какой бес там ломится? – сердито крикнул Куприян, цыкнув на пса. – Чего надобно?

– Куприянушка! Отвори! – взывали два смутно знакомых голоса. – Беда такая! На тебя вся надежда!

– Кто там?

– Да это мы – Демка и Хоропун, из Сумежья!

– Гонятся за вами, что ли?

– Гонятся! Еще как!

Куприян отпер калитку, и во двор ввалились, мешая друг другу и давясь в узком проеме, двое. Демка Бесомыга был молотобойцем, подручным у сумежского кузнеца Ефрема, известный на всю волость задира, буян и шалопут. Хоропун, его приятель, нрава более смирного, но беспокойного, охотно поддерживал любое безобразие, затеянное Демкой. Куприян в эти дни не расположен был принимать гостей, а этим двоим и вовсе никто не радовался, но в хриплых голосах звучали неподдельный испуг и мольба.

На всякий случай Куприян выглянул, держа топор наготове, за ворота, но на деревенской улице все было тихо. Отчасти Куприян готов был увидеть каменного бога, что вернулся на знакомое место, но ничего такого поблизости не оказалось.

– Что такое? – В досаде он повернулся к незваным гостям. – Кто вас гонит? Пьяны вы, гулемыги!

Вид у него, грозно нахмуренного и с топором в руке, был такой, что два буяна присмирели.

– Н-не пьяны мы, Христом-богом! П-пойдем в дом, пусти, Христа ради! – молил Демка, без шапки на кудлатой голове, более обычного растрепанный.

– П-пусти, батюшка, век бога молить… – Хоропун весь трясся, как на морозе, и чуть было не упал на колени, ловя руку Куприяна. – Какое пьяны, кто ж в эту пору угостит?

Куприян смотрел на них в изумлении: Хоропун трусоват, но что могло так напугать Демку, который, как говорили, самого черта не боится?

– Ну, идите, только не шалить мне!

Иной хозяин не впустил бы этих двоих только ради их славы, но Куприян, сам боявшийся дурной славы, перед людьми не робел. Отказавшись от волхования, он расстался со своими шишигами-помощниками, но храбрость, непременная принадлежность колдовского ремесла, осталась при нем.

Устинья, с крыльца разглядев этих гостей, юркнула в бабий кут, задернула занавеску. Теперь они даже не догадаются, что молодая хозяйка дома, а она сможет не только слышать их, но и видеть в щелочку. В любое время она сочла бы за беду, пусть и небольшую, само появление в доме этих двоих, но сегодня их привела, судя по виду и дрожащим голосам, беда еще худшая.

Но какая?

– Что вы трясетесь, как лист осиновый? – Те же мысли пришли и Куприяну. – Змей, что ли, двухголовый напал на вас?

– Д-да кабы змей…

Демка как вошел в избу, так и рухнул на пол, привалившись спиной к скамье. Хоропун забился в угол.

– Д-дверь з-запри, батюшка, с-сделай милость! – взмолился он.

Куприян еще раз выглянул, но во дворе было пусто, снаружи тихо. Черныш, недовольный вторжением, бродил перед калиткой, но ничего худого не чуял.

– На, воды выпей! – Куприян положил на всякий случай топор к порогу, лезвием наружу, и подал Демке ковш воды.

То благодарно кивнул и стал пить. Утер бороду обтрепанным рукавом и глубоко вздохнул широкой грудью, приходя в себя. Сумежский молотобоец, несколькими годами моложе тридцати, был мужиком рослым, с сильными, немного покатыми плечами, длинными руками и могучими кулаками, которые охотно пускал в ход. На руках его вечно виднелись ожоги и ссадины, свежие и зажившие, на рябоватом лице с немного горбатым от переломов носом и рыжеватой бородкой привлекал внимание старый шрам от какой-то драки, рассекший левую бровь. Густые черные брови осеняли глубокие глазные впадины; большие темно-серые глаза, обычно имевшие дерзкое, вызывающее выражение, сейчас смотрели подавленно и недоуменно. Взгляд несколько блуждал, несмотря на попытки опомниться. Время от времени он безотчетно передергивал плечами.

– Ну, что ты всех собак всполошили? – Куприян остановился перед Демкой, уперев руки в бока. – Сатана, что ли, пришел за вами наконец?

Демка молча поднял на него глаза, и, вместо того чтобы ощериться, поднял руку и перекрестился.

