Читать книгу Собрание сочинений. Том 3 - Евгений Евтушенко - Страница 38

Я расскажу вам быль про мед.

Пусть кой-кого она проймет,

пусть кто-то вроде не поймет,

что разговор о нем идет.

Итак, я расскажу про мед.

В том страшном, в сорок первом,

                                                   в Чистополе,

где голодало все и мерзло,

на снег базарный

                          бочку выставили —

двадцативедерную! —

                                  меда!

Был продавец из этой сволочи,

что наживается на горе,

и горе выстроилось в очередь,

простое, горькое, нагое.

Он не деньгами брал,

                                 а кофтами,

часами

           или же отрезами.

Рука купеческая с кольцами

гнушалась явными отрепьями.

Он вещи на свету рассматривал.

Художник старый на ботинках

одной рукой шнурки разматывал,

другой – протягивал бутылку.

Глядел, как мед тягуче цедится,

глядел согбенно и безропотно

и с медом —

                  с этой вечной ценностью —

по снегу шел в носках заштопанных.

Вокруг со взглядами стеклянными

солдат и офицеров жены

стояли с банками, стаканами,

стояли немо, напряженно.

И девочка

                прозрачной ручкой

в каком-то странном полусне

тянула крохотную рюмочку

с колечком маминым на дне.

Но – сани заскрипели мощно.

На спинке —

                    расписные розы.

И, важный лоб сановно морща,

сошел с них столп российской прозы.

Большой, торжественный,

                                         как в раме,

без тени жалости малейшей:

«Всю бочку.

                  Заплачу коврами.

Давай сюда ее, милейший.

Договоримся там,

                           на месте.

А ну-ка пособите, братцы…»

И укатили они вместе.

Они всегда договорятся.

Стояла очередь угрюмая,

ни в чем как будто не участвуя.

Колечко,

             выпавши из рюмочки,

упало в след саней умчавшихся…

Далек тот сорок первый год,

год отступлений и невзгод,

но жив он,

                медолюбец тот,

и сладко до сих пор живет.

Когда к трибуне он несет

самоуверенный живот,

когда он смотрит на часы

и гладит сытые усы,

я вспоминаю этот год,

я вспоминаю этот мед.

Тот мед тогда

                     как будто сам

по этим —

                этим —

                           тек усам.

С них никогда

                      он не сотрет

прилипший к ним

                            навеки

                                      мед!