Читать книгу Избранное. Стихи, поэмы, переводы - Евгений Лукин, Момо Капор - Страница 8

Не время ли, братия, речью старинной

Начать эту повесть за русской братиной

Про Игоря, в путь протрубившего сбор,

И, павших оплакав на тризне прощальной,

Поведать всю правду о рати печальной,

Бояновым замыслам наперекор?

Ведь вещий Боян, приступая к напеву,

То мыслью своей растекался по древу,

То волком кружил по яругам степей.

И, помня начало усобиц и схваток,

Боян выпускал соколиный десяток

На белую стаю гусей-лебедей.

И с трепетом к облаку лебедь взмывала,

Заздравную песнь Ярославу слагала,

Мстислава она величала потом

За то, что зарезал Редедю, не дрогнув

Один перед полчищем диких касогов,

Ударив наотмашь каленым ножом.

Однако, напев зачиная старинный,

Боян не десяток пускал соколиный

На белую стаю гусей-лебедей,

Но вскладывал, ведая чары иные,

Волшебные пальцы на струны живые —

И те рокотали во славу князей.

Начнем эту повесть хвалой Мономаху,

Кто дерзкую мысль заострил об отвагу,

Кто клятвою смелое сердце скрепил

И двинул полки в половецкие дали,

Державным мечом высекая скрижали,

Которые Игорь прочел и забыл.

Князь Игорь взглянул на дневное светило —

Сияющей тьмой оно войско покрыло

И встало, как месяц двурогий, над ним.

Дружинникам вымолвил князь омраченным:

«Уж лучше быть мертвым, чем быть полоненным.

По коням! – да синего Дону позрим».

Нечасто бывает такое несчастье:

Затмит и светило, и ум в одночасье.

Торопится Игорь: «Хочу преломить

Копье на границе степей половецких,

Сложить свою голову по-молодецки,

А нет – так шеломом из Дона испить».

Боян, внук Велеса! В минувшие годы

Ты громко воспел бы такие походы,

По дереву мысли скача соловьем

И быстрым умом в поднебесьи летая,

И новую славу со старой сплетая,

И рыща Трояна тропой на подъем.

Ты молвил бы: песни достоин князь Игорь:

«То соколов полем уносит не вихорь,

То галки к великому Дону летят!..»

Уж комони ржут за рекою Сулою,

Уж трубы трубят в Новеграде с зарею,

Червленые стяги в Путивле стоят.

Пусть в Киеве слава звенит до заката —

Князь Игорь в степи дожидается брата.

Сказал ему Всеволод перед полком:

«Мы, брат, одного Святославова рода!

Седлай же коней для лихого похода —

Мои возле Курска стоят под седлом.

Ручаюсь: куряне – бывалые кметы,

Под бранной трубой рождены для победы

И вскормлены с острого жала копья.

Им ведомы всюду пути и яруги,

Отворены тулы, натянуты луки,

Заточены сабельные острия.

Как серые волки, по пустошам скачут,

Для храброго князя величия алчут,

А чести и почести алчут себе!..»

В злаченое стремя князь Игорь вступает,

О Божием знаменьи знать не желает,

А значит – злосчастию быть и жальбе.

Уж солнце закрыло путь Игоря тьмою,

Ночь всякую тварь пробудила грозою,

Встает свист звериный и воронов грай.

И Див половецкий, исполненный гнева,

Кричит на вершине высокого древа,

В потемках тревожа неведомый край.

Кричит он Поморью, кричит он Поволжью,

Посулию, Корсуню да Посурожью,

И слушает Тмутараканский болван:

Идет бездорожьем ночною порою

К великому Дону орда за ордою —

Скрипят по-лебяжьи возы половчан.

Князь Игорь спешит по Изюмскому шляху:

В дубраве хоронятся птицы со страху,

Лисицы на панцири лают кругом,

По росточам волки грозу навывают,

Клекочут орлы – знать, на кости сзывают.

О Русь, ты уже за далеким холмом!

Ночь меркнет. Зарей небеса распалились.

Умолк соловей. Галки разговорились.

Поля – в сизой роздыми и серебре.

Уж краем неведомым русичи скачут,

Для храброго князя величия алчут,

А чести и почестей алчут себе.

