Читать книгу Медные пятаки правды - Евгений Мосягин - Страница 17

Должность комсорга в стройбате с мая месяца стала штатной офицерской должностью. При сержантском звании я был аттестован на офицерскую должность и начал получать 700 рублей должностного оклада. Для сравнения: инженер, окончивший институт и направленный на работу по распределению, первую зарплату получал в размере 600 рублей.

Большую часть зарплаты я стал посылать родителям.

Должности командиров взводов в стройбате с этого времени стали занимать тоже офицеры. Мое сержантское офицерство мои товарищи Федя Исаченков, Толя Шипарев, Вася Кудреватых приняли, как должное и даже с одобрением. Отношения их остались прежними. А вот штабной начальник капитан Филутин, этот как будто на ежа сел. Для меня же это имело значение только в том смысле, что я мог оказывать хотя небольшую помощь родителям. Я помнил рассказ своего отца, когда был в отпуске.

Отца попросил его старый знакомый, занимавший какую-то должность на маслозаводе, отремонтировать дверную коробку складского помещения и врезать замок. Расплатившись за работу, знакомый угостил отца кружкой густых и свежих сливок. По дороге у отца схватило острой болью живот. Его наголодавшийся желудок не принял непривычную пищу. Отца затошнило. Дойдя до озера у каменного моста, он не то что лег, а просто упал на траву. Отторжение деликатеса облегчило его состояние. Придя в себя, отец потихоньку добрался до дома.

После праздника Победы я встретился с Виктором Барановским, моим хорошим товарищем по партизанскому отряду. В 1943 году мы попали с ним в серьезную передрягу: партизанский отряд соединился с Действующей Красной Армией, а я с Барановским застряли в немецком тылу за Березиной. Ситуация была сложная, если не сказать критическая. В деревню, где мы на недолгое время задержались, вошли немцы. Мы укрылись в болотистом кустарнике неподалеку от деревни. С нами были три женщины, маленький ребенок и корова. Одна из женщин – сестра Виктора с ребенком, две другие – его знакомые. Сестра Виктора ни за что не хотела расставаться с коровой. Несколько раз Виктор и я ходили на разведку, в результате чего мы уяснили, что весь берег Березины патрулируется немецкими командами.

Надвигалась зима, надо было выходить к нашим. Трудно сказать, что было бы с беглецами, чем бы закончилось наше болотное сидение, если бы не Виктор. Человек интеллигентный, художник по образованию, он проявил мужество и находчивость, свойственные только смелым и решительным людям. На пятый день, когда морозом уже схватывало болотную воду и кустарник покрывало изморозью, Виктор ушел к Березине, как он сказал, проведать обстановку и посмотреть что к чему. Он хорошо знал эти места с довоенного времени. Отец Виктора бывал здесь по служебным делам и брал с собой сына пожить на природе.

Виктор отсутствовал недолго. Вернувшись, он сказал, что с того берега нам подадут лодку и надо торопиться. Вслед за Виктором мы все быстро добрались до Березины. Когда спустились к воде, я сразу же увидел на другом берегу одетого во все черное мужчину. Он махнул рукой, сел в лодку и, сноровисто работая веслами, скоро пересек довольно широкую в этом месте реку. Он сказал, что в лодку можно садиться только четырем человекам и еще что-то очень серьезно сказал он Виктору, указывая на меня. Переправляться на другой берег предстояло десяти человекам, поскольку Виктор забрал с собой четырех военнопленных, с которыми он встретился, когда ходил разведывать обстановку. Эти четверо бежавших военнопленных сидели в болотистых кустах, замерзали и ждали неизвестно чего. Мужчина, пригнавший лодку, ушел после первого же рейса и больше его никто не видел.

Тогда, в 43-м году, я не очень-то задумывался над тем, откуда взялся тот спаситель, молодой мужчина в черном штатском пальто в сапогах и черной фуражке, рисковавший ради не знакомых ему людей собственной жизнью. На том участке Березины ее берега с обеих сторон густо поросли кустарником и близко к воде подступающим лесом. Как оказался в прямой видимости с другого берега неизвестный мужчина именно в тот момент, когда Виктор в поисках спасения вышел к реке и они увидели друг друга? Много лет прошло с тех пор, а я все думаю, что роковые и необъяснимые совпадения иногда случаются в жизни, хотя принято считать, что чудес не бывает на свете.

