Читать книгу Неладная сила - Елизавета Дворецкая - Страница 5

– М-мы того, как через лес бежали – я не помню, – сипло рассказывал Демка, сидя на полу в Куприяновой избе и то и дело вздрагивая и безотчетно крестясь. – Все м-мерещилось, она за нами бежит. А может, не она, а ч-ч-черти всякие.

– Трещало по лесу, в-выло! – подхватил из угла Хоропун. – Н-ноги подгибались!

– С-слыхал я, что, бывало, кости мертвые на посиделки к озорным девкам ходят. И что, мол, приходит покойник, коли его обидели чем… Но то байки! Я думал, болтовня бабья…

– Вспомнишь теперь, как сам обертуном рядился! – хмыкнул Куприян.

Он намекал на случай позапрошлой зимой, когда Демка с пятью-шестью молодыми приятелями явился на супредки в Барсуки. В этой деревне принято девкам зимой собираться в чьей-нибудь бане, что побольше, там и принимают приходящих в гости парней. Парни явились в берестяных личинах, дескать, угадайте, кто мы, орешков дадим. А пока девки гадали, у одной упало веретено. Наклонилась за ним – и увидела, что у неведомых гостей из-под кожухов висят волчьи хвосты… Визгу тогда было…

– Шутки шутками. А тут… – Демка коснулся щеки, где еще краснело на скуле уходящее под бороду широкое пятно, – все правда же! И не представить себе такого страха!

– Хе! – хмыкнул Куприян. – Мне-то не рассказывайте! Уж я-то видал такой страх, что у вас, шалопутов, от него бы и дух вон! В нашем ремесле… – он запнулся, – в том, бывшем, без отваги нельзя. Иначе чер… помощнички служить не станут, а самого тебя разорвут.

Устинья у себя за занавеской поморщилась и перекрестилась. Куприяну вспомнилось то время, когда он волховал и многих помощников имел, бесов невидимых. Чтобы заполучить их и держать в повиновении, волхву немалая храбрость требуется, в ней его сила и есть.

– До сих пор у меня тут, – Демка притронулся к щеке, – и огнем горит, и морозом веет. Внутри будто заледенело все.

– Это тебе в баню надо – отогреваться. А от меня чего хотите? – хмуро спросил Куприян.

Стоя перед ними, он уставил руки в бока, бросая вызов новой беде. Ясно было, почему эти двое, напуганные до дрожи и заикания неведомой покойницей, прибежали прямо к нему. О его былой колдовской силе вся волость знает: люди видят в нем того, кто способен бороться с нечистой силой. Но ох как не хотелось Куприяну возвращаться к старому!

– Ты бы как-нибудь… отшептал, что ли? – Демка поднял на него угрюмые и просительные глаза. – Чтобы отпустило… в то я сам весь ледяной. Куда ни гляну – везде она мне мерещится, и будто кожа с нее сползает, а под ней чернота…

– Ну а ты чего хотел, дуботолк! Это ж додуматься – мертвеца в гробу обокрасть! Ты нехристь, что ли, совсем?

– Да я не обокрасть! Посмотреть только…

– Ну вот ты ей и расскажи, как опять увидишь – хотел, мол, на тонкую работу подивиться! А красть – ни боже мой! Ты ж не такой!

– Я не такой! – Демка глянул на Куприяна с вызовом. – Я, может, шалопут и бесомыга, но не вор!

– Ну да!

– Где я чего украл? Ну… может, с огорода чего… будто Васьян с парочки реп обеднеет!

– Ты голоден?

От тихого женского голоса все в избе вздрогнули, Демка подскочил, как подброшенный, и принял стойку, будто драться. В щели отодвинутой занавески у бабьего кута появилось лицо Устиньи – она давно уже высунулась, чтобы лучше слышать эту дивную повесть, но ее никто не замечал.

