Читать книгу Неладная сила - Елизавета Дворецкая - Страница 9

Закатный свет застал Куприяна снова возле Игорева озера. Это стал будто другой человек: исчез веселый говорливый знахарь, глаза на мрачном лице сверкали из-под насупленных бровей, и теперь даже незнакомец легко определил бы – человек знающий. К этой мрачности привела тяжелая душевная борьба. Ради себя самого он не пошел бы на то, ради чего сюда явился. Но ради Устиньи…

Когда девушка вдруг обмерла, многие подумали: она-таки Демку испортила и теперь порча, снятая с него, к ней воротилась. В испуге народ отхлынул, и возле Параскевиной избы остались только лежащая на земле Устинья и Куприян, державший ее голову. На лицах сумежан отражался испуг и враждебность: чем больше Устинья раньше вызывала уважения, тем более сильную неприязнь внушала теперь. На нее смотрели так, как если бы поповская дочь вдруг у всех на глазах обернулась кошкой или свиньей!

– Матушка, да неужто – она… – ахнула Анна.

– Да где же видано, чтобы порчу с другого на себя переводили? – отозвалась оторопевшая баба Параскева. – Порчельнику назад лихо возвращается, когда другой знаток снимет, посильнее его.

– Может, того, по неумению… – промолвила старуха Ираида. – Коли в первый раз… Коли тот бзыря[11] так ее задел за живое…

– Да вон у нее кто, – дед Савва кивнул на Куприяна, – этот ли не умеет?

– Это тебе, Куприян, в наказанье от Бога, что в святости девы с озера усомнился! – сказал Арсентий. – Она вам помогла Демку вылечить, она и наказала за неверие. Поди туда, поклонись ей, повинись, авось простит.

Вдруг толпа заколебалась: кто-то весьма решительно через нее пробирался. К Устинье подбежала девушка: темноглазая, чернобровая, с длинной темной косой, – и встала на колени рядом.

– Бабушка Параскева, не вини ее! – взмолилась она, беря безвольные руки Устиньи. – Не может Устя злой волхитницей быть! Она меня спасла, помогла из леса вывести! Вот на мне поясок, ее руками сотканный, им я от власти чужой избавилась! – Девушка показала на красно-белый поясок, каким была подпоясана ее серая свита. – Не поверю я, чтобы она людей портила! Оговор это!

За девушкой следовала женщина, светлобровая и голубоглазая; несмотря на эту разницу, они были похожи, как только могут быть похожи мать и дочь.

– Давай, Куприян, к нам ее неси, – сказала женщина. – Здесь близехонько. – И показала на поповский двор прямо возле церкви.

– Ох, Еленка… – с сомнением начал Арсентий. – Не встревала бы ты в это темное дело…

– Неблагодарность – грех великий! – ответила ему женщина. – Кабы не Куприян с Устей, я бы и Тёмушки своей не увидела больше, и сама, может, жива бы не была. Откуда б ни пришла беда – не верю я в их вину. Это все тот идол каменный, а может… – она осеклась, – и еще какое зло в наших краях бродит. То самое, что мужа моего сгубило… Поможет кто девушку донести?

– Я сам. – Куприян взял Устинью на руки и поднялся. – Награди тебя Господь, Еленка.

Еленка первой прошла через раздавшуюся перед ней толпу, за ней Куприян нес племянницу, а Еленкина дочь Тёмушка шла последней. Их провожали глазами, на лицах было смятение, но никто не пытался им помешать. Еленка принадлежала к семьям сразу двух прежних Власьевских священников: была дочерью отца Македона и женой отца Касьяна, его преемника. Отец Македон много лет назад погиб загадочной смертью на Дивном озере, а отец Касьян прошлым летом сгинул бесследно. Никому не была известна его участь. Еленка с тех пор повязывала платок по-вдовьи, но на вопрос, уверена ли она, что мужа нет в живых, отвечала просто: «Я знаю». Перед исчезновением отца Касьяна она двенадцать лет жила с ним врозь, и об этом ходило по волости много толков; отец Касьян помогал ей припасами и явно хотел вернуть жену, но она этому противилась. Однако даже самые заядлые сплетницы не могли поставить в упрек измену ни одному из них, и загадка этого разлада так и ушла вместе с пропавшим попом. Те же двенадцать лет Артемия, единственная их дочь, прожила в лесу, похищенная лешими, и вернулась к матери прошлой весной. Ходили слухи, что к ее возвращению причастен «вещий пономарь», Воята Новгородец, и даже ждали, что он посватается к Артемии, но и этого не дождались. Сыну новгородского попа, церковному человеку, подошла бы в жены одна из двух поповских дочек, имевшихся в волости; когда Воята как приехал, так менее чем через год и уехал неженатым, бабы рассудили, что у него, мол, в Новгороде есть невеста, получше наших…

После исчезновения отца Касьяна его жена и дочь поселились на поповском дворе возле Власия, где имелась скотина и хорошее хозяйство. Смекнув, что все это достанется Артемии Касьяновне, к ней осенью не раз сватались, но она ни за кого не пошла. При всех этих загадках, семья двух прежних попов пользовалась в Сумежье уважением, и сейчас никто не встал у них поперек дороги. Даже баба Параскева провожала печальное шествие задумчивым взглядом и молчала, многозначительно качая головой. Загадочная судьба и отца, и мужа овевала Еленку сенью тайны и даже тайной власти, и о ней упоминали тоже как о «знающей», хотя она не показывала никакого особого знания.

Выбравшись из толпы, Тёмушка побежала вперед, и когда Куприян внес Устинью в поповскую избу, уже расстелила тюфяк на лавке, где обычно спала сама. Еленка достала с полатей подушку, Устинью уложили и освободили от лишней одежды. Куприян еще раз осмотрел племянницу: она казалась спящей глубоким сном, но никаких признаков болезни он пока не заметил.

– Давай воды с уголька! – шепнул он Еленке.

Устинью обрызгали водой, Куприян взялся отшептывать. Но еще пока перечислял изгоняемые «шепоты и ломоты, призоры и уроки, скорби и переполохи» понял: не поможет. В Устинье не было подсаженной лихоты, которую можно изгнать. Наоборот: ее дух выдернуло из тела и унесло в те далекие края, где он бывает во время сна. Но заснула она против воли, и по чьей воле проснется?

Тёмушка тихонько молилась, Куприян и Еленка сидели с двух сторон, глядя на Устинью. Еленка осторожно поглядывала на гостя: его встревоженное лицо наливалось мрачностью, знаменуя крепнущую решимость.

– Оставишь ее у себя пока? – Куприян поднял глаза. – Или я схожу в Барсуки, с телегой приеду, заберу ее.

– А в Барсуках-то у тебя есть кого с ней оставить?

– Ну… – Куприян мысленно перебрал соседских баб и девок. – Сыщу кого-нибудь. Перенежку с внучкой – они нам по всему хозяйству помогают. Людинка, подруга ее, поможет авось.

– У меня оставь. Мы с Тёмушкой приглядим за ней, пока не очнется.

Оба они знали, зачем нужен присмотр: Куприян не собирался сидеть рядом с племянницей и ждать, пока беда сама пройдет.

– Не беспокойся. Я-то знаю, каково оно: годами ждать да без толку по лесу бродить… Одна у меня была родная душа, – Еленка взглянула на Тёмушку, – и ту чужая злоба отняла у меня. Как я тогда себя изводила… ты знаешь.

Куприян кивнул. Когда у Еленки прямо со двора пропала шестилетняя дочь, проклятая злым отцом, она не раз обошла всех знающих людей волости: Куприяна, бабу Параскеву, пастуха Егорку, бортника Миколку. Никто не сумел ей помочь, пока в Великославльской волости не объявился парень, наученный грамоте и наделенный несгибаемой отвагой, – Воята Новгородец.

– Без Устиньи не вернулась бы Тёмушка ко мне. До сих пор вон ее пояском оберегаемся, снимать не позволяю. Коли пришла и к вам беда – я чем смогу, помогу.

– А чего оберегаетесь, – Куприян с прищуром взглянул в ее светло-голубые глаза, – боишься, снова ее уведет?

Еленка поколебалась, прежде чем ответить.

– То зло, что ее уводило… не вовсе еще избыто.

– Воята ж выкупил ее. Конем вороным да яйцом красным.

– Знаю. Про коня – ты же его и научил, на ум наставил.

– И ты что же… опасаешься, что он воротится еще? – Куприян взглянул на вдовий платок Еленки, противоречащий этим опасениям.

Еленка помолчала и переменилась в лице.

– Умер он страшной смертью… – прошептала она, не поднимая глаз. – И погребения ему нет. Я знаю… где его кости, но пойти туда… нет таких сил человеческих. Но тебе хочу сказать. – Она все же пересилила себя и взглянула на Куприяна. – Ты поймешь. Что, если… это он? Все – он?

– Думаешь, он… – Куприян мысленно попытался связать страшную смерть Еленкиного мужа – попа-обертуна, – с нынешними тревогами. – Думаешь, идол тот каменный… это он как-то вызвал из земли сырой?

– С чего – из земли? – удивилась Еленка. – Из озера ведь он.

– Это я обмолвился. – «Проболтался», мысленно выругал себя Куприян. – Откуда бы ни был.

– Бродит его дух, полузверем-получеловеком, – совсем тихо прошептала Еленка. – Путает тропы между тем и этим светом. Как скажется, кому зло причинит – не ведаю я. И рассказать никому не могу. Только тебе… Если ты к той девке на озеро пойдешь, так знай: может и он там бродить. Приготовься.

Куприян не ответил, его сосредоточенный взгляд еще больше потемнел.

– Не забрал его, стало быть, с собой тот бес из Дивного озера…

– Свой дух забрал. А его дух грешный – оставил. Будет ему погребение – пойдет, куда ему Богом суждено. А пока не погребен – бродить ему злой тенью. Хотела б я вовсе его не вспоминать. Но коли нет нам покоя – ты знай, кого встретить можешь.

– И где он? – спросил Куприян, помолчав.

– В избе отцовской. У Крушины.

– Так она ж небось завалилась вся?

– И завалилась. Ему-то что?

– Ин ладно! – Куприян хлопнул себя по коленям и поднялся. – Благо вам будь, что Устю приютили. Спаси Господь. А я пойду…

Он осторожно положил руку на лоб Устиньи, вгляделся, но никаких признаков жара, озноба и беспокойства, как было у Демки, не нашел. Она просто спала, дышала ровно. Но томили Куприяна нехорошие мысли: такой сон, будучи наведенным, может продолжаться бесконечно долго. Хоть сто лет. И где же взять того витязя, что разбудит очарованную деву? Воята Новгородец далеко, а в родной волости Куприян не знал никого подходящего – кроме себя самого.

– Куда пойдешь-то, Куприян? – спросил старик Освей, пока тот шел от поповского двора.

– На Игорево озеро.

Ответ этот несколько успокоил сумежан. Однако кланяться домовине и просить прощения у новоявленной святой Куприян вовсе не собирался. Услышанное от Еленки – то, что ее муж-обертун погиб, но не погребен, – только укрепило его решимость бороться с напастью по-своему.

К озеру он вышел в другом месте, не там, куда ходил утром с Устиньей. Направлялся он к поляне, где лежал Змеев камень, а возле него пряталась в ельнике замшелая изба дед Заморы. Сюда Куприяна, тогда носившего имя Недан, когда-то привели родители, чтобы отдать на выучку старому колдуну. Куприян за прошедшие тридцать лет сильно изменился: из отрока с бойкими и смышлеными глазами стал зрелым мужем, принял Христову веру и поменял имя. А дед Замора за те же тридцать лет не изменился вовсе. Как выглядел посланцем того света, таким и остался. Еще в детстве Куприян слышал тихие толки, что, мол, дед Замора и есть озерный змей, только в человека перекидывается. Может, это и не совсем правда… но сколько-то правды в этом есть, пожалуй. А значит, живет он, сколько само озеро, и еще столько же будет жить.

Ветер спал, солнце садилось, в лесу было тихо, в небе еще светло. Хрустальные, серебряные голоса птиц не колебали воздуха, закатные лучи мягко касались вершин. Казалось, именно сейчас происходит таинство – рождение нового лета, и все оно, до капли, еще впереди. Одноглазый дед на чурбаке перед входом в свою избенку сидел совершенно неподвижно, словно боялся скрипом потревожить землю и спугнуть чудо. Лесная земля вокруг него была усыпана белыми цветами подснежника – первыми детьми нового тепла, несущими в себе опасность былого холода. Трудно представить что-то более несхожее, чем старик, вырубленный из обгорелого пня, и эти тонкие цветы – прощальная улыбка зимы, но они же казались неразделимы, как свет и тень.

При появлении Куприяна дед Замора не удивился и не пошевелился, словно настоящий пень, окруженный цветами.

– Будь жив! – Куприян поклонился. – Каково поживаешь, дедушка?

– Да уж получше тебя. Что так быстро воротился? Соскучился, поди?

– Подмоги пришел просить… – Куприян опустил голову, но тут же снова взглянул в лицо старому колдуну.

– Хе! А то я не знал! Сто лет здесь живу, и хоть бы раз кто пришел, кому подмоги не надобно! Любоваться мной люди не ходят. Ну, чего тебе? Я было думал, всему тебя научил, сам со всякой бедой управишься. А ты вон что!

– Что это за девка там? – Куприян показал в ту сторону, где стояла на берегу домовина. – Говорят, святая, нетленная, но откуда ж здесь такая возьмется! Чтоб за веру кто пострадал – не было такого в нашей волости. Из святых у нас один старец Панфирий, и тот сто лет как умер… то есть поближе к раю переселился и теперь святому Николе помогает ключи стеречь. Девка-то откуда? Внучка она ему, что ли, племянница?

Дед Замора засмеялся – словно старый пень заскрипел.

– Ну так вызнай, кто она. Трудное ли дело? Кликни помощничков своих да спроси. Лихие, помню, помощники у тебя водились!

– Да ведь нету у меня их! Ты знаешь, где они!

– Знаю. Как решил ты ремесло покинуть, так принес горшок да и в Черное болото бросил.

Дед Замора показал концом клюки на синюю гладь с багряными отблесками закатного неба: на другом берегу озера раскинулось Черное болото.

– У змеюшки-батюшки нынче твои помощники.

– Научи, как их назад достать.

– Вот оно что! – Дед Замора подался к нему, опираясь на клюку; он поднял косматые черные брови, показывая изумление, но Куприян не верил, что деда хоть что-то может на самом деле удивить. – Чего захотел! Назад достать! Неужто ты новую веру покинуть решил, на прежнее воротиться?

– Не покинул я веру! – Куприян мельком подумал, что никому не приходит в голову спросить, а какой веры держится сам дед Замора. – Но коли дела такие пошли, мне сила нужна! Прежняя моя сила! Племянница моя обмерши лежит. Кто на нее лихоту нагнал – та девка, или идол каменный, еще кто? Или Плескач-обертун, что неупокоенным с того лета бродит?

– И про это вызнал? Без помощников, гляжу, обошелся.

– Про Плескача знает кое-кто. А про ту девку никто не знает. Или ты знаешь?

Дед Замора молчал, будто обратился в пень. Куприян ждал. Тонко пересвистывались дрозды у них над головами, а где-то из глубин озера древний змей гнал волну на поверхность.

– Ты что же – воевать с ней хочешь? – спросил дед Замора.

– Коли она мою девку обморочила – и воевать, – угрюмо ответил Куприян. – Одна Устя у меня, я за нее самому сатане шею рожей назад переверну.

– А я уж было думал, ты такой смирный стал, будто тот Панфирий. Сидел в пещерке, молитвы творил да в колокол серебряный звонил. Пришла, стало быть, тебе нужда на былое обратиться… А клялся, что с бесами навек порвал, хитрости чародейные покинул…

– Я бы и покинул, кабы не Устинья. Может, ты ее разбудишь? – Куприян в приливе недоверчивой надежды заглянул в единственный глаз своего старого наставника.

– Я-то разбужу… да ведь оно не в последний раз. Коли избрала она твою девку…

– Избрала? – Куприян подался к нему. – На что избрала? Говори, дед!

– Понравилась она ей. Помнишь, как цветы под ноги бросила? – Дед Замора посмеялся. – Приманивала. Теперь не отвяжется. Она такая – до мужиков удалых жадная, до девок красных – завистливая. Всех к себе тянет. А я стар – за ней гоняться. Она хоть и старше меня, да ноги резвые.

– Старше тебя? – У Куприяна волосы чуть шевельнулись на голове.

– Князя Игоря так поцеловала, он оттого разболелся да и помер.

– Разболелся и помер? От поцелуя?

– А ты думал, почему он здесь у нас погребен? Демка, хоть и шалопут, а догадался, целовать ее не стал, она и разобиделась.

– Да кто ж она?

– Вот сумеешь своих помощничков воротить – узнаешь. А нет – не про тебя сии хитрости, Неданко.

– Где мне сыскать мой горшок? – твердо спросил Куприян. – Научи, дед. Крайняя беда пришла. Души своей мне не жалко, а жизни и подавно. Но девку мою я выручу.

– Куда бросил, там и сыщешь. На́ тебе. – Дед Замора протянул ему свой посошок. – Путь укажет, так и быть. Выручу по старой памяти, научу на нужную тропу встать. А дальше уж ты сам.

– Благо тебе будь, старче! – Куприян поклонился, принимая посох. – Буду жив – принесу назад.

Он знал: в делах Темного Света можно пользоваться помощью, но настоящее дело настоящий волхв делает только сам.

А если не будет жив – посох назад деду его собственные помощнички принесут…