Заутра, в пяток, лишь туманы упали —

С налету чужие полки потоптали

И, стрелами поразлетевшись, навскид

Одну за другой полонянку хватали,

А в вежах то паволоку обретали,

То золото, то дорогой аксамит.

Награбив, мосты по болотам мостили:

И ортмами, и епанчами гатили

До позднего вечера топкую грязь.

Но ханское древко с полотнищем алым,

Сребряное стружие с острым стрекалом

Достались в награду тебе, Игорь-князь.

Вы, русичи, в степь залетели далече:

Ведь храбрым не страшен ни сокол, ни кречет,

Тем паче ни ты, черный ворон-степняк.

Дремлите вполглаза, Олеговы внуки:

Уж Гзак держит путь на донские излуки

И по следу правит дорогу Кончак.

Кровавую рань предвещает предзорье,

Сбираются черные тучи на море,

Идут междуречьем – разить и громить,

В них синие молнии блещут, трепещут,

Дожди золочеными стрелами хлещут,

Желая четыре светила затмить.

У синего Дона на речке Каяле,

Где княжьих четыре хоругви стояли,

Сегодня случится неслыханный гром:

Тут копьям окованным переломиться,

Мечам остроточенным поиззубриться.

О Русь, ты уже за далеким холмом!

Вот ветры повеяли, внуки Стрибожьи,

Вздымая под тучами пыль раздорожий

И стрелами рея на Игорев стан,

Где рать, защитившись, сверкает мечами,

А стяги глаголят: идут половчане

От Дона, от моря, от Симовых стран.

Ты, Всеволод, первым под древком бунчужным

По панцирям гремлешь мечом харалужным,

Посвечивая золотым шишаком,

Куда ни поскачешь – там стон половецкий,

А в воздухе свищет клинок молодецкий,

Кромсая аварские шлемы кругом.

И что тебе раны в бою с половчином,

Когда пренебрег ты богатством и чином,

Презрел свою жизнь – из охот и пиров,

И, славя кровавые игрища в поле,

Забыл о черниговском отчем престоле,

Забыл милой Глебовны молвь и любовь.

Все минуло: время Трояна глухое,

Лета Ярослава – в трудах и покое,

Походы Олега и брань что ни день:

Ковал Гориславич крамолу кончаном,

Рассеивал стрелы по землям и странам

И в Тмутаракани вступал в злат стремень.

И, слыша стремянный звонец издалека,

Молил Мономах на заутрене Бога

И в горести уши свои затыкал.

Но травное ложе у Канина брега

Борис заслужил за обиду Олега,

Поскольку к усобице он подстрекал.

И сопровождал Святополк горемычный

До стольного Киева груз непривычный —

Отец на телеге лежал как живой.

Весь день иноходили на перегоне

Обапол телеги угорские кони,

Спеша к панихиде в Софии Святой.

Печально: на голую ниву в ту пору

Бросали пригоршнями сорную ссору —

Она на глазах прорастала бедой.

А княжья крамола страшна и жестока:

В ней гибнет нажитое внука Даждьбога

И век укорачивается людской.

В ту пору на Русской земле неурядной

Покликивал редко несчастный оратай,

Но часто пограивало воронье,

Деля меж собой мертвечину на ниве,

Да галки, узнав о кровавой поживе,

Сговаривались полететь на нее.

Но битвы такой не бывало, как эта:

Каленые стрелы летят без просвета

И сабли о шлемы стучат вразнобой,

Взрыхляют поля боевые копыта;

Костями засеяна, кровью полита,

Родная земля всколосилась тугой.

Что мне шумит, что мне звенит,

Что мне далече говорит

Пред зорями в густом тумане?

Там, бросив палицы свои,

Черниговские ковуи

Бежали впопыхах от брани.

Князь Игорь на коне летит,

Шеломом золотым блестит:

Зовет он беглецов вернуться!

Но храбрых не видать окрест:

Лишь половцы наперерез

В степи, как вороны, несутся.

Коня обратно торопя,

Он молит смерти для себя,

Чтоб только брату не досталась.

Но ладный конь не доскакал,

Булатный меч не досверкал,

Стрела до цели не домчалась.

Плененный князь глядит с жальбой,

Как русичи бросались в бой —

Им не хватало бранной стали!

Но, не теряя удальства,

Рубились день, рубились два,

На третий день знамена пали.