Демка уставился на девушку, вгляделся. Лицо его прояснилось: от одного появления Устиньи делалось светлее в глазах и чище, покойнее на душе. С узким лицом, высокими скулами, чуть впалыми щеками и большими светло-серыми глазами, она была не то чтобы красавица, но каждая черта ее лица казалась уместной, и все вместе они так хорошо ладили, что это заменяло красоту. Черные густые ресницы, темные брови придавали ее лицу вид неброской роскоши, наводя на мысль о соболях. Люди толковали: ей бы княгиней родиться. Вид ее, свежий и строгий, внушал и влечение, и почтение разом, так что даже у Демки, порой встречавшего ее на гуляньях и посиделках, не поворачивался язык отпустить какую-нибудь похабную шутку. Не будучи особенно богатой, Устинья считалась из лучших невест в волости: казалось, в ее руках простая пряжа превращалась в золотую. Такие, как Демка, могли лишь завидовать, глядя на нее, чьему-то будущему счастью. Она как те перстни дорогие – но тут попробуй тронь! Прошлым летом все ждали, что к ней посватается «вещий пономарь», Воята Новгородец, но тот, как сгинул без вести отец Касьян, так и убрался к себе в Новгород, не заведя речи о свадьбе. И это даже Демка воспринял с тайным облегчением, хотя ему-то какая корысть?

– Вечер… тебе, Устинья, – буркнул Демка. – Напугала…

Устинья, как ни была встревожена, а усмехнулась, выходя из кута.

– Я – да тебя напугала? Тебя, Демка?

– Тут испугаешься!

– Он теперь от всякой девки шарахаться будет! – хихикнул Хоропун. – После того как его покойница белой ручкой приласкала.

– Пасть заткни, недомыка! – огрызнулся Демка. – Не буду я… от всякой девки… Это ты меня подбил, дурак! Чучело гороховое!

– Мы хотели уток пострелять, в глине запечь, – ответил Устинье Хоропун. – Да вон что вышло!

– А теперь и брюхо подводит, и кусок в горло не полезет! – буркнул Демка.

– Святой водой бы! – вздохнула Устинья. – Да где ее теперь взять, кроме монастыря, а туда…

– К утра доберешься, – окончил Куприян.

– Я по такой темени никуда не пойду! – отрезал Демка. – Из дома выгоните – под крыльцом у вас буду спать.

– Черныш тебе нос откусит, – усмехнулась Устинья.

– Я сам ему откушу.

Устинья вздохнула: щетинистый, кудлатый, с тревожными и злыми глазами, в потертом кожухе и обтрепанной рубахе, Демка и правда напоминал неухоженного пса. Она знала его много лет, но, кажется, ни разу еще не видела напуганным. То и дело он безотчетно трогал пятно на щеке, но тут же отдергивал руку.

– А это было-то где… ну, где вы нашли… это… – начала Устинья. – Это там, где… идол каменный?

Демка взглянул на Хоропуна, подумал, потом опять переменился в лице.

– Ёжкина касть! А ведь правда. Там, на опушке, идолище и стоит. Мы его было приметили, а потом эту… домовину увидели, про каменный тот хрен и забыли…

– Думаешь, это ворог наш ту покойницу… – начал Куприян, сам еще не понимая, какая может быть связь.

Но какая-то уж точно есть! Сперва каменный бог, не желающий оставаться ни в земле, ни под водой. Потом покойница, которой тоже положено быть в земле, а она оказалась в воде и оттуда ее несло на берег – прямиком к тому богу!

Устинья опустила голову и отвернулась – чтобы не видно было, как она покраснела, догадавшись позже всех, что каменный бог похож вовсе не на гриб…

* * *

Куприян ворчал, что выставит незваных гостей спать под крыльцо, но Устинья за них заступилась. Легко быть приветливым с приятными людьми, но в такой доброте и заслуги нет. Заповедь божия предназначена для тех, кто сам любви не внушает. Она даже собрала двоим страдальцам кое-чего поесть. Шептать Куприян отказался, велел молиться, указывая на пару резных икон в красном углу. Предложение это Демку с Хоропуном озадачило. Власьева церковь в Сумежье стояла запертая с прошлого лета, с того дня, как отец Касьян исчез; нашли потом только его лошадь и всю одежду близ Ящерова погоста, а тела, живого или мертвого, так и не сыскали. С тех пор оба шалопута, похоже, и не молились ни разу. Подходящих молитв они не знали, и Устинья стала их учить.

