Читать книгу Медные пятаки правды - Евгений Мосягин - Страница 3

Сначала мая пошли слухи, что часть, в которой я служил, будут расформировывать. К моему большому сожалению, эти слухи очень скоро стали реальностью. Что поделаешь, война закончилась, сокращался численный состав армии, уменьшалось количество воинских подразделений. За последний год моей службы уже третья часть расформировывалась на моих глазах и с моим, так сказать, участием. Как недолго и как хорошо мне служилось в последней, подлежащей расформированию части! Я был художником-оформителем в полковом клубе и такая, с позволения сказать, служба, на настоящую воинскую службу была совсем не похожа. Я просто работал, много работал и для клуба и для всей территории части. Я писал бесчисленные лозунги, рисовал плакаты и патриотические панно, рисовал портреты Генералиссимуса и маршалов. Мне очень нравилась моя работа, а главным образом нравилась моя жизнь в обществе хороших и добрых людей клубного штата. Но все хорошее когда-нибудь да кончается. И, как правило, скорее, чем этого хотелось бы.

Водку купил начальник клуба старший лейтенант Вторыгин, закуску готовили Кати. Их было две, одна постарше, другая помоложе, они уборщицы в клубе. Собралась хорошая компания: киномеханик, библиотекарь, я и моторист с начальником клуба. Чокнулись, пожелали мне хорошей дороги и удачной службы на новом месте. Я уезжал пока один. Прощание с младшей Катей было грустным. Она была для меня отрадой и мимолетным счастьем в моей солдатской судьбе.

Сбор отправляемых из части начался в восемь часов утра на плацу около клуба. Неразбериха была полная. То «Стройся!», то «Разойдись!», переклички, проверки. Начальники суетятся, читают какие – то бумаги, кого-то ищут, кого-то ругают. Все чего-то или кого-то ждут.

Провожать меня вышла одна Катя. Невысокая, стройненькая она стояла поодаль под деревом около клуба. Такой она мне и запомнилась. С запоздалой благодарностью и с горькой слезой упрека самому себе запомнилась мне эта славная милая девушка. Это был первый урок непоправимости случаев равнодушия и небрежения к тому, что теряешь навеки.

Часа через полтора команда отправляемых из части солдат двинулась на станцию Хоботово. Двинулась к новому месту службы, к новой жизни, к новой судьбе. Ровно два года назад минометный батальон, в котором я начал свою военную службу из Мичуринска походным маршем в тридцать километров прибыл в этот лес для продолжения воинской службы. Я хорошо запомнил тот день. Построение было назначено на 8 часов утра. Батальон повзводно становился в строй на шоссе перед зданием школы. Было солнечное майское утро. Шел сорок четвертый год. Батальон навсегда покидал Мичуринск. Нельзя сказать, что родным домом было для нас пустующее школьное здание, где прошли первых два месяца службы для молодых солдат, но всегда немного грустно покидать обжитое место. И хотя война приучила: к постоянным перемещениям и к неустроенности бытия, а все равно сердце тревожилось – опять поход, опять к новому пристанищу и по-прежнему не известно то место, которое станет для тебя новым домом. Но, кроме малой тревоги и грусти, была еще в сердце и молодая веселая бодрость, и ожидание увидеть то, где ты еще не был и незамутненно грела душу надежда на что-то хорошее и еще не испытанное. Светило солнце и омытая ночным дождиком зелень травы и деревьев была яркой и свежей, и сияли трубы духового оркестра. Была подана команда к началу марша, грянул оркестр. Женщины в толпе провожающих подносили к глазам беленькие платочки. Это было правильно. Женщины всегда должны слезой провожать строевым шагом покидающих город солдат. Особенно во время войны.

Все это было два года назад… А теперь все было буднично и просто. Ни оркестра, ни провожающих женщин, – ничего не было. Одна моя Катя стояла под деревом и смотрела мне вслед.