Виктор в армии не служил. После войны он совершенно не понятно каким образом сумел устроиться на работу и на жительство в Москве. Работал он в Министерстве речного флота художником.

Во время встреч со мной при моем безденежье он угощал меня в какой-нибудь забегаловке хорошей стопкой водки под бутерброд с плохой колбасой или с килькой. Это было жестом дружеского расположения и служило некоторому раскрепощению в отношениях. Не изменяя обычаю, мы и в этот раз приняли по сто пятьдесят граммов водки, закусили, чем Бог послал и пошли гулять в Лефортовский парк. Поговорили о многом, повспоминали. Ни я, ни Виктор ни разу после выхода из немецкого тыла в декабре 43-го года ни с кем из общих партизанских товарищей не встречались и не общались, если не считать короткой моей переписки с комиссаром партизанской бригады Злыновым. В общем разговоре само собой как-то подошло к тому, что я спросил у Виктора, что ему сказал, указывая на меня, тот мужчина, что пригнал им лодку на Березине в 43-м году. Виктор ответил не сразу.

– Не хотел я тебе говорить, но раз ты спросил, отвечу. К тому же и времени прошло немало. Теперь можно, ты не обидишься. Тот мужчина сказал мне, что женщин немцы не тронут, что военнопленные под своей судьбой ходят, а партизана немцы повесят. При этих словах он и указал на тебя и посоветовал первым рейсом переправить тебя на советский берег.

– Ничего Виктор, дело давнее. Я все равно не сел бы в первую лодку, во вторую – может быть, а в первую нет, не сел бы. Все обошлось. Тебе не кажется, Витя, что кто-то очень угодный Богу хорошо помолился тогда за нас. Я тогда последним покинул вражеский берег.

В батальоне произошли серьезные перемены в командном составе. Уволили из армии доброго капитана Рысакова. Он был хорошим замполитом, а вернее сказать – никаким, ни к кому не приставал, не требовал систематического проведения политзанятий, политинформаций и коллективной читки газет. Поговорит с командиром какой-нибудь роты о дисциплине, о выполнении производственных заданий, о наглядной агитации и дело с концом. Он как-то незаметно функционировал в русле повседневности и обыденности стройбатовской службы. Ни перед кем не выслуживался, не демонстрировал политической активности в деле воспитания личного состава в духе преданности партии и Родине и не добивался повседневной демонстрации этих качеств от солдат, сержантов и офицеров стройбата. Понимал, видимо, что работа на стройке сама по себе является лучшим выражением верности своей Родине солдата-стройбатовца. Единственно, что мне не нравилось в капитане, так это его длинные, сбивчивые, путаные речи на праздничных торжественных собраниях. И слушать томительно, и уйти нельзя.

Новый замполит, майор по званию, с первого же взгляда производил впечатление полной противоположности прежнему незлобивому и негромкому капитану Рысакову. «Кончилась моя нормальная жизнь», – подумалось мне при встрече с этим политработником. Его физическая тяжеловесность, мне показалось, полностью соответствовала его внутреннему умственно-психологическому устройству.

Вторая рокировка в командовании батальона состояла в том, что куда-то откомандировали из батальона капитана Филутина, а на его место прислали подполковника Милашкина, весьма амбициозного и самолюбивого мужчину лет пятидесяти. Он как-то сразу же поставил себя особняком по отношения ко всем офицерам штаба. От капитана Филутина он унаследовал неприязнь ко мне. А я подумал, что очень странно и вроде бы не рачительно расходуются офицерские кадры в армии, если на такую незначительную должность, как начальник штаба строительного батальона, пусть даже и отдельного, назначают аж подполковника. Недоброжелательность подполковника к себе я объяснил тем, что Милашкин увидел во мне своего антипода: у подполковника очень маленькая должность при очень высоком звании, у меня же – наоборот – при абсолютно невразумительном звании довольно значительная должность.

За свою недолгую жизнь я уяснил для себя, что никакие перемены в жизни и службе никогда не приносят улучшения ни для жизни, ни для службы.

Была еще одна новость в штабной ситуации: майору Кудрявцеву присвоили звание подполковника. Теперь у него на погонах распластались по две больших звезды, посредине которых чернели точки от снятых одиноких майорских звезд.