– Михаил-Архангел, Гавриил-Архангел, Никола Милостив! Снидите с небес, и снесите ключи, и замкните колдуну и колдунье, ведуну и ведунье, упырю и упырице пасть крепко-накрепко, твердо-натвердо! – напевно читала по памяти Устинья. – И сойдет Никола Милостив, и снесет железа, огородит железным тыном со всех четырех сторон от земли до небес, и запирает на двенадцать замков, и отдает те ключи святому старцу Панфирию, и относит святой старец Панфирий те ключи на окиян-море, и кладет те ключи под бел-горюч-камень. По морю синему никому не хаживать, тех ключей никому не нахаживать…

Несмотря на молодость, Устинья была искусницей по части оберегающих молитв и знала их множество, на все возможные случаи. Она говорила, что ее научила мать, но в волости считали это заслугой Куприяна. Колдун пользуется заговорами, которые шепчет тихонько, чтобы никто не разобрал слов – иначе утратят силу, – а Устинья обращала молитвы к небесным владыкам, не делая из этого тайны. Голос ее, негромкий и ровный, уверенный и нежный, очаровывал сам по себе; едва она начинала, казалось, с неба спускается невидимый луч, а в нем – ангелы, готовые принять ее просьбы и отнести к высшему престолу.

– Михаил-Архангел, Гавриил-Архангел… – бормотал Хоропун, охотно бухнувшись на колени и кланяясь лбом в пол.

Демка косился на Устинью дикими глазами: сроду не было такого, чтобы девка чему-то его учила! Но слишком памятен был страх, пережитый на озере. В глубине души тлело убеждение: если одна девка напугала до заикания, то противостоять ей может только другая девка. Общество Устиньи и смущало его, и успокаивало. Что Устинья из всех девок волости самая «хитрая», никто не сомневался. Все знали, что она не замуж, а в Усть-Хвойский монастырь собирается, только и ждет, пока мать Агния, игуменья, благословение даст.

– А еще так: Михаил-Архангел, заслони ты меня, раба Божия Демьяна, железною дверью и запри тридевятью замками-ключами. И глаголет мне, рабу Божию Демьяну, Михаил-Архангел: заслоню я тебя, раба Божия Демьяна, железною дверью, и замкну тридевятью замками-ключами, и дам ключи звездам… Звезды вы ясные, возьмите ключи, отнесите на небеса!

Поначалу дело шло туго. Даже называть самого себя полным именем Демке был трудно – с рождения привык быть просто Демкой, хотя ровесников его, имеющих жен, детей и свое хозяйство, давно уже именуют уважительно. Он же и женился лет десять назад как-то случайно, «грех прикрыть», как толковали бабы, да путной жизни не вышло. Жена его только и знала, что жаловаться на свою горькую долю, и когда она года через два умерла, Демка вздохнул с облегчением. Но случай с драчливой покойницей навел на мысль: уж не слишком ли долго он испытывает терпение божие? Не пора ли опомниться, пока черти за ноги не уволокли? Эта же мысль несла растерянность: опомниться – это как? Никак по-другому он жить не умел.

– Повторяй утром и вечером, и всякий раз, как будет тебе дурное мерещиться! – наставляла Устинья. – Бога на помощь призывай, и не тронет тебя никакая упырица!

Успокоившись, Демка устыдился своего недавнего страха – настолько, что даже взял свой пропахший дымом кузницы обтрепанный кожух и повернулся к двери.

– Пойду я, что ли… Спаси вас бог, хозяева, за приют…

– Да куда ты! – осадил его Куприян, кивая на оконце. – Ночь на дворе!

– В Сумежье пойду. Ну ее к бесам, девки той… Мне завтра с утра в кузню, работы нынче много, Ефрем браниться будет.

