Читать книгу Собрание сочинений. Том 4 - Евгений Евтушенко - Страница 111

В своем письме читатель А. Лубенец упрекает меня «в уничижении тех, кто сражался на той войне, кто создавал ценности до и после войны» и в «возвеличении, восхвалении инвалидов лагерей»: дескать, то были люди, а инвалиды «той войны» – так себе. Вопрос: может ли поэт, якобы уничижающий инвалидов войны, считающий их людьми «так себе», написать песню «Хотят ли русские войны?» и многие другие стихи, воспевающие подвиг нашего народа в Великую Отечественную? Лубенец пишет: «Евтушенко сдержанно, но довольно прозрачно издевается над доверчивостью, наивностью и слепой любовью инвалида к Вождю…»

Во-первых, я не издеваюсь, а говорю об этой слепой любви с болью и сожалением. Лозунг «3а Родину, за Сталина!» был предписан сверху политуправлением, но тем не менее многие фронтовики верили в него искренне, ибо не знали тогда гигантских размеров сталинских злодеяний по отношению к собственному народу. Я не издеваюсь над их наивной искренностью, но я не могу простить тому человеку, кто этой искренностью так цинично пользовался, отправляя, например, героев Брестской крепости за колючую проволоку. Многие инвалиды войны стали затем инвалидами лагерей. У нас много памятников ветеранам войны, но вот памятников ветеранам лагерей еще нет – и разве нельзя поэту «возвеличить» их если не бронзой, так словом?

Если не все инвалиды войны догадывались о масштабах трагической правды, то инвалиды лагерей сохранили правду, горчайшую, но драгоценную для истории. Вот в чем смысл этого стихотворения. И не стоит упрекать меня в неточности, что я называю Сталина Генералиссимусом, а не главнокомандующим. Генералиссимус – это последнее воинское звание Сталина, и инвалид войны так называет его не во время войны, а сейчас.

Но если письмо т. Лубенца продиктовано, как я надеюсь, лишь досадным недопониманием моего замысла, то письмо т. Александрова в «Комсомольце» построено на железной логике антигласности. Александров, конечно, оговаривается: «Я тоже решительно осуждаю имевшие место (! – Е.Е.) произвол, нарушение социалистической законности, черные дела Берии… Но трудящиеся шли к новой жизни неизведанными путями, и ошибки естественны». Так что же, значит, убийства многих выдающихся революционеров были «естественны»? Значит, варварские жестокости по отношению к середнякам под видом борьбы с кулаками – тоже «естественны»? Значит, миллионы ни в чем не повинных людей в лагерях – это «естественно»? Значит, публичное шельмование Шостаковича, Ахматовой, Зощенко – «естественно»? Значит, дело врачей – «естественно»? И во всем этом виноват только один Берия? Нет, такое отношение к исторической гласности, как у Александрова, чревато повторением прежних ошибок и преступлений, ибо и новые ошибки легко тогда будет назвать «естественными».

Тов. Александров заявляет: «Не стыжусь истории своей страны». Я тоже не стыжусь победы над фашизмом, ибо это гордость нашего народа. Но есть и то в истории нашей страны, чего необходимо стыдиться. Гражданский стыд есть двигатель общественного прогресса, есть гарант неповторения прежних ошибок. Большая литература невозможна ни без гражданской гордости, ни без гражданского стыда.

1988