– Сатана и приходил… – проныл из угла Хоропун, мужичок лет на пять помоложе Демки, с простым длинным лицом, сдавленным у висков, и соломенными волосами, которые смешно закручивались вокруг маковки и оттого вечно стояли торчком. Он уже несколько лет как был женат, но светлые усики до сих пор не росли как следует и напоминали перья. – Бог спас…

Хоропун жил с тестем, но пользовался малейшей возможностью, чтобы сбежать от сварливого семейства и вместе с Демкой – одиноким и вольным, как орел, – отправиться искать забав… на свою голову. В этот раз они, похоже, нашли столько, что хватило с лихвой.

– М-мы на уток было пошли, – начал рассказывать Демка, все еще сидя на полу и держа опустевший ковш. – Н-ну, знаешь, у Игорева оз-зера, где ельничек, б-березничек…

Раньше он не заикался, а теперь, как видно, хоть внешне и взял себя в руки, внутренне еще не одолел потрясения.

– Я знаю, где они летят, ты дело говори!

Куприян слушал, хмурясь, ожидая услышать о новых пакостях каменного бога.

– Там в лесу тропа совсем мокрая, мы и решили берегом обойти, по гривке. Пошли, идем… – Демка замер, втянул воздух расширенными ноздрями. – Где тропа к воде спускается… И вдруг смотрим – на берегу… домовина стоит…

– Чего? – Куприян качнулся к нему, будто недослышал, хотя ловил каждое слово. – Какая еще домовина?

– Ну, гроб! Как есть. Новый такой, дубовый, будто вчера выструган…

…На первый взгляд Демка и Хоропун отметили каждый про себя, что озеро вынесло большое бревно и теперь оно лежит на песке, в паре шагов от воды. Но, проходя мимо, заметили, что ближний конец не обломан, совершенно гладок, а посередине бревно огибает продольная, длинная и слишком ровная щель. Демка, человек любопытный, подошел посмотреть поближе. Не доходя нескольких шагов, понял, что ему это напоминает, и отшатнулся назад, одновременно ловя за плечо идущего за ним приятеля.

– Стой! – Застыв на месте, Демка еще раз оглядел находку. – Это ж… домовина.

Внутри продрало холодом. Как назло, ветер унялся, бор замолчал, над озером повисла тишина. В неподвижном воздухе неподвижный одинокий гроб казался… затаившимся. Ждущим. Демка хотел попятиться, но сдержался: как бы Хоропун его трусом не посчитал. Мнение Хоропуна для него ничего не значило, как он себя уверял, но переступить через такую опасность не мог, будто глядел сам на себя Хоропуновыми глазами. Он-то, Демка Бесомыга, первый забияка волости, испугается какой-то деревяшки!

– Это что же… кладбище где подмыло? – прошептал у него за спиной Хоропун.

Ему тоже хотелось отойти, но он, в свой черед, боялся опозориться перед Демкой.

– Подмыло? Это где это у нас кладбище на берегу? При церквях они. А церкви где? У нас в Сумежье не подмывало ничего.

– А в Марогоще?

– Кабы там чего подмыло, то в Хвойну понесло бы и в Ниву, а не сюда. Нету здесь кладбищ, откуда принесло бы. На Игоревом озере не хоронят, а впадает сюда одна Талица. По ней такая громадина не пройдет.

Речка Талица, единственная впадавшая в питаемое ключами озеро, даже в половодье была слишком мелкой, чтобы по ней мог проплыть, влекомый течением, такой большой и тяжелый предмет.

– Может, это какое… старинное совсем кладбище? Жальник?

– А коли старинное, чего ж гроб такой новый? Ты гляди – не гнилой, не грязный.

Домовина, вытесанная из двух половин расколотого дубового ствола, потемнела, но выглядела совершенно целой и чистой.

– По виду, и в земле-то не бывал. Так может, его только сработали! – сообразил Хоропун и чуть не засмеялся. – Сработали, везли куда, да и обронили! Может, кто через брод ехал, оно с телеги и упало!

– Ну, может…

– Может, он и вовсе пустой! Слушай, – пришедшая мысль оживила Хоропуна, и он подергал Демку за рукав поношенного, провонявшего дымом кузницы кожуха, – а давай заберем. Припрячем пока, если искать никто не будет – продадим. Он вон какой ладный, хоть боярину впору! Хорошие куны можно взять! Только чур, пополам! Я первый придумал!

Хоропун, более хлипкий, понимал, что без Демки, жилистого и сильного, ему дубовый гроб не утащить и пустым.

Мысль о хороших кунах Демку, жившего в вечной нужде, было прельстила, и он сделал шаг к гробу. Став возможной добычей, тот пугать перестал.

– А если он не пустой? – Демка снова замер. – Может, его, когда сронили, на кладбище везли? Может, там старушонка внутри какая? Ее куда?

– Куда? Да в воду! – хихикнул Хоропун. – На что нам невесть чья старушонка? Была б молодая…

– Тьфу на тебя! – Демка брезгливо обернулся.