Демка решил больше не бояться, хотя в глазах, при мысли о верстах пути в Сумежье через ночной лес, мелькала неуверенность. Вот пойдешь – а она навстречу…

– Я никуда ночью не пойду! – Хоропун аж вцепился в лавку, на какой сидел. – Хоть поленом гони!

– А ты как знаешь!

– Да сиди! – махнул рукой Куприян. – Вон, на лавке ляжешь, а светает нынче рано – на заре и пойдешь.

Демка покосился на Устинью, она подавила вздох. Оставлять эту пару на ночь ей совсем не хотелось, но милосердие и не должно быть легким.

– Оставайтесь, – приветливо сказала она. – Места не просидите.

Демка неуверенно опустил кожух обратно на пол и сел.

– А то как начнут по дороге всякие чуда и дива пугать, – пожаловался Хоропун, – тут и не приметишь, как богу душу отдашь.

– Да уж кто трусоват, тот и отдаст! – посмеялся Куприян. – Не видали вы еще страха.

– А ты видал? – Демка бросил на него взгляд из-под упавших на лоб темно-русых кудрей.

– Нам как без этого? Хоть то дело прошлое, я, слава богу, от тех дел отошел, а помню, как было. Кто труслив, тому в нашем… в том колдовском ремесле делать нечего. Никогда боязливый силу истинную не обретет. А кто храбр, тот и знание возьмет, и с ним власть над теми получит, кто силу дает. Вот так!

– Кто же это – кто силу дает? – отчасти небрежно спросил Демка. – Черти, что ли?

– А вот кто! Не испугаешься – будешь власть над тем светом иметь. А испугаешься – так и пробегаешь всю жизнь, как заяц.

– Да я бы может… – Сравнения с зайцем Демка не мог стерпеть. – Кабы знать… ты про что говоришь – про то, как колдуном делаются? Так это ж человек, который сам желает, готовится… А мы и не хотели никакого того света…

– За утками пошли! – пискнул Хоропун. – Вот я и манок взял.

– А тут она… откуда взялась только! Я бы, может, если знал… тоже не испугался.

– Посмотрел бы я, как ты не испугаешься! Знаешь, как в наше-то время знахарями делались? Слыхал ты про старого Крушину, по прозванью Батожок? Нет? Да вы не застали его. Он попу Касьяну был отцом, да и брату его, Страхоте.

– Про Страхоту кто же не слышал? – подал голос Хоропун.

– Крушина был могучий волхв, и в батожке его рябиновом тьма-тьмущая бесов обитала, – продолжал Куприян. – И вот, коли кто хотел ведовству учиться, шел к нему и просил науки. Знаете, где его изба? В лесу глухом, там он один и жил, с зверями лесными. Он и отвечал: ну, коли хочешь учиться, приходи в полночь. И вот придет к нему в полночь такой человек. Крушина пошепчет, пошепчет, и глядь – из-за печи выходит пес черный, или жаба огромная, или свинья, тоже черная. А глаза желтым горят, прямо насквозь тебя пронзают! Крушина и говорит: полезай, говорит, к ней в пасть! А она, жаба эта или свинья, как пасть раззявит – а в ней пламя пышет! Вот ты полез бы? – обратился он к Демке.

– А чего же нет? – хмыкнул тот и бросил беглый взгляд на Устинью. – Я к огню-то сызмальства привычен. Меня тетка Мавронья, крестная, с семи лет на выучку к Деряге-кузнецу отдала. Огня-то я не боюсь!

– В горне кузнечном – огонь небесный, святой, от Ильи-Громовника, от Кузьмы и Демьяна, святых братьев, даден. А в такой жабе – пламя бездны преисподней. – Куприян понизил голос и боязливо огляделся. – Поглядел бы я, как ты туда полез бы!

– А и погляди! – Сомнений в своей храбрости Демка не терпел. – Пойдем к той избе, где твой Крушина!

– Он помер давно. Изба, поди, завалилась совсем. Ее, пожалуй, и не сыщет никто – один отец Касьян, я так мню, туда дорогу помнил, а как он сгинул, так и все. А я от тех дел давно отстал! Господь меня пожалел – наставил на ум, чтобы душу не сгубил.

