Читать книгу Хроники крылатых. Книга первая. Йэндум - Ева Лэссер - Страница 9

Этой ночью, впервые за последний месяц, Дарин приснился сон. Не тот удушающий кошмар, нет. В этот раз ничего кошмарного, хотя легче по пробуждении от этого не стало. Дарин добрых десять минут сидела, свесив ноги с кровати, и вспоминала мельчайшие подробности.

Это был полет. Не падение в тумане как в прошлые разы, а полет в сизом небе. Дарин проснулась с тянущей болью в спине и с ощущением пустоты в груди. Такое странное чувство – во сне она физически ощущала крылья за спиной. Они росли из ее лопаток, естественно и нормально как голова росла из шеи. Они просто были.

Легко соскочив с отвесного обрыва, Дарин парила над прозрачными зелеными водами. Над морем, над городом из голубого камня. Весь город утопал в зеленых чащах и цветах. Не было ни одного здания, не увитого виноградом, плющом или вьющимися розами. Дарин видела свою тень, скользящую по улицам и крышам. И знала, что за всю свою слишком долгую жизнь не видела места прекрасней.

Это был тот сон, когда понимаешь, что спишь и боишься проснуться. Впервые Дарин хотелось забыть, что сон это только сон.

Дарин махнула в ответ машущим ей босоногим загорелым детям. Один из них – смуглый кучерявый мальчик что-то ей прокричал, и шумная компания залилась громким смехом, Дарин тоже смеялась. Дети роились у самого берега: одни купались, другие загорали, развернув еще совсем бледные и тонкие крылья к солнцу.

Но Дарин устала и только выбрала место для приземления, как зазвенел будильник безымянной соседки по палате.

Разные рассветы она встречала за эти шесть лет – в больнице, вся истыканная железками, в шинах и металлических пластинах; позже, в квартире, когда почти не отодвигала штор. И в последующие годы, когда все вокруг становилось все менее и менее интересным. Были и те недавние тяжелые пробуждения после кошмаров. Всякое было, но проснуться этим утром, очнуться тут, оказалось почти что горем. Кажется, ей зачем-то приснился рай. Но она проснулась и этот контраст, между тем, что было там и что есть здесь, причинял почти физическую боль, противную, ноющую под сердцем.

Завтрак. Как ни странно кормили здесь хорошо. Первое время Дарин это удивляло. Как человек, пересмотревший немало триллеров, в том числе и о подобных местах, она ожидала чего угодно: сумасшедших психиатров, проводящих ужасные эксперименты на пациентах, санитаров-садистов, издевающихся над беспомощными шизофрениками; пациентов, одержимых всякого рода тварями от адских до небесных. Дарин ожидала всего, но только не того, что психиатрическая лечебница окажется просто больницей, в которой служит в меру добросовестный персонал и лечатся в меру ненормальные пациенты. Даже пресловутых шумов по ночам или гвоздей в супе, сопровождавшихся мстительными взглядами соседей по столу, она так и не дождалась. Кто думает, что фильмы о любви сплошная ложь пусть посмотрит ужасы, вот где запрятано настоящее разочарование, вот где фантазии разбиваются о скуку будней действительности.

После завтрака Дарин узнала у партнера по шахматам, что здесь ни разу не было и маленького бунта, и окончательно пала духом. К слову сказать, в шахматы она играть не умела, но как оказалось – этого и не требовалось: Генри посадил своего «короля» на «коня» и, потребовав от Дарин сделать то же со своими фигурками, устроил рыцарский турнир. Как ни странно, это оказалось занятно, так они и провозились до полудня. Проклятый Генри, разумом не старше десятилетки, а победил с перевесом в три очка.

Дарин просто играла в шахматы. Дарин вела себя хорошо, она была любезна с санитарами и докторами, развлекала пациентов. И как обычно не высовывалась, ни во что не ввязывалась. Все должно было быть хорошо… Но грузные напольные часы, последние лет пятьдесят простоявшие в дальнем углу гостиной, прокуковали три часа по полудню. Дарин сидела и слушала ее, эту механическую кукушку. Ее скрипучий голос казался ей человеческим, «Пора проснуться» – сказал она. И повторила трижды.

И Дарин почувствовала, как враз похолодели руки. Сердце, забившееся было быстрей, вдруг пропустило удар, и Дарин показалось, что оно и вовсе не бьется. Что-то сковало ноги, а лицо покрылось холодной испариной. «Помогите, у меня не бьется сердце!» – хотелось ей закричать, но она не смогла. Во сне так бывает – хочешь кричать, но не можешь. Так, может это сон?

Перед глазами поплыли мутные круги, их никак не удавалось сморгнуть. Все вокруг стало расплываться, она не могла сфокусировать взгляд хоть на чем-нибудь. Дарин медленно подняла голову и посмотрела на Генри. Тот ей рассеянно улыбнулся и Дарин показалось, что как-то странно он это сделал. Она осторожно осмотрела комнату, опасаясь делать резкие движения. Кажется, никто ничего не заподозрил. Хорошо, нельзя чтобы кто-то узнал, что она все поняла. Во сне ведь возможно абсолютно все. Любые ужасы, любой кошмар возможен во сне. Страшно подумать, что они сделают, если узнают, что разоблачены и им незачем станет притворяться дальше.