Утихли крики, смолк булат.

И разлучился с братом брат:

Кровавого достало брашна.

Дружинники, пир завершив,

До смерти сватов напоив,

И сами полегли бесстрашно.

Увы, невеселое время настало:

Побоище буйной травой зарастало,

Обида с заросших курганов пришла

И девой на землю Трояна шагнула,

Крылом лебединым у Дона взмахнула

И вмиг изобилье смела со стола.

И кинулся брат на родимого брата,

«Мое то и это», – крича без огляда,

Друг с другом князья затевали вражду,

В насмешку великое малым прозвали,

О сечах с погаными позабывали —

И те зачастили сюда на беду.

А сокол за морем – бьет уток к обеду,

И храбрых дружинников Игоря нету…

И кликнули половцы Карна и Жля,

И вскачь понеслись по широкой дороге,

И брызнули смагою в пламенном роге:

Вновь Русская заполыхала земля!

Вновь русские жены с зарей зарыдали

У каждой бойницы, на каждом забрале:

«Уж милых очами не вызреть вдали,

Ни думою сдумать, ни мыслию смыслить,

Разлуку слезами вовек не исчислить,

На платья не шить золотые рубли!»

Печаль по Руси разлилась водопольем:

И Киев в тоске, и Чернигов в недоле —

Горюют и стонут с утра до утра.

Но сеют князья несогласья и смуту —

И рыщут без удержу вороны всюду,

И по горностаю берут со двора.

Так Игорь и Всеволод зло пробудили,

Раздорами Русской земле набедили —

Напрасно у Орели киевский князь

Крутые холмы притоптал и овраги,

Взмутил булавою озерные влаги,

А там – иссушил по болотинам грязь.

Напрасно, объятый днепровским туманом,

Ладью Святослав правил к вежам поганым

И, выдернув хана из рук степняков,

Унес, будто смерч, Кобяка из приморья:

Хан в киевской гриднице сникнул в покоре,

Моля за себя и улусных князьков.

А немцы, венедицы, греки, морава

Там хором нахваливали Святослава

И каяли Игоря этак и так:

В Каялу, мол, выбросил русское злато

И, спрыгнув с златого седла, воровато

Взобрался на старый поганый арчак.

На киевских башнях – печаль и унылость.

Зловещее, вещее князю приснилось.

Сказал Святослав: «Нету силы скрывать,

Бояре! Всю ночь надо мной голосили,

Как будто живого меня хоронили:

Черна паполома, тесова кровать.

И черпали мне синь-вино непростое,

Замешенное на смертельном настое,

И, нежно касаясь сребряных седин,

На лоно мне сыпали жемчуг, не глянув,

Из пустопорожних поганых колчанов,

Которые мне преподнес толковин.

Уже напоследок, готовый к потерям,

Прощально взглянул я на княжеский терем,

А он, златоверхий, стоит без конька…

И граяли враны всю ночь до рассвета,

У Плесенска, в дебри Кияновой где-то,

И к синему морю неслись облака».

Бояре ему вещий сон толковали:

«Твой ум, Святослав, полонили печали —

Двух соколов, двух сыновей не забыть!

Они злат престол покидали для брани

Добыть себе города Тмутаракани,

А нет – так шеломом из Дона испить.

Но третьего дня поднялась тьма над ними:

Подрезали крылья мечами стальными

И в путы опутали соколов двух.

Два солнца померкли, два месяца пали,

Два светлых столпа в небесах отпылали

И отсвет багряный в пучине потух.

Когда ж над Каялой светила затмили,

Кощеи по Русской земле зарысили,

Как пардужий выводок из логовищ.

Хула над хвалою тотчас воцарилась

И воля неволе, увы, покорилась,

И Див половецкий мелькнул у жилищ».

У синего моря – чужие напевы:

Хохочут игривые готские девы,

И, месть Шаруканью лелея в душе,

Звенят они русским награбленным златом

Да Бусово время поют по палатам,

А нам, брат, с тобой не до песен уже.

Воистину: смешанная со слезою,

Становится русская речь золотою.

Сказал Святослав: «Вот лихая напасть!

Вы, Игорь и Всеволод, встали до срока,

Затеяли брань, да без всякого прока.

Где русское злато? Где сильная власть?