Теперь я питался в офицерской столовой. Официантка Маруся, маленькая женщина лет тридцати двух или чуть старше, подавала мне обед. Вот так! С некоторых пор я начал задерживаться в столовой с разрешения Маруси. Я оттягивал необходимость являться в политчасть, где теперь постоянно заседал новый замполит. Столовая – маленькая чистенькая комнатка и в ней приятно было позаниматься какими-то бумажными делами: то ли на письмо ответить, то ли протоколы комсомольского собрания или заседания бюро с черновиков переписать, а то так просто газету просмотреть. Маруся любила побеседовать со мной, но делала она это деликатно, чтобы особенно меня не беспокоить, как она говорила. Отрываясь от своих занятий, я иногда перекидывался с ней парой слов. Однажды, когда после чая, разложив на столе свои бумаги, я только собрался заняться своей канцелярией, как в столовую вошли два штабных офицера: заместитель комбата по МТО подполковник Кудрявцев и начфин капитан Шитиков. Я встал при появлении старших офицеров.

– Сиди, Мосягин, в столовой и в бане все равны, – махнул мне рукой Кудрявцев. – К тому ж у тебя и должность офицерская.

– Должность-то офицерская, товарищ подполковник. Это точно, – заметил я, садясь на свой стул. – Но вы знаете, я в этой должности, вроде как декабрист на Кавказской войне.

– Чего это он сказал? – обратился подполковник к начфину. – Какая это Кавказская война?

– Комсорг, видимо, имел в виду то, что декабристов после восстания сначала ссылали в Сибирь, а потом Николай первый их на Кавказ в действующую армию отправлял, – пояснил образованный начфин. – Рядовыми отправлял, а были они все дворянами и имели немалые военные чины.

– Ну, так и что? – спросил подполковник.

– А то, что офицеры Кавказской армии всех этих разжалованных принимали в своем обществе, как равных, несмотря на то, что были-то они рядовыми солдатами.

– Разве ты разжалованный, Мосягин? – удивился подполковник.

– Никак нет, товарищ подполковник, – возразил я. – Это у меня еще впереди.

– Правильно говоришь. Никто не застрахован.

Маруся налила офицерам по стакану чая.

– Так на чем мы остановились? – усаживаясь за соседний стол, спросил Кудрявцев начфина.

– Что-то про зарплату вы начали говорить, – напомнил начфин.

– Да-да, про зарплату, – прихлебывая чай, сказал подполковник. – Этот Сидоров мне говорит, что у меня 2600 рублей в месяц. Так у меня семья шесть человек. И все здоровые. Одна домработница за месяц четыре килограмма сахару съела. (Маруся при этих словах ойкнула и тут же закрыла себе рот рукой.) А Женька! Задом вильнула и стипендию провиляла. Она ж хочет и учится, и гулять, и одеваться хорошо, чтоб за ней бегали.

– Если хорошо одеваться не будет, так бегать не будут, – резонно заметил начфин.

– Бегают! Недавно к ней сватался какой-то паразит из Чехословакии. Я сказал – нет. Потом какой-то морячок клинья подбивал. Из политработников. Я ей говорю, самый ненадежный народ эти политики. Сиди дома. Вот она и сидит.

Подполковник допил чай и обратился к Марусе:

– В общем-то, мы к вам пришли. И вот по какому делу.

Кудрявцев предложил Марусе, чтоб она подумала, как облагородить и сделать поуютней «эту столовку».

– Клеенки на столах заменить, что ли, может скатерти постелить, ну там из посуды может что надо. Кто у вас начальник?

– Ой, я даже не знаю, – растерянно заявила Маруся.

– Начпрод, наверно, – подсказал начфин.

– Ладно, поговорю с начпродом.

Офицеры ушли. Я остался с Марусей вдвоем. Она убрала со стола стаканы, собрала на поднос грязную посуду с рабочего столика и прежде, чем уйти на кухню в подсобку, высказалась:

– А вы знаете, сколько раз я говорила, чтоб эту срамотищу, клеенки эти самые убрать отсюда. Как бы хорошо скатерочками столы накрыть. Я скатерти сама стирала бы. Мыло б только дали и все.

Маруся ушла, а я занялся своей писаниной. Это такая морока. К примеру, «Журнал комсомольских поручений», что в него писать. Я эти окаянные поручения выдумывать притомился. А все парторг! Ты, говорит, заведи такой журнал и записывай, что кому поручил, а потом отметки делай об исполнении. Такая муть!

Вернулась Маруся с вымытой посудой.

– А вы все книжками да тетрадками своими занимаетесь? Пошли бы лучше в парк, там сейчас так красиво, все расцвело, распустилось. Может вам чайку налить, я горячий принесла, – предложила Маруся.

