Читать книгу Хроники крылатых. Книга первая. Йэндум - Ева Лэссер - Страница 3

С громоподобным «Салют!» – в дверь ввалился Алекс – старшеклассник, подрабатывающий в магазине на доставке. И Дарин как никогда была рада болтливому подростку – он вспугнул тяжелые воспоминания.

Дарин ответила Алексу, не отрываясь от своего занятия, она все утро сортировала залежавшиеся цветки. Но Алекс ее уже не слышал, он ушел в комнату персонала, облачиться в униформу доставки – безразмерную розовую футболку.

Заказав на доставку пока не было, и Алекс милостиво предложил Дарин свою помощь, которую она с радостью приняла. И в течение двух часов, они отбирали свежие тюльпаны от увядших и обрезали розам колючки. Алекс – тот еще балабол, он не молчал дольше двадцати секунд. Это чистая правда – Дарин засекала. Парень травил смешные байки и сам над ними смеялся. Идеальный собеседник – сам с собой говорил, сам себя смешил и развлекал, и главное – не обижался на ее безынициативность в беседе.

Дарин привыкла вести себя незаметно, никак. Она избегала смотреть людям в глаза, чтобы ее не запоминали. Жила очень медленно и тихо. Не высовывалась. Четыре года тянулись как полвека и ее все устраивало. Пока не начались эти сны. Дарин не помнила себя особо жизнерадостной или энергичной, но эти сны тащили ее к настоящей депрессии. Все чаще ее посещала беспричинная тревога. Страшно жить, не зная кто ты, и почему кто-то хочет твоей смерти. Странно и горько просто забыть обо всем, что когда-либо имело для тебя значение.

Первые два месяца были самыми тяжелыми: помимо того, что не болели у нее только уши, Дарин страшно было засыпать, страшно было, когда в соседней палате скрипела дверь. Но хуже всего было, когда приходили ставить уколы или делать перевязку. Приходилось жестко контролировать себя, чтобы не оттолкнуть медсестер с разными железками в руках, надвигающихся на ее раны. Шевелиться было больно, есть и глотать было больно, смотреть телевизор было больно. Оставалось только лежать с закрытыми глазами и повторять себе: «Это все закончится. Сколько бы времени это не продлилось – когда-нибудь закончится. Все проходит и это пройдет».

После выписки Дарин поселили в съемной квартире, оплачиваемой государством. Дарин почти год прожила, не отодвигая шторы, установила три замка на металлическую входную дверь и никогда не здоровалась с соседями. Ей так и не удалось ничего вспомнить. Собственное лицо в зеркале не вызывало никаких эмоций и чувств, том числе узнавания. Дарин не могла вспомнить, что оставила в прошлой жизни, кого забыла, но точно знала, что упускает что-то очень важное. Мысли об этой неизвестности, неопределенности, мысли о людях, которые хотели ее смерти, о том как опасно ей находиться в этом городе, все эти мысли изрядно отравляли жизнь, особенно в первое время. Но даже эти страшные думы не приводили ее в такое уныние, как одна единственные мысль, что ее совсем никто не искал. За все это время – никто.

Дарин не была суеверна, именно поэтому смогла пережить и оставить в прошлом полтора года тяжелой паранойи, только избавиться от ощущения чьего-то присутствия за спиной так и не удалось.

Дарин не верила в предчувствия, как и в пророческие сны. Поэтому могла весь рабочий день отгонять от себя тревожные мысли. Может позитивную установку на день она сделать и не смогла, но убедить себя в том, что ее страхи надуманы, у Дарин получалось всегда.

«Элайза» – довольно большой цветочный магазин, в штате шесть продавцов, четыре доставщика и два менеджера, но, несмотря на немаленький штат, сегодня пришлось посуетиться – клиентов было феноменально много. Дарин умудрилась выполнить за день недельный план продаж, чем заслужила похвалу начальства и шутливое раздражение коллег. В целом, как ни странно, ее день прошел в позитивном ключе. Но вечерело, и чем ближе был конец рабочего дня, тем тяжелее становилось на душе. Дарин все чаще засматривалась в окно, где на площади уже загорались фонари, думала, не лучше ли взять такси до дома.

Такси Дарин не взяла, и, выйдя из магазина, не пошла домой, а зачем-то села на скамейку напротив «Моменто». Сегодня кафе работало и из колонки у двери, на всю площадь раздавались звуки джаза. Возможно, Дарин не взяла такси, потому что ей было о чем подумать, (а на свежем воздухе думалось лучше, чем в ее тесной квартирке), или, возможно, она как тот полумифический правитель, пытаясь сбежать от своей судьбы, бежала к ней навстречу.

