Читать книгу Террорист - Евгений Штиль - Страница 10

Она проходит прямиком в комнату – ни дать, ни взять спущенный со стапелей боевой крейсер. Бушпритом вонзается в клейстер моего одиночества. Остренькая грудь – вперед, и никаких бюстгальтеров! Губы яркие, словно малиновый прожектор, удлиненные на добрый сантиметр ресницы дают отмашку цокающим каблучкам. Людмила умеет одеваться ярко, и, видимо, за эту яркость я ее когда-то и приметил. Поздно сообразил, что за привлекательностью мухомора кроются иные менее приглядные качества. Людмила, увы, оказалась столь же яркой, сколь и ядовитой.

– Сначала дело! – сухо бросает она, выкладывая на стол пакетик с разовым шприцем и коробку с ампулами.

– Дело так дело, – я бреду на кухню и яростно полощу руки под краном. Все равно как хирург перед операцией. Тщательно протираю кухонной тряпкой пальцы. Тряпка немного сальная, но даже в хирургической стерильности не стоит доходить до фанатизма. Внутри потихоньку нарастает беспокойство. Людочка – не тот зверь, чтобы забегать просто так, а курс витаминов, который она сама себе прописала пару месяцев назад, давным-давно завершился. Либо меня снова хотят соблазнить, либо мечтают надавать тумаков. Первое влечет за собой целый шлейф житейских проблем, второго я тоже не без оснований опасаюсь. Теоретически мы с Людмилой пребываем в прежних приятельских отношениях, на деле же между нами успела пробежать жирная черная кошка. Деталей никто не уточнял, но видимо, приспела пора. Увы, с женщинами вечно так – либо любовь, либо кошки.

Я возвращаюсь в гостиную и вижу, что она уже лежит на кушетке – насупленная, деловая, сосредоточенная.

– Расслабьтесь, больная! – шутливо говорю я и извлекаю из упаковки шприц. Заодно изучаю принесенную ампулу. Витамин Бэ-6, болезненный, но полезный. Людочка помешана на медицине. Не вылезает из косметических и массажных салонов, трижды в год проходит курсы витаминизации. Носик ампулы с хрустом отламывается, я хмурю брови, позволяя шприцу напиться досыта.

– И еще, – произносит Людмила, когда я подступаю к ней во всеоружии. – Я тут наводила справки, ты, оказывается