– Куда мне в парк, я уже старый.

– Ой, не могу! Старый! Да какой же вы старый? Вам только и погулять сейчас. В парке девушки, познакомились бы. Ну, вот что вы сейчас пишете?

– Это, Маруся, я книгу пишу. Видите, сколько уже написал.

– Как это? Книгу списываете?

– Не списываю, а сочиняю. Заново пишу.

– Ай-я-яй! – удивилась Маруся, – И много вам еще писать?

Я сказал, что много. Маруся принялась переставлять посуду в шкафу, укладывать ложки и вилки по ящичкам. Я спросил, чтобы только поддержать разговор:

– Маруся, а вы замуж будете выходить?

– Зачем мне замуж? Я уже была замужем. У меня муж в академии учился. Мы хорошо жили.

– Где же он теперь ваш муж?

– Где, где? Кто его знает, где. Бог с ним, пусть себе живет.

Маруся перестала стучать своими тарелками, посмотрела в окно и вдруг, всхлипнув, уткнулась в занавеску.

Вот те на, договорились? История Маруси проста. Какой-то офицер, обучающийся в Бронетанковой академии, пристроился к одинокой молодой женщине, имеющей свою комнатенку, хотя и в бараке, но зато рядом с академией. В любом случае неженатому офицеру удобней прожить пятилетний срок обучения в условиях домашнего быта, пользуясь заботой доброй, непритязательной женщины, чем пребывать в казенной обстановке офицерского общежития. Какой там «замуж»? Окончил капитан академию и «прощай, Маруся дорогая, / я не забуду твои ласки», как пелось в одной хорошей строевой песне.

Мне было жалко добрую женщину и я не знал, как поступить, утешать ее или промолчать, но Маруся вдруг вышла из столовой. Вернулась она скоро, подошла к буфету, что-то поискала там, потом подсела к столу, где я сидел, и предложила мне очищенную редиску.

– Вот вам редисочка, попробуйте. Это мне сестра привезла.

Маруся молча посмотрела в какую-то точку на столе и тихо проговорила: «Какая я еще дура».

И в это время в столовую заявились двое сверхсрочников, командир хозвзвода старшина Гутников и старший сержант Демидов зав складом ПФС. Оба они были мужчины обстоятельные, почтенные, вроде богатых кротов из сказки Андерсена.

– Как насчет чайку, Марусенька? – спросил Демидов, усаживаясь к столу, на который он положил счеты и толстую пухлую амбарную книгу.

Гутников сел за тот же стол и сразу же принялся читать какую-то книгу. Демидов достал из кармана несколько кусочков сахара, предложил старшине и вопросительно посмотрел на меня, но я отрицательно качнул головой. Прихлебывая чай, Демидов углубился в свою пухлую книгу, время от времени щелкая счетами.

– Что это ты, дядя Саша, доходы свои на счетах подбиваешь? – спросила Маруся.

– Какие там доходы? Расходы подсчитываю. А хочешь, я тебя научу на счетах?

– Научи, – согласилась Маруся, – интересно попробовать.

– Так, для начала положи, – Демидов посмотрел в свою книгу, – положи 112 рублей.

Маруся старательно подвигала косточками на счетах и у нее получилось 120. Демидов поправил ее:

– Гляди сюда, это десятки рублей, это сотни. Думай, голова.

Маруся своими коротким толстенькими пальчиками снова подвигала косточки, повторяя вслед за Демидовым:

– Единицы рублей, десятки рублей, сотни рублей. А дальше?

– Дальше тебе знать не положено. Ложи 112.

У Маруси опять получилось 120.

– Куриная голова! – рассердился Демидов. – Видишь, до этой прорези копейки, а сюда рубли. Чего ж проще? Ложи 112.

Маруся задумалась и принялась внимательно смотреть на счеты. Гутников допил чай, засунул в карман свою книгу и, вставая из-за стола, назидательно сказал:

– Ты, Демидов, лучше ее самою положи, чем ждать пока она тебе 112 положит.

Демидов хлопнул по коленке сидящую рядом Марусю и предложил:

– А что, Марусенька? Может, подумаем над этим?

– Дураки, – фыркнула Маруся и убежала из столовой.