– Ты, Куприянушка, тоже так знание свое получил – через жабу? – спросил Хоропун.

– А я… Меня в двенадцать лет родители к деду Заморе отвели. Долго им детей не посылалось, они у деда Заморы просили волхования, чтобы, стало быть, потомство иметь, он и помог, да положил зарок, чтобы сына их к нему на выучку привести. Меня то есть. Они и привели. Родители мои были болванному поклонению привержены, – Куприян вздохнул, – оттого и просили помощи у бесов. И вот повел меня дед Замора в полночь глухую к Змееву камню. Велел стоять и с места не трогаться, что ни случись. Я стою. А он вокруг камня ходит противусолонь и заклятья бормочет. Ходил, ходил, а потом кричит: гляди! Я гляжу – а камень Змеев и не камень вовсе, а самого змея голова. Глаза на ней, и пасть – поболее иной двери. Прямо на меня смотрит, и в глазах огонечки зеленые горят…

Слушателей передернуло – даже Устинью. Никогда раньше ее дядька не рассказывал о своем посвящении, да и странно, что решил поделиться этим с такими ненадежными людьми, как Демка и Хоропун. В избе было темно, горела одна лучина, в деревне все давно затихло. Навалилось ощущение огромности ждущей тьмы, и даже Устинья невольно увидела ту деву из гроба, что стоит прямо под оконцем и слушает живые голоса…

– И вот так медленно пасть его раскрывается, – понизив голос и вынуждая вслушиваться, рассказывал Куприян, – и лязг такой раздается… куда там вашей домовине. Крушина мне говорит: полезай! Я было побоялся: отрок еще был, что мне там, двенадцать лет. А он говорит: полезай, иначе все равно тебе живым не быть. Уйдешь просто так – и году не пройдет, как исчахнешь. Я думаю, ладно, двумя смертям не бывать. И полез к нему в пасть…

Настала тишина.

– И что там? – прошептал Хоропун. – Огонь?

– А там… – Куприян вздохнул, – я на тот свет самый попал. А что я видел, того не скажу, нет позволения. Только кто через тот свет пройдет, бояться уже ничего не станет – ни на этом свете, ни на том. А вы, – его голос вдруг сделался повелительным, – заснете сейчас, а утром как проснетесь, ни слова из речей моих не вспомните! Все, спать, я сказал!

Хоропун без звука повалился на бок и заснул. Демка тоже сполз на пол с лавки и улегся, укрываясь своим кожухом.

– Ступай на печь, Устя, – велел Куприян. – А я на конике[7] лягу.

Устинья, тоже уставшая за вечер, послушно полезла на печь. Куприян улегся на коник перед печью, между нею и гостями. Засыпая, она повторяла молитву к Михаилу-Архангелу, а где-то на задворках мелькала мысль: узнает кто, что Демка Бесомыга у них в дому ночевал, сплетен не оберешься…

* * *

Наутро Демка мог бы счесть вчерашнее приключение сном, если бы не красное пятно на щеке – оно не сошло, и касаться его было больно. Пришло время решать, что делать дальше. Ведь если красавица в домовине Демке с Хоропуном не привиделась, то она так и лежит там, на берегу, возле каменного идолища.

А если не лежит? Если она уже выбралась из домовины и… и что? От одной такой мысли передергивало.

– Я домой! – заявил Хоропун, проснувшись утром. – Благодарю за хлеб-соль, за ласку, но меня там Агашка с тестем обыскались! Еще сейчас драться полезет – скажет, у какой-то гульни ты, мухоблуд, ночевал…

– Пасть заткни! – Демка отвесил ему подзатыльник и бросил виноватый взгляд на Устинью, которая могла отнести это к себе. – Тебя люди по добру приютили, а ты лаешься!

– Да это не я, это Агашка!

– Пойдем, дядя Куприян, сходим к озеру, – попросил Демка. – Уж я бы… – он оглядел себя, но ничего ценного не обрел, – кожух отдал бы, чтобы мне эта дрянь привиделась! Ну а вдруг она и правда там?