Где брат Ярослав и черниговы слуги —

Татраны, ольберы, шельбиры, ревуги,

Которым издревле платили добром?

Они в перестрелках щитов не держали —

Воинственным кликом полки побеждали,

Идя с засапожным ножом напролом.

Князья, занялись вы неправедным делом:

Мол, поровну новую славу поделим,

А старую сами поддержим вполне.

Но зря в Половецкую землю ходили,

Поганую кровь не по чести пролили,

Что вы сотворили моей седине?

Да, старый наученный сокол, бывает,

Могучих орлов на лету забивает:

Ему не впервые гнездо охранять.

Но медлят князья, на подмогу не скачут.

Под ранами русичи в Римове плачут.

Как Волхов, опять время двинулось вспять».

Не мыслишь покинуть, князь Всеволод, Суздаль,

Явить закаленную в пламени удаль,

Сразиться за отчий престол и закон?

А мог бы с дружиною, верною долгу,

Разбрызгать широкими веслами Волгу,

Злачеными шлемами вычерпать Дон.

С князьями Рязани, которые в сечу

Несутся, как стрелы, поганым навстречу,

Ты б, Всеволод, дивный полон получил.

На каждом базаре пошла б перебранка:

В ногату ценилась тогда б половчанка

И в резань – плененный тобой половчин.

Чьи сбитые шлемы в крови утопали?

Чьи ратники в поле неведомом пали?

Твои ли, буй Рюрик? Твои ли, Давид?

Настало для правды урочное время:

Вступите, князья, в золоченое стремя,

Орде не прощая ни ран, ни обид.

Земля за Каялою полнится стоном:

Изрублены русичи громом каленым,

Как туры, они перед смертью кричат…

Ты мнишь, Осмомысл, что, не ведая горя,

Один отсидишься в угорских предгорьях:

Престол златокован да Галич богат?

Воздвигнул ты стрельницы за облаками

И горы подпер ты стальными полками,

Дорогу щитом королю перекрыв,

И правишь в заоблачной дали на славу,

Рядишь до Дуная и суд, и расправу,

Речные ворота на ключ затворив.

Текут твои грозы в чужие пределы,

В заморских султанов летят твои стрелы

И Киев твои отворяют войска.

Иди, государь, на восточные страны,

За Русскую землю, за Игоря раны

Гони половчина, стреляй в Кончака!

А вы, буй Роман и Мстислав Городенский,

Чей ум ищет подвига, в буести дерзкий,

Ширяясь, как сокол на быстрых ветрах.

Ведь вы не чета ратоборцам ордынским:

Железная паворзь под шлемом латинским,

Булатная твердь в закаленных сердцах.

Под вами земля, содрогаясь, гремела:

Ятвяги, хинова, литва, деремела,

Кощеи, кочующие по степям,

Не раз повергались дружиною дружной

И выи склоняли под меч харалужный,

Каленые сулицы бросив к ногам.

А нынче погасло на небе светило

И древо листву не к добру обронило:

Поделены грады по Роси, Суле.

А храбрых дружинников Игоря нету!

Но, слышишь, зовет синий Дон на победу,

Тебя, буй Роман, окликает во мгле.

И вас, шестокрыльцев волынского рода,

Зовет синий Дон для степного похода:

Не дело в усобицах грады делить.

Пора ляшской сталью, сметая неволю,

Ворота замкнуть Половецкому полю,

Поганую кровь за собратьев пролить.

Уж, кажется, к Переяславлю порою

Сула не течет серебристой струею

И, смутная с этих нерадостных пор,

Двина по болотам и топям туманным

На север к суровым течет полочанам

Под воронов грай и кощеевый ор.

Один Изяслав, осторожность отринув,

Мечом позвонил о шеломы литвинов

И славы Всеславу еще прирубил,

Но в схватке, изрубленный саблей каленой,

Свалился на щит полочанский червленый

И кровью траву-мураву обагрил.

И вымолвил юноша, смерть призывая:

«Накрыла дружинников галочья стая

И кровь полизало лесное зверье».

И он изронил у чужого предела

Жемчужную душу из храброго тела

Через ожерелье златое свое.

Князья, вы забыли о брате и друге,

Но грустные песни поются в округе,

Трубят городенские трубы вдали.