До станции Хоботово было всего около восьми километров и мы быстро прошли это расстояние. Поезд с несколькими товарными вагонами для солдат задержался часа на два. Когда погрузились, сказали, что поезд идет на Москву. Ехали двое суток, в вагоне не было нар, спали на голом полу. Лежать было неловко и тесно. Я пристроился на скамье у раздвижной двери вагона, откуда шла свежая струя воздуха, но спать на таком узком ложе было трудно. Когда задремывал, сразу же подступали разные нелепые сны. То виделись зеленые улицы Аккермана, в котором я никогда не был, но о котором рассказывал мне мой новый знакомый и спутник Петя Юрченко, недавно побывавший в отпуске, то вдруг снились какие-то девушки, они смеялись и почему-то говорили мне, чтобы я с кем-то обязательно попрощался. Стучали колеса, было холодно и неуютно. Поспать мне удалось только после того, как начали просыпаться мои спутники, освобождая место на полу. Поезд то останавливался, то снова продолжал путь. Остановки были бессистемными и случайными. Только выпрыгнешь из вагона, как вдруг звучит команда: «По вагонам!». Шипят тормоза, состав гремит своим железом и поезд трогается. Солдаты от кого-то узнали, что выгрузят нас в Москве и направят в какой-то стройбат. Что такое стройбат, никто не знал. Знали штрафбаты, дисбаты, а о стройбатах никто толком ничего не слышал. К вечеру на одной из остановок ребята достали самогону. Сначала пели и пытались плясать, потом на очередной остановке поезда полезли в соседний вагон драться.

В 11 часов утра поезд пришел на Казанский вокзал в Москву. В каком-то тупике солдат выгрузили и повели пешим порядком по Садовому кольцу до площади Маяковского, а дальше по улице Горького и по Ленинградскому проспекту куда-то на Сокол. Я подумал, что нас ведут в Сокольники, которые я знал по картине Левитана. Но нет, колонна шла на Сокол. Почему-то так оказалось, что из командиров на всю братию остался только один единственный офицер – лейтенант маленького роста в кителе и в сапогах, при револьвере в кобуре на поясе с правой стороны, отчего и ремень, и сам лейтенант были перекошены вправо. Лейтенант возглавлял войско, двигавшееся по проезжей части с правой стороны, придерживаясь поближе к тротуару. Когда гнали через Москву немецких военнопленных, они шли правильным строем, что вызывало положительное впечатление у москвичей, наблюдавших это шествие. Ни о каком подобии строя не напоминала бредущая за своим командиром разношерстная солдатская компания. Просто шли по московской улице люди длинной, растянувшейся толпой с сумками и самодельными чемоданами в старом, знавшем еще Отечественную войну, солдатском обмундировании. К тому же все несли с собой свои потрепанные бушлаты и шинели, что тоже не украшало наш строй. Жалкое это было зрелище. Лейтенант шел впереди, совершенно не обращая внимания на то, идет ли за ним его команда, или уже половина из нее отстала или разбежалась. Видимо, он считал, что главное для него, это то, чтобы он сам дошел до назначенного места. А дойдет ли с ним его команда, его это, вроде бы, и не касалось.

На Ленинградском проспекте остановились на небольшой перекур. Какая-то пожилая женщина участливо спросила: «Вы не из Монголии, детки?». Добрая женщина, видимо, подумала, что если мы все такие обтрепанные, то это допустимо для солдат, несущих службу только в Монголии. Почему в Монголии? Это, например, к Эфиопии еще больше могло бы подходить.

Во второй половине дня солдаты добрались до места назначения. Нам сказали, что это Октябрьское поле и оно находится на северно-восточной окраине Москвы. Просторная, вытоптанная территория, огороженная колючей проволокой, была похожа на настоящую зону, только без бараков и вышек с охраной. Толпилось здесь множество неприкаянного народа в таком же, как и у вновь прибывших, затрепанном солдатском обмундировании.

Безнадёга!

Часов в шесть дали поесть баланды с хлебом. А часов в восемь всех прибывших сегодня в Москву, построили и повели за ворота «зоны». На этот раз шли недолго. Привели к метро «Сокол». Почти все впервые попали в метро. С пересадкой доехали до станции «Бауманская». Отсюда снова пешком пошли на улицу Красноказарменную. Усталых и голодных солдат завели через проходную в просторный двор и сказали, что здесь придется ночевать. А как ночевать? Земля голая, ни травинки на ней, ни кустика. Слава Богу, дождя не было. Начинало темнеть. Мне часто приходилось спать на земле под открытым небом, но это было, как правило, в лесу под деревьями, на траве, на опавших листьях, на лапнике, а в городе на твердой, как камень земле это было впервые. Промаявшись пару часов, солдаты начали с помощью своих бушлатов и шинелей устраиваться на ночлег. Потом подошли какие-то военные люди, подали команду вставать и всех повели в близко стоявший дом, провели на третий этаж в какие-то пустые комнаты. Голые доски пола показались раем, а над головой была крыша.