Не очень-то Куприяну хотелось вмешиваться в это дело, но Устинья поддержала Демку. Встретив взгляд племянницы, Куприян вздохнул и потянулся за топором. Что за покойница, он знать не знал, но подозревал связь между ее появлением и каменным богом, которого сам нашел на отцовом поле.

– Не боишься? – поддел он Демку, пока одевались. – Там краса ненаглядная тебя-то и поджидает. Видать, полюбился ты ей.

– Не боюсь! – угрюмо отвечал Демка. – Пусть полезет – сам ее угощу!

В эту пору всякому хватало работы – мужчинам в поле, женщинам при доме и в огородах, но явление странной пары, – Куприяна с топором за поясом и Демки с красным пятном на щеке, – в Барсуках не прошло незамеченным. Тетка Хавра тут же связала Демкину красную щеку с домогательствами к Устинье и побежала рассказывать, что Куприян Демку в лес казнить повел за обиду племяннице. Люди сомневались, что Демка, всем здесь хорошо известный, так смирно пошел на казнь, но Хавра не растерялась: Куприян-то, видать, его заворожил, чарами опутал! Вот и бредет, сам себя не помня. Такие новости не давали усидеть на месте, и народ пустился следом. К Игореву озеру Куприян и Демка подошли, сопровождаемые толпой человек в десять.

Еще с тропы, выводящей из леса, Демка окинул край берега быстрым ищущим взглядом. Пусто!

– Авось ее черти назад унесли! – прошептал он, крестясь. – Михаил-Архангел, Гавриил-Архангел!

При этом имени на память ему пришел Воята Новгородец, которого сам же Демка прошлой зимой прозвал Гавриилом Архангелом. Окажись тот здесь – не сробел бы. Ему, пономарю власьевскому, сила была дана нечисть одолевать. Демка, зная жизнь свою беспутную, о такой же силе мог только мечтать, но ревнивая мысль о Вояте укрепила дух. Стать таким же праведным он не может, но уж и трусом не будет! Особенно на глазах у Устиньи…

Но едва они с Куприяном вышли на берег – посмотреть место, где вчера стояла домовина, – как Куприян охнул.

Домовина никуда не делась! Напротив, она заметно отодвинулась от воды и теперь стояла почти вплотную к каменному богу.

Заметив это, Куприян остановился на другом краю опушки. Рядом сопел Демка, мрачно глядя на домовину и сердито раздувая ноздри.

– Вы ее вытащили?

– И не трогали. Очень нам надо! Пусть бы черти ее таскали! Она вон там стояла, как мы ушли… то есть убежали.

– Желанныи матушки! – раздался за плечом у Куприяна голос деда Быльчи. – Да ты ж ему и гробок приготовил! Я не верил – а гляди-ка, правда истинная!

Куприян обернулся и обнаружил позади себя с десяток знакомых лиц, полных любопытства.

– Прослышали уже?

– Да Хавра по всем дворам разнесла. Мол, Куприян Демку сумежского казнить повел. Я думал, врет баба – а вон у тебя и гробок готов! Это где ж такой ладный сработали? – Дед Быльча тоже оценил хорошую работу.

– Сам ты врешь, дед! – окрысился Демка. – Никто меня не повел казнить! А в том гробу девка лежит.

– Устинья? – ахнула позади Быльчи Лукишка, Великушина жена. – Так ты что же, порешил девку, волколак нечесаный?

– Да вы сбесились! – Демка разъярился. – Знать я не знаю той девки, чертовой свояченицы! Подите сами гляньте. Может, признает ее кто.

Народ помялся, но все же, побуждаемый любопытством и ободренный присутствием Куприяна, подтянулся поближе. Десять раз перекрестясь, крышку подняли. Демка напрягся, но ничего страшного не произошло. Не видя со своего места, что там в гробу, он наблюдал за лицами барсуковских. На лицах этих было смятение, удивление, тревога… Люди переглядывались, что-то спрашивали друг у друга, то и дело крестились.

– Пойти глянуть… – буркнул Куприян и тоже подошел.