Червленые стяги свои опустите,

Мечи поврежденные в ножны вложите:

Вы сами от славы отцов отошли.

Вы, внуки Всеслава, повсюду, повсюду

Ковали крамолу и сеяли смуту,

Друг другу обиды и горе творя.

И вот, разжигая раздор самочинный,

На Русь накричали поход половчинный:

За распрями следом является пря.

Настало седьмое столетье Трояна.

Всеслав у Двины волхвовал неустанно,

Гадая о девице, милой ему.

Вот киевским князем колдун обернулся

И стружием злата престола коснулся,

А там – лютым зверем отпрянул во тьму.

Вот в полночи вещею птицею свистнул,

Взметнувшись, на облаке синем повиснул,

Над Белгородом при луне промелькнул,

А там – поутру, совершив три налета,

Расшиб новгородские напрочь ворота

И волком с Дудуток к Немиге скакнул.

На речке Немиге такая работа:

Стальными цепами молотят до пота,

Убитых и раненых мечут в стога

И души от тел отвевают на риге,

И жизни кладут у кровавой Немиги,

Костями засеивая берега.

А правил Всеслав над людьми по законам,

Рядил города он князьям подчиненным,

А ночью, по давней привычке волхвов,

Он волком дорыщет до Тмутаракани,

Великого Хорса обгонит по рани

И в Киев воротится до петухов.

Стоит над Софией трезвон колокольный —

К заутрене Полоцк идет богомольный,

А князь в стольном Киеве слушает звон.

И хоть обладал мастерством чародея,

Наукой любых превращений владея,

Но часто томился и бедствовал он.

Кончалось седьмое столетье Трояна,

И вспомнил князь вещее слово Бояна,

Которое он произнес наперед:

«Ни тот, кто мудрит и удачей живится,

Ни тот, кто ловчит, как проворная птица, —

Никто от Господня суда не уйдет!»

Слово о погибели Русской земли

Моя сторона, ты рыдаешь, родная,

О прежних летах и князьях вспоминая,

Когда ты была, словно свет среди тьмы.

О Русь, украшали тебя до озора

Святые источники, реки, озера,

Высокие горы, крутые холмы.

Здесь в диких урочищах звери водились,

Здесь птицы в густых чернолесьях гнездились,

Травой-изумрудом стелились поля.

Предивные села, великие грады,

Церковные храмы, сады-винограды —

Ты всем преисполнена, наша земля!

Князья твои грозными были в округе,

Честными бояре и честными слуги,

Христьянская вера крепка и сильна!

Отселе до угров, до чехов, до ляхов,

Отселе до немцев, литвинов, ятвягов,

Куда утекает по топям Двина,

Отсель до корелы за морем Студеным,

До нехристей тоймичей в Устюге темном,

До волжских болгар, что корчуют леса,

До мест, где живут черемисы и веды,

Мордва и буртасы, что дикие меды

Сбирают в берестяные туеса, —

Все это в округе – по странам поганым

Навеки Господь покорил христианам,

Вручил на владенье тебе, Мономах!

Тобою пугала детей половчанка,

Литвина от страха трясла лихоманка —

Сидел, не высовываясь, в камышах.

А угры, поставив стальные запоры,

Скорей замыкали Угорские горы,

Чтоб ты не поднялся однажды на них.

А немцы жбанок выпивали при встрече

За то, что живут за морями далече

И как бы не слышат ристаний твоих.

Сам царь Мануил, обливаясь слезами,

Ладьи снаряжал с дорогими дарами,

Тебя умоляя не трогать Царьград.

И в кожухе греческого оловира

Ты поезд с сокровищами полумира

Встречал у приморья, велик и богат.

Тебя никогда б чужеземная сила

К холмистому Киеву не пригвоздила!

А ныне нахмурилась Русь от обид:

Опять отовсюду поганые лезут,

Но розно полотнища русские плещут:

Одни носит Рюрик, другие – Давид.

В Путивле на стрельнице слышится причет:

С зарей Ярославна печальная кличет:

«Зегзицею я обернусь поутру,

Взовьюсь над серебряным брегом Дуная,

В Каялу бебряный рукав окуная,

Любимому жаркие раны утру».