– Да я ж не про то…

Они еще помолчали, осматривая свою находку и надеясь по виду понять, есть ли что внутри.

– Если там старушонка, я к ней не притронусь, – решил Демка. – Пусть ее черти гложут.

– Да может, там нет никого! А мы такую вещь богатую бросим! – Хоропун явно страдал от такой расточительности. – Давай глянем!

– Глянем?

– Ну, только крышку поднимем немножечко… тихонечко… одним глазком глянем, – уговаривал Хоропун, изнывая от любопытства и алчности. – Может, там нет никого!

– Иди глянь, коли тебе охота. – Демка насупился.

Искушение боролось в нем с настороженностью и здравым смыслом, коих он не был совсем уж лишен.

– Я бы… да я крышку не подыму. Она вон какая толстая да тяжелая. Это тебе только…

– Не нужна мне эта чертова крышка! – Демка передернул плечами и сплюнул. – Пойдем отсюда! Пусть кто потерял свою старушонку, тот и берет.

– Ну а если там нет никого! – почти завыл одолеваемый жадностью Хоропун. – Давай глянем! Если есть кто – оставим так.

Демка не ответил, но снова приблизился к гробу. Хорошая, добротная работа наводила на мысль о богатстве. У кого же из богачей кто-то в родне помер? Слухов таких, чтобы где-то видные люди творили поминки, до Сумежья не доходило, а туда, как в волостной погост, стекались все новости, и важные, и всякий бабий вздор. Демка же, любитель болтаться на людях – а чего у себя в избенке сидеть, с пауками? – всегда знал, где что творится.

Может, правда, у кого в дому старушонка только готовится богу душу отдать, а гроб ей сготовили заранее? Может, Тверьша или Чермен сейчас мечутся, для мамаши своей гроб потерянный ищут? Навести на след – уж куну-другую дадут.

Демку разбирало любопытство, понемногу отодвигая робость. Сам не заметил, как оказался возле гроба. Наклонился, прикоснулся к холодной твердой древесине – влажной, но не отсыревшей. По сему судя, домовина пробыла в воде не так уж долго.

Руки сами взялись за крышку и чуть приподняли. Если внутри кто-то есть, сейчас станет ясно…

Демка ждал волны трупной вони, но ее не было. Даже наоборот: вдруг повеяло неким духом, свежим и приятным, подумалось о каких-то цветах… Может, яблоневый цвет, хоть ему еще не время. Лежалого трупа там точно нет.

Взявшись обеими руками, Демка сдвинул крышку…

Одновременно вскрикнув, они с Хоропуном отскочили в разные стороны. Уговорили себя, что гроб пустой – и ошиблись.

– Ежкина касть! – просипел Хоропун.

В гробу лежало тело. Это оказалась вовсе не старушонка, а напротив, совсем молодая женщина… даже девка, судя по двум светлым косам. Оба мужика смотрели, завороженные. Демка сделал шаг снова к гробу.

– Эт-то к-кто ж т-такая? – заикаясь от изумления, выдавил Хоропун.

Демка отвечал только недоуменным молчанием. Любитель шататься зимой по супредкам, а в начале лета по гуляньям погостов и деревень, он считал, что знает всех красивых девок и молодых баб волости. Но это лицо он видел впервые – точеное, белое, прекрасное и пугающее, как… как те белые тонкие цветки, что вылезают еще среди последнего снега и служат знаком прихода лихорадок-повесенниц.

Кто это? Да если бы была где, хоть в дальней деревне, такая девка, неужто он бы о ней не услышал? Это ж какая красавица… лебедь белая… прямо царевна! Откуда царевне взяться в Великославльской волости, куда со времен княгини Ольги ни одна знатная особа не показывалась? Но как может простая девка иметь такое белое личико, такие золотые косы – длиной в половину тела… А платье! Демка только сейчас разглядел – из голубой парчи, в золотых цветах, по вороту шито жемчугом…

– В-вот тебе и старушонка… – прохрипел позади Хоропун, и Демка вздрогнул. – Откуда ж к нам такую принесло?

– С того света, вестимо, – шепотом ответил Демка, будто боялся разбудить красавицу.

– У нас в волости таких и нету.

– Откуда ж у нас? Это только у бояр… у князей каких…

– А перстни у нее какие – видел? – завистливо выдохнул Хоропун. – Ты глянь! Золотые! С каменьями!

Демка поглядел на руки покойницы, сложенные, как водится, на груди. И правда – на каждой руке по три золотых перстня с узорами, с зернью, с разноцветными камнями: красными, зелеными, лиловыми. С жемчугом…

– Да на один такой перстень можно новый двор поставить! – шептал Хоропун. – Скотины завести!