Как ни крепился, природное любопытство одолело. Посмотрел немного, потом вернулся к Демке.

– Где ты там красавицу нашел, а, Бесомыга? Одурел совсем без бабы, тебе небось и в пне еловом девка померещится.

– Что там?

– Баба какая-то. Тело целое, не истлело, но видно, что лет двести как умерла. Кожа да кости, и то все желтое… косы серые… мертвеница как есть.

– А надето на ней что? – еще раз холодея, спросил Демка.

– Рубаха серая. А я уж тебе было поверил, де парча с жемчугами…

Демка едва одолел искушение снова подойти и посмотреть. Куда же делась златокосая красавица в голубой парче? Золотых колец, судя по несколько брезгливым лицам, на этих сухих, как кости, пальцах тоже никто не углядел. Демка потер лоб; рука слегка дрожала. Это не та покойница. Но не могли же ее подменить! Не зная, что и думать, он повернулся и пошел прочь.

– Эх, был бы здесь Воята Новгородец! – слышал Демка у себя за спиной. – Он бы сию загадку разгадал!

– Уж кому, как не ему! Он в книгах старинных тайну Великославля самого отыскал. Что против того какая-то девка в гробу!

Речи эти причиняли Демке немалую досаду. Новгородец Воята и впрямь проявил себя человеком незаурядной храбрости: ни упырей не убоялся, ни самого озерного змея. Оттого Демке еще стыднее было вспоминать, как бежал от мертвой девки через лес, спотыкаясь о корни. И Устинья видела, как он трясся заячьим хвостом… Уж Воята бы так не напугался! Но с бывшим сумежским пономарем Демке было не тягаться: поповский сын, тот сызмальства привык читать старинные книги, знал наизусть всю Псалтирь, греческую грамоту и за одно лето разгадал тайны, копившиеся двести лет. Куда против него Демке – неграмотному, только «Отче наш» знающему, и то с ошибками? Он не то что грамоты – родителей-то своих не знал совсем, крестная его вырастила, да и то в семь лет отдала кузнецу, не в силах управиться с буйным и дерзким мальцом.

Жил Демка один: от родителей ему осталась изба, где на время его недолгой женитьбы завелось было кое-какое хозяйство, по после смерти жены опять все как-то расточилось, и теперь вместо скотины в хлеву водились только пауки по углам, а съестным из печи пахло редко. Обедал Демка вместе с Ефремом, и порой это была единственная его пища за весь день. Если не придет крестная, тетка Мавронья, не принесет теплой каши в горшочке или пару пирожков, печеных яичек.

Добравшись до дома в Сумежье и улегшись спать, Демка все думал о покойнице. И не хотел, но она сама поселилась под опущенными веками, и выкинуть ее прочь не получалось. Неужели ему померещилась ее красота? Но Хоропун видел то же, что и он, и кольца ее золотые видел. Он-то, Хоропун, и придумал попытаться их взять. Стало быть, не померещилась… а просто она стала другой.

Щека еще болела, и пришлось спать на другом боку. То проплывало перед ним лицо Устиньи, потом снова покойница… красавица с золотыми косами. Потом та вдруг засмеялась, не открывая глаз, и сказала:

«Эх ты, Демка Бесомыга! Робок ты, боязлив, оттого и неудачлив! Догадайся ты меня поцеловать – ожила б я и стала твоей невестой. Ты теперь мой навек – пометила я тебя ручкой моей белой. Хочешь от пятна избавиться – приходи ко мне снова, только в одиночку, и вновь я тебе в истинном моем облике покажусь. Позови меня по имени – увидишь, что будет…»

Демка очнулся и только тут понял: это был сон. В темной избе тихо, сердце бешено колотится. В памяти ясно звучал девичий голос, серебристый смех… И жутко делалось от этого смеха, словно затягивал он в какую-то холодную глубь. От сильной дрожи как будто кожа сползала с тела. Демка крестился, твердил молитвы, которым научила Устинья, но слова путались и падали бессильно, как мотыльки с опаленными крыльями. Только и помнились железные двери, железные замки, да еще ключи, что забирают на небо звезды.