Читать книгу Обручник. Книга первая. Изверец - Евгений Кулькин - Страница 41

1

Предчувствие – это не что иное, как ожидание того, что должно случиться или произойти.

Поэтому Володя Ульянов предчувствовал, что где-то идет параллельная сила, которая домогается той откровенности жизни, какой, собственно, так не хватает и ему.

Как-то Ульянову удалось познакомиться с одним, как тот про себя говорил, трижды бывшим.

Сперва он был преуспевающим ловеласом, потом ушедшим в себя мудрецом и, наконец, богобоязненным монахом.

В пору, когда его Володя встретил, он просто жил в отдельной от других каморке, водил неимоверное количество кошек, и – по утрам – кормил с руки голубей.

Так вот этот человек ему сказал, что устал молиться, устал просить о чем-либо Бога и устал, можно сказать, жить.

Но все же он не хотел умирать.

Из любопытства. Ему было интересно узнать, чем же все это кончится?

А когда Володя у него поинтересовался, что же это «все»? Он просто ответил:

– Когда человек подбирается к веку своего существования, то за его спиной остается многое из того, что он уже не способен осмыслить, тем более осуществить. Да и отчувствовать и даже озвучить тоже. И это нечто – тоска по мудрости. Тот самый задний ум, на который так легко умеют уповать русские.

Этот человек, почему-то с почти безбровым лицом, словно он их каждый день, выходя на люди, специально подпаливал, обладал той магической силой, которая к нему притягивала, опять же из любопытства: а что он еще изречет или содеет?

– Здравый смысл, – как-то сказал он, – это понятие сугубо безропотное. Как сундук, в котором ты хранишь вещи. А все, что имеет истинный интерес, существует вопреки ему.

Кажется, невесть что сказал старик. Но заставил Володю задуматься. Что-то с чем-то сопоставить, чтобы или принять это безоговорочно за истину, или положить под пилу спорности.

– Жизнь – это упрощенный вариант понимания отношения к нам Вселенной.

Сказать откровенно, тут у Володи были какие-то шансовые варианты попробовать уточнить: Бога ли он имеет в виду или тот самый Высший Разум, о котором стало модно вести разговоры последнее время.

Видимо ум, а может, интеллект, как ученее сказать, никак не хотят смирить Володю с мыслью, что в появлении жизни на земле участвовал Бог с набором своих примитивных манипуляций, которые пытаются, но ничего не могут не только объяснить, но и прояснить.

Потому ему даже милее думать, что он произошел от обезьяны, в период эволюции добившись той самой неимоверности, которая, конечно же, когда-то станет эталоном.

Но ему было приятно, ежели бы сам Бог или его наместник на земле сообщили людям о его исключительности. О том, что он самый-самый.

Он знал одну старую актрису, которая из букетов, преподнесенных ей поклонниками, сделала некий «гербарий любви», лукаво при этом добавив:

– Женщина – это собиратель вселенской информации. Причем делает она это душой, умом и даже чревом.

Далее она говорила, что мужчина, любящий хищных животных, женственен по натуре.

– Вы заметили, – произнесла актриса, плавя в глазах воск прошлого, – даже кошка вымогает у нас ласку. А вы хотите, чтобы перед этим устояла женщина.

Да вы скажите какой-нибудь даме, что у нее необыкновенная попа, то она тут же вообразит себя пупом земли.

На гербе всех государств мира я бы изобразила женщину, с факелом сидящую на бочке с порохом.

А тот самый таинственный старик как-то сказал то, что и жило у Володи в анналах предчувствия:

– Жизнь тяготеет к парности. Добро и зло. Радость и горе. Женщина и мужчина. Потому, если ты сейчас обозначил себе горизонты возможного, то постарайся заметить где-то того, кто занозой вонзится в твою судьбу и, может, даже нанесет ей какой-либо урон.

Но поскольку обо всем этом Володе думать, если признаться, вовсе не хотелось, он и оставил без внимания эту фразу, взамен сочинив свою, которая звучала так: «Пространство, оправленное в бесконечность, и есть время».

Говорят, родителей не выбирают, их чаще теряют.

И вот если бы все же выбор был, Володя непременно выбрал бы себе мать с отцом тех, которые у него были.

В них сочеталось что-то сугубо разное. Они как бы пришли из чуждого друг другу мира. Создали семью безропотного согласия. И продержались один подле другого ровно столько, чтобы неожиданно понять, что были созданы друг для друга.

Но это все случилось уже после того, когда своим вскриком Мария Александровна возвестит, что Ильи Николаевича больше нет.

Но дети… Куча детей. Вот они должны были стать знаком какой-то особенности, которая не только объяснит, но и оправдает все.

Пока же Володе внушено, что – по матери – его родовые корни уходят куда-то в неметчину.

Как-то, в неком споре, им неожиданно сказалось: «Когда силу приобретает бессилие, тогда становится понятно, кто ты».

Сейчас Ульяновы переживали вот эту самую полосу бессилия. Ибо всем было понятно: из Симбирска надо уезжать. И вовсе не потому, что на них многие стали смотреть как на изгоев. А что Володе нужно было продолжать образование. Поступать в университет.

Об учебе в столице речь можно не вести. Равно как и в Москве тоже. Оставалась Казань.

И вот сейчас, когда появилось в газете объявление, что по улице Московской назначена распродажа некого скарба и самого дома, и пошли к ним гужом люди – больше любопытные, которым хотелось увидеть мать, воспитавшую покусителя на царя.

А один старик, который даже пробренчал что-то на рояле, уходя, сказал:

– Ваш весь род извести надо, чтобы еще подлее чего не выкинули.

Но были те, кто понимали. И даже сочувствовали.

Одна гимназистка, исполнив на рояле Баха, незаметно для остальных пожала руку Володе и шепнула:

– Ты отомстишь за брата!

И по душе у Володи как бы прокатился некий огненный шар, который, поуменьшившись, постоял в подгорлье и тихо сгас, словно его вовсе и не было.

И именно тогда Володя подошел к матери и сказал:

– Знаешь, давай не будем продавать рояль. Пусть останется на память.

И он не уточнил, о чем именно.