Дарин должна проснуться. И как можно скорей! Проснись Дарин. Проснись Дарин. Проснись Дарин! Пожалуйста, пока они нас не сожрали или не сделали еще чего-нибудь жуткого – проснись! Ничего не получалось. Дарин вскочила и стала прыгать на месте – не помогло, стала размахивать руками.

– Проснись, – бормотала она дрожащим голосом, – скорей…

Не помогало. На нее стали обращать внимание. Нет-нет! Не смотрите на меня!.. Ею заинтересовался дежурный санитар, вышедший в коридор поболтать с медсестрой. Он нахмурился, сделал шаг к двери, но Дарин оказалась проворней, а может, сработал эффект неожиданности. Она подлетела к двери и, захлопнув ее, продела в ручки ножку стула. Через зарешеченное окошко Дарин видела, как санитар метнулся к двери. Пройдет какое-то время пока дверь откроют. Дарин не теряя ни минуты, схватила второй стул и принялась методично громить комнату.

Она создала много шума, несколько пациентов, человек пять-шесть присоединились. Кажется, им было весело, пока остальные испуганно жались к стенам, они били оконные стекла, сломали телевизор, расшатывали ножки привинченных к полу столов, громили стеллажи с книгами и настольными играми, больше в комнате ничего не было… И откуда у нее взялось столько сил?

Персоналу понадобилось около пятнадцати минут, чтобы вызвать охрану и выломать дверь (уж очень крепкими оказались ручки), этого времени Дарин и остальным хватило, чтобы переломать почти всю мебель в комнате. Только до проклятых часов Дарин так и не добралась – не успела.

Перепуганных пациентов вывели из комнаты, остальных бунтарей очень быстро успокоили – скрутили и что-то вкололи. А вокруг Дарин сужался круг из охранников и санитаров. Подойти никто не решался, на их лицах было замешательство. Казалось, вот такой же пациент как остальные, такой же бунтарь. Ничего сложного – скрутить и вколоть то же что и остальным. Она одна, их куда больше. Так почему они стоят в нерешительности? Отчего не решаются подойти? Они и сами не знали. Может, их напугали металлические ножки от стульев, с торчащими из рванных краев саморезами, по одной в каждой ее руке. А может что-то еще.

Прибежал ее доктор. Кажется, он был неслабо удивлен тем, что зачинщиком бунта оказалась Дарин. Он ей что-то говорил, но Дарин не слышала – в ушах сильно шумело. Голова закружилась, стало ощутимо подташнивать. Доктор все еще что-то говорил, глядя ей в лицо и тыча куда-то ей в живот. Дарин посмотрела вниз, левую руку заливала темная кровь, теплая и густая она сочилась откуда-то из предплечья, должно быть поранилась, отламывая ножки. Стоило немного наклонить голову и ее повело: голова перевешивала, становилось трудно ее держать; тошнота усилилась.

Тут-то Дарин поняла, что это не сон, и она может умереть от потери крови, заражения, столбняка или чего-нибудь еще в этом духе… От столбняка умирают? Никто не смог воспользоваться заминкой, но даже решись они подойти – она бы не оказала сопротивления – она свалилась в обморок.

Дарин очнулась на твердой, но довольно удобной койке. Первое что она отметила – тошноты не было, второе – глухая пульсирующая боль в левом предплечье никуда не делась. Похоже, что она легко отделалась – только рука была туго перебинтована. Легко отделалась она, конечно, если не брать в расчет ремни, которыми она по рукам и ногам пристегнута к койке, но в ее обстоятельствах полезно быть философом, правда? Главное, что она никого не покалечила, в любом случае, лучше провести всю жизнь в лечебнице, чем в тюрьме. Так ведь? Если смотреть на все с такого угла, то ремни – маленькая неприятность, которую перекрывает огромное счастье, что она никого не убила и даже не поранила. Ну, ее собственная рука не в счет.

Дарин и не знала, что здесь есть такие палаты: без окон и настолько белые, что поначалу трудно найти дверь. Зачем нужны такие комнаты? Чтобы пациенты не слишком рано выздоравливали? Вот теперь это больше похоже на то, что она видела в фильмах.

Вечером пришел доктор, но Дарин отказалась с ним говорить, пока он не скажет где Риши. И зря. Пожилой доктор ушел очень недовольный ее состоянием. Ей поставили укол, от которого Дарин казалось, что она лежит в лодке, покачивающейся на спокойных водах какого-то очень спокойного озера. Последняя ее связная мысль была такова: «Глупая Дарин, надо было поговорить с доктором, показать растерянность от своего поступка и готовность исправиться, желание вылечиться, а ты…»

Она их слышала – дверь была приоткрыта. Врач бормотал, что это бессмысленно, она спит после процедур, а если бы и нет, говорить она все равно не будет, потому что снова молчит, вот уже три дня. Но второй голос был непреклонен – их расследование очень важно для мэра, а доктор ведь не хочет неуважительно отнестись к тому, что очень важно для мэра, а значит и для их города, не так ли?