Дарин только через час встала с той скамейки, и, пройдя несколько метров по аллее, почему-то свернула в переулок, за магазины. Сколько раз потом она будет себя спрашивать: зачем изменила привычный маршрут? Что заставило ее уйти с ярко освещенной площади? И было бы все иначе пойди она старой дорогой? Конечно – нет. То, что должно произойти – произойдет. Это судьба. А спорить с судьбой, как известно, напрасная трата времени и сил, и вообще ужасная глупость.

Узкий переулок был освещен только редкими тусклыми фонарями. Где-то слева прогремел гром, и на лицо Дарин упали первые мелкие дождевые капли. Запахло сыростью. Дарин спешно раскрыла зонт – она ненавидела мокнуть под дождем, даже под таким теплым. Она раскрыла зонт, а потом ее жизнь перевернулась вверх тормашками.

Сначала был только звук.

– Говори! – неожиданно рявкнуло у нее над правым ухом.

Дарин вздрогнула и встала как вкопанная. Она не хотела оборачиваться, но и уйти не могла. Она будто знала, что увидит обернувшись. Сердце билось слишком быстро – Дарин не успевала дышать, лицо почему-то немело, она не чувствовала боли от закушенной щеки. Бежать. Нужно просто убежать. «Не оборачивайся, – кричал кто-то в ее черепе. Кто-то, для кого был важен покой, – беги или всему конец!»

Какая глупость, как будто от этого можно убежать… Но крик в голове набирал громкость, и когда ор стал совсем невыносим – Дарин обернулась. Ничего. Дарин прокрутилась вокруг своей оси, цепляясь подошвой за выщерблины в тротуаре, вглядываясь в каждую подозрительную тень, в каждый мусорный бак и темное окно – ничего. Но стоило ей вернуться на исходную точку, и она взглядом уперлась во что-то красное. Прямо перед Дарин, в полуметре от ее носа, возникла чья-то спина.

Она застыла на месте, пакет с баклажанами, которые она купила в обед, шлепнулся прямо в лужу, зонт, подхваченный сырым ветром, улетел куда-то в сторону.

А фигура перед ней мерцала, вибрируя в пространстве. Красное, что клубилось в прозрачной оболочке, густело и темнело до бордового оттенка в районе груди существа, далее рассеиваясь. Дарин затрясло, ладони против воли сжались в кулаки, протыкая ногтями кожу. Мысль о нереальности происходящего пронеслась в ее голове с гулом и грохотом старого паровоза. Стоило проигнорировать, стоило уйти и никогда больше не появляться на этом переулке. Она могла повести себя благоразумно как всегда… но осталась. Дарин медленно обошла красную фигуру и поняла, что их двое.

Обе фигуры мужские. Красный вцепился Синему в район горла, Дарин догадалась, что он держит за невидимый ей ворот. Из живота Синего вытекал густой светло-серый туман, собирающийся у его ног – он был ранен. Не трудно догадаться кем.

Тем временем Красный встряхнул висящего в его руках Синего, продолжая допрос:

– … и только попробуй опять соврать! Во второй раз не получится, – шипел он, – ты встречался с ней накануне ночью, так? Что она тебе сказала? Тебе известно, где они! Говори, ты лицемерная сволочь!

Синий молчал и морщился от боли. Дарин знала, что его лицо морщится, так же как знала, что лицо Красного искажено яростью, знала, хотя не могла видеть их лиц, только прозрачные оболочки, напоминающие стеклянные манекены. Дарин не видела и во что они одеты, только их цвета, насыщенные в районе груди и блекнущие, чем дальше от нее, их ладони с трудом угадывались, ног ниже колен не было видно вовсе.

Дарин вздрогнула, и отшатнулась – у Красного не было ступней, его голени оканчивались большими, под стать внушительной фигуре, копытами. Она не успела прийти в себя как из затылка Красного засочился черный дым – это было его отчаяние. У него больше нет времени, а он так и не получил ответа ни на один свой вопрос. У Дарин вдруг возникла иррациональная потребность сказать ему что-нибудь утешительное, что-то вроде: «Ничего страшного, главное, что ты сделал все, что от тебя зависело…» И она уже открыла рот, но сказать ничего не успела – Красный дернулся и поднял голову, прислушиваясь, затем посмотрел налево, должно быть оттуда шел звук, недоступный ее ушам.

– Явились, – прошипел он, скорее обреченно, чем раздраженно и отпустил Синего. Тот осел на землю, придерживая полупрозрачной ладонью правый бок, и только теперь Дарин заметила, что прямо груди Синего росла ветка с крупными белыми цветами. Красный бык и синее дерево?