Политотдел постоянно требует роста численности комсомольцев в батальоне. Замполит майор Шипулин чуть ли не ежедневно долбил меня этим окаянным ростом: «Не известно, чем занимаешься, а рост комсомольцев не обеспечиваешь». Я, в свою очередь, часто напоминал об этом ротным комсоргам и сам постоянно думал над этим вопросом. На стройке жилого дома на Красноказарменной улице работал столяром хороший парень, рядовой Андрей Прохин. По моей просьбе он смастерил мне небольшой этюдник и я подумывал о возможной попытке попробовать порисовать на натуре. Я обратился к Андрею с предложением вступить в комсомол.

– А зачем? – спросил Прохин, не отрываясь от работы.

– Как зачем? Это же передовой отряд молодежи, и ты будешь его членом.

– А все-таки, зачем?

– Понимаешь, принято у нас так, чтобы молодые люди состояли в одной передовой организации и своим хорошим трудом и поведением подавали пример всей остальной молодежи. Комсомол это передовая молодежь, – я говорил, а сам думал: «Какую же чушь я несу, почему же у меня нет слов более убедительных, чем эти газетные фразы?».

Андрей отложил рубанок и спросил:

– В батальоне много комсомольцев?

– Порядка трех сотен.

– Тогда покажи мне, где этот передовой отряд, о каком ты говоришь. Что-то я ни нашей стройке, ни на каких других стройплощадках, куда меня посылали, не замечал никаких передовых отрядов.

– Ну не так же прямолинейно понимать это надо. Комсомольцы работают вместе со всеми. Это просто сознательные люди. А комсомол, это резерв нашей партии.

– Сознательные, а я, получается, несознательный? Посмотри, сержант, трое ребят бетонный раствор мешают. Ты можешь сказать, кто из них делает это сознательно, а кто нет. Пойдем, спросим, кто из них комсомолец.

– Я и так знаю. Комсомолец там только один.

– Ну и что, чем он отличается от других?

– Ладно, Андрей, давай так, выйдешь ты на гражданку, будешь поступать на работу, обязательно спросят, член ВЛКСМ ты или нет. Подход разный в этом случае.

– Пускай. Мне это не страшно. Если нужен будет специалист, возьмут.

– И все-таки тебе же лучше, если вступишь в комсомол?

– Зачем, сержант?

– Зачем? Да хотя бы затем, чтобы не выделяться из основной массы твоих же сотоварищей по службе, по работе. Затем, чтобы тебе не задавали лишних вопросов.

– Пусть задают. Скажу, что я старый для комсомола. А если честно, то я, все-таки, не понимаю, зачем это надо.

Практически, я и сам не знал, зачем это надо. Почему всем молодым людям государства необходимо вступать в придуманную правительством организацию. То, что правительству страны необходимо объединить все молодое население в одну команду, это понятно. Люди, подчиняющиеся единому уставу и охваченные одной организационной системой, легче поддаются управлению. Комсомол – это вроде идеологического и управленческого пресса, позволяющего контролировать и держать в подчинении молодое поколение.

Все это, может быть, и верно, но рост комсомольской организации, тем не менее, необходимо было обеспечивать. С таким же предложением, что и к Прохину, я обратился к своему доброму товарищу Васе Кудреватых. Свой взвод он сдал лейтенанту Харламову, недавнему выпускнику офицерского училища, а сам стал помощником командира взвода. Так же, как и Прохин, на мое предложение, Вася спросил: «А зачем?». Приблизительно также, как и Андрею, я объяснил зачем, только не стал говорить про резерв партии, а больше напирал на поступление на работу после демобилизации. Вася подумал и сказал: «Ладно, давай вступлю».

– Пиши заявление, – обрадовался я.

– А как?

Я объяснил, как надо писать заявление.

На следующий день Василий принес в политчасть заявление. На листочке из школьной тетради в косую линейку аккуратным не устоявшимся детским почерком было написано: «Я, сержант Василий Харитонович Кудреватых родился рядовым в 1925 году в деревне…», – дальше я читать не смог.

Милый непосредственный Василий Харитонович, только он со своей простецкой душой мог так написать. Я спросил у него, уверен ли он, что родился рядовым. Вася не понял вопроса и молча смотрел на меня своими светлыми глазами.

– Разве бывает так, что человек рождается ефрейтором или старшим лейтенантом? – спросил я. – Все же люди появляются на свет голенькими и все как один рядовыми. Разве не так?

– Ну, – согласился Вася.

– Так что же ты сообщаешь, что ты родился рядовым?

Василий потянул к себе заявление, прочитал первую строку, ахнул и покраснел.

Здесь же в политчасти он переписал свое заявление.