Весенние вечера коротки: вот только светило солнце, а потом вдруг тьма. Над берегом уплотнялись легкие сумерки, но казалось, загадочная красавица сама источает сияние. Ее перстни, золотые нити парчи на платье, жемчужное шитье ворота мерцали, перемигивались искрами. Такие перстни Демка видел только у Нежаты Нездинича, богатого боярина, чья семья издавна правила Великославльской волостью и собирала здесь дань для князя новгородского. Но появления на пустом озерном берегу мертвой боярышни в домовине это никак не объясняло.

– Вот бы хоть один такой перстенечек! – шепотом ныл за левым плечом Хоропун. – Хоть самый маленький! Подешевле какой!

– Ты что же, – говоря это, Демка не мог оторвать глаз от белых рук красавицы, – взять у нее хочешь?

– Да ей ведь уже не нужно! А нам бы… мы бы… ох и разживемся! Хозяйство завести… с холопами! Уже бы и работать не надо, а знай сиди отдыхай, меды распивай! Тестя пинком бы со двора проводил… да и Агашку за ним – я б тогда себе жену сыскал не ей чета! При таком-то богатстве!

Демка представил себя богатым – в новой хорошей одежде, на каком-то новом просторном дворе. И не работай, а знай ходи по гулянкам… Тогда бы девки от него носы воротить перестали…

– Что коли мы хоть один снимем? – шептал Хоропун. – Никто и не заметит. Кто знает, сколько их было у нее? Сколько такой перстень стоить может? Хоть вон тот, с жабиком[6]?

– Да кто б его знал…

Демка придвинулся ближе, желая оценить если не стоимость перстней – что он в этом понимал? – то хотя бы тонкость работы. Такую красоту, может, только в Новгороде сделают. Они тут, с Ефремом, привыкшие ковать из серебра и лить из бронзы и меди простые перстеньки и заушницы, с таким не управятся. Даже и старый кузнец Деряга, кому Демка еще мальцом был отдан на выучку, не делал таких перстней.

Нестерпимо захотелось хоть в руках подержать, рассмотреть получше.

– Эх, я бы… мне бы… Давай снимем один! – Хоропун за плечом аж приплясывал на песке. – Мы поглядим только и назад отдадим… положим то есть.

– Н-нет… грех это… – Демка мотнул головой.

А глаза не желали расставаться с перстнями на тонких белых пальцах.

– Да какой же грех – посмотреть только! Греха ты боишься, ага! Никогда ты, Демка, грехов не боялся! Покойницы ты боишься, вот что!

– Я покойницы боюсь? – Демка сердито оглянулся.

– Ну а то ж! Не боялся бы – давно бы… Что она нам сделает – она же мертвая!

– Не боюсь я!

– А не боишься, чего же застыл?

– Грех это – мертвецов обирать!

– Эким ты праведником стал – хоть сажай тебя заместо отца Ефросина монашек упасать! Боязно тебе! Небось уже в портки напустил!

В досаде Демка сильным и быстрым движением врезал Хоропуну локтем в живот. Тот со сдавленным криком согнулся, а Демка шагнул к гробу. Наклонился, вглядываясь в мертвое лицо. Хороша дева, будто сладкий сон. И не скажешь, что мертвая – ни следа разложения. Ни темных кругов у глаз, ни пятен, ни даже восковой бледности. Белая кожа, румяные пухлые губки. Будь она живая, вот бы…

Когда Демка наклонился, цветочный запах даже усилился. Вот он откуда – у основания девичьих кос были вплетены пучки цветов – белых и желтых – совершенно свежих, какими они бывают, когда растут из земли. Даже увянуть не успели. Да когда же покойницу положили в этот гроб?

Как во сне, будто двигала им чужая воля, Демка протянул руку и слегка коснулся руки красавицы. Кожа ее была холодной как лед, развеивая морок, будто она жива и только спит. Она мертва, как кусок льда. Может, ее погребли среди зимы, вот и пролежала до весны, избежав тления, а теперь и правда весенними водами подмыло…

Грубые пальцы Демки коснулись перстня на указательном пальце покойницы – с голубым глазком бирюзы. Перстень тоже был холодным как лед – обжег, как раскаленный, но к ожогам Демке было не привыкать.

Двумя пальцами он взялся на перстень и потянул – просто проверить, сойдет ли…

Мертвая рука птицей взлетела над девичьей грудью и ответила Демке пощечину.

Звонкий удар ледяной руки оглушил – во всех смыслах. На щетинистой щеке Демки загорелось пятно боли, зазвенело в ушах. Демку отбросило от гроба, и он обнаружил себя сидящим на холодном влажном песке. Не очнулся толком, но понял – надо уносить ноги…