И кычет зегзицей она заревою:

«О ветер, ветрило! Зачем ты с лютьбою

Несешься на крыльях вдоль быстрой реки

И мечешь на латников милого лады

Хиновские стрелы без всякой пощады,

В усладу злораду и мне вопреки?

А мало тебе, что ли, по небу реять,

Вверху облака грозовые лелеять,

На синих морях колыхать корабли?

О ветер, ветрило! Зачем же ты ныне

Развеял веселье мое по равнине,

Упрятал утеху мою в ковыли?»

И шлет она синему морю укоры:

«О Днепр Словутич! Ты крепкие горы

Насквозь прорубил в Половецкой земле.

Ладью Святослава, окутав туманом,

Волной прилелеял ты к вежам поганым.

Прошу: прилелей мою ладу ко мне».

Над стрельницей плач Ярославны несется:

«Для всех ты приветно, тресветлое солнце,

А что же не милуешь русскую рать?

Ты жаждой походные луки стянуло,

Печалью и горем колчаны заткнуло,

В безводную степь завело – умирать?»

Прыщет море полуночи,

Смерчи мглистые пророчит.

Путь к Путивлю кажет Бог.

Зори гаснут, мгла клубится,

Князю спится и не спится:

У реки полонник лег.

Мыслью поле измеряет,

Из конца в конец ширяет,

Заклинает месяц: чур!

Комонь ржет и ждет у брега,

Час урочный, час побега:

За рекой свистит Овлур.

Дробь копыт у переправы.

Степь шумит, и гнутся травы.

Вежи движутся: держи!

Игорь – к брегу, Игорь – к броду,

Белым гоголем – на воду,

Горностаем – в камыши.

На коне летит откосом,

Наземь спрыгнет волком босым,

Побежит к Донцу: быстрей!

Реет соколом по небу,

Бьет себе гусей к обеду,

А на ужин – лебедей.

Игорь птицею взовьется —

По земле Овлур несется,

Волком кружится в лесу.

Приустали от погони,

Пали кони, пали кони

На студеную росу.

И синий Донец, беглецов укрывая,

Туманы развесил от края до края,

Траву-мураву расстелил там и здесь:

«Князь Игорь! Тебе похвала и услада,

Поганому хану – тоска и досада,

А Русской земле – долгожданная весть!»

И вымолвил князь, опускаясь устало:

«Донец, и в тебе благодати немало:

Траву постелил на серебряный брег,

Окутал меня под ракитою мглою

И чайкою белой стрежишь над волною,

И чернядью в небе хранишь мой ночлег.

А вот говорят, что Стугна – не такая,

За ней по пятам ходит слава худая:

В округе пожрала ручей за ручьем

И стала, разлившись, коварного нрава:

На дне затворила своем Ростислава —

Цветы почернели, печалясь о нем».

А Гзак да Кончак следом рыщут без толку:

Сороки и галки сидят втихомолку

И вороны Игоря не выдают.

Лишь полозы ползают диким бурьяном

Да дятлы стучат за приречным туманом.

Пора – соловьи заряницу поют.

Гзак Кончаку говорит:

«Ежели сокол летит

Синей дорогой к гнездовью,

Мы соколенка потом

Острой стрелою собьем:

Пусть захлебнется он кровью!»

Гзаку Кончак говорит:

«Ежели сокол летит

Синей дорогой к гнездовью,

Мы соколенка потом

Девицей красной повьем:

Пусть захлебнется любовью!»

И говорит хитрый Гзак:

«Так попадем мы впросак

И потеряем обоих.

Всякие птицы, Кончак,

Бить нас начнут так и сяк

На половецких постоях!»

Боян, песнотворец минувшего века,

Любимый хвалебщик кагана Олега,

Промолвил, навек исчезая во мгле:

«Беда голове, коль без плеч остается,

И телу безглавому жизнь не дается!»

Вот так и без Игоря Русской земле.

Но красные девы поют на Дунае,

По морю до Киева песнь долетает,

Великое солнце в зените стоит:

Уж едет князь Игорь Боричевым склоном,

К Святой Пирогощей подходит с поклоном.

По градам и весям веселье гремит.

И князь, поседевший в походах, и витязь,

Ни разу не вскинувший меч, поклянитесь

У милых для русского сердца святынь

Отныне разить воедино хинову

За Русскую землю, за веру Христову.

Да здравствуют князь и дружина! Аминь.