«Нет-нет, проходите, я просто хотел сберечь ваше время… Но я пойду, нужно закончить обход»

Дарин открыла глаза, со всех сторон, у самой кровати чуть колыхалась белая материя. Зачем здесь ширма? И кровать другая, должно быть пока Дарин спала, ее перевели, через щелки в шторках были видны светло-голубые стены. Она пошевелила рукой и вздохнула, хоть ее и перевели из одиночки – ремни остались.

Дверь скрипнула, как-то Дарин расслышала даже этот тихий звук через толщу воды, под которой находилась. Она почти физически чувствовала тяжесть, навалившуюся на все ее существо, не дающую думать и делать резкие движения. Через щелку в ширме Дарин видела, как открылась дверь, она не успела рассмотреть вошедших в палату, но определила по шагам, что их двое.

– Можешь говорить что угодно, – прошептал мужской голос, – но я не думаю, что парнишка ошибся. Да и мне самому показалось, что я видел ее во дворе. Тогда я решил, что показалось, что спутал, сам себе придумал, но это была она!

– Ты ведь не рассмотрел лицо, Тит…

– Думаешь, я ее с кем-нибудь спутаю?!

– Ты сам только что сказал…

– Не цепляйся к словам.

Шторка у изножья кровати скакнула в сторону.

Дарин их сразу узнала. На Зеленом снова эта куртка, ужасающая яркостью и насыщенностью оранжевого цвета. Женщина снова в костюме, но в другом. Ее плащ аккуратно сложенный, висел на локте, прическа волосок к волоску. Очевидно, что они кого-то ищут и Дарин надеялась, что не ее. Надеялась, что они сейчас извинятся и выйдут из ее палаты и больше никогда не вернутся. Но они не вышли. Они стояли и молча смотрели на нее. Первым в себя пришел Зеленый.

– Будь я проклят, – со свистом выдохнул он. На секунду Дарин показалось, что Зеленый собрался броситься к ней с объятиями. Но она не успела что-то возразить – он был пойман своей спутницей за плечо.

– Тит, – она с неким намеком посмотрела на него.

– А. Ох, да… – Зеленый стушевался, смущенно улыбнувшись Дарин.

– Кто вы? – почему-то голос звучал громко и четко, хотя Дарин ожидала хрипа, как у только очнувшихся коматозников в кино. Наблюдать за этими двоими становилось почти забавно.

Какое-то время они смотрели на нее молча. Потом, так же молча, женщина задернула шторку, отгородив себя и Зеленого от Дарин.

– Будь я проклята, – прошептала она, – это она. Это же она, так ведь Тит? Это ведь капитан Визири, да? Это не может быть просто очень похожая на нее женщина как в прошлый раз. Не может быть… Значит, это и правда она… Хватит, надо успокоиться, Тит, нам нельзя терять время – если мы ее нашли, то и они себя ждать не заставят.

Дарин накрывало глухое раздражение, они что не понимают, что ширма – это просто материя и ей их прекрасно слышно, а местами и видно?

– Да-да-да, – забормотал Тит, – нужно торопиться! Но, кажется она немного… – замялся он и неуверенно кивнул на ширму.

– Не в себе, – кивнула Кейко, – и не удивительно… после всего. Но это сейчас не важно, это все поправимо.

Наконец шторка снова отскочила в сторону. Кейко открыла рот собираясь что-то сказать, но встретившись взглядом с уже порядком раздраженной Дарин, закрыла и нахмурилась, не издав ни звука. Зеленый раскачивался на пятках, сцепив руки за спиной, и бросал подбадривающие взгляды на спутницу, но Кейко смотрела куда-то в сторону и Тит понял, что говорить придется ему.

– Слушай, – протянул он, миролюбиво улыбнувшись Дарин, – я знаю, ты нас не помнишь, Дарий говорил про стирание… но это ничего. Мы вернемся за тобой, хорошо? Только, пожалуйста, постарайся не делать глупости.

Дарин ничего не ответила, даже не смотрела на них. И они ушли. Просто ушли. Возможно, Зеленый думал, что успокоил ее, сказав, что они вернутся, но стало только хуже. Еще больше вопросов и как следствие – нестерпимая мигрень. Дарин обрадовалась, когда вечером медсестра пришла ставить укол: определенно, лучше чувствовать себя водорослью на дне океана, чем пытаться связать воедино все, что происходит в ее жизни.

Весь следующий день Дарин с опаской ждала их возвращения, вздрагивала от голосов в коридоре, от скрипа половиц. Они не пришли. Ни в этот день, ни в следующий.