Красный отступил на пару шагов и развернул невидимые ранее крылья. Они были настолько широкими, что выходили за пределы участка, доступного глазу Дарин.

– Оперативно работают, – глумливо похвалил он Синего, – хорошо ты их поднатаскал, – но тут же добавил совсем другим тоном, – что ты натворил, Альберт? – и совсем тихо, – как ты мог?

Синий дернулся и наконец, поднял голову. Он хотел что-то сказать, но не успел, Красный взметнулся вверх, одним взмахом преодолевая расстояние в три метра, и исчез, как только пересек невидимую границу, доступного Дарин. Затем и небольшой мерцающий видимый островок, исчез вместе с Синим.

В пустом переулке осталась только Дарин Фаркас, от крылатых галлюцинаций не напоминало ничего кроме навязчивого гула в голове. Она подняла голову, подставив лицо крупным холодным дождевым каплям. Ей чудилось, что они еще тут, стеклянные люди-птицы, они поднимаются выше и выше, пока не растворяются во мраке ночного неба. Дарин осела на мокрый тротуар рядом с вывалившимися из пакета баклажанами. Она совсем промокла, и пропитанная грязной водой из луж чувствовала себя бездомным животным. Капли дождя ударялись о мутную поверхность луж, танцуя какой то танец. Чистые капли, попадая в мутную воду, становятся такой же мутной водой, частью лужи.

Дарин качнулась назад и медленно легла на землю. Она постаралась сконцентрироваться, замедлить свое восприятие, чтобы увидеть как капли дождя пролетая мимо фонарей, отражают их свет, переливаясь прозрачными оттенками желтого, красного и синего.

Вскоре, ее стало трясти крупной дрожью – организм пытался себя согреть, сокращая мышцы. Дарин улыбнулась и по зубу ударила капля, отчего ей вдруг стало смешно, и она беззвучно рассмеялась. Хотя смех быстро смолк, она прислушалась, откуда-то из-за спины, сквозь шум дождя до нее доносилось тиканье как от часов. Но звук исчез, прежде чем она успела прислушаться.

На следующее утро Дарин впервые за долгое время проспала. Вчера она так и заснула в мокрой одежде и теперь та была безбожно измята, а голубой свитер еще и вонял сырой шерстью. Пока она была укрыта одеялом, Дарин было тепло, но стоило выползти из-под него, и она мгновенно продрогла до костей.

Сегодня Дарин не пойдет на работу. И не станет звонить менеджеру, чтобы предупредить, что не придет, она выключит телефон. К чертовой матери ответственность и серьезность.

Дарин приведением шаталась из комнаты в комнату, чувствуя себя сбитой с толку. Какао закончился. Очень странное утро. И Дарин не собиралась думать почему, о прошлом вечере она вспоминать не будет. Никогда.

Весь день Дарин посвятила телевизору – размотала шнуры и подключила его, и книгам – наконец расставила их по полкам. Вечером, когда она, наконец, почувствовала голод, обнаружилось, что холодильник почти пуст. Она не смогла заставить себя выйти на улицу, так что заказала доставку на дом. Благо, была пятница и впереди два дня выходных. Она не сошла с ума, ей просто нужно хорошенько выспаться и отдохнуть. Это переутомление.

В понедельник с утра накрапывал мелкий противный дождик. Дарин забыла зонт дома, но решила не возвращаться, не доверяя своей силе воли, если Дарин вернется, она просто ляжет куда-нибудь: на диван или на пол – не важно, и проспит несколько часов, а может год. Она решила, что работа и стабильный заработок важней здоровья и внешнего вида, и теперь, как следствие, мокнет под этим недодождем. Быстрым шагом Дарин шла мимо витрин, злой торпедой сбивая, толкая прохожих и не обращая на это никакого внимания. Этим утром совсем не хотелось быть вежливой. После трех дней, проведенных перед телевизором, в комнате с зашторенными окнами – мир снаружи казался каким-то нереальным.

В городе ходила эпидемия гриппа. Персонал магазина стоял на ушах – трое продавцов слегли, и их некому было заменить и никто даже не вспомнил, о ее отсутствии в пятницу. Дарин прошла по торговому залу, наполненному галдящими сотрудники, спорящими от том, на чью долю падут сверхурочные, и заперлась в комнате отдыха. Зря она пришла сюда – этот шум плохо сказывался на ее расшатанных нервах. Она бы что угодно сделала, чтобы они замолчали, чтобы все округ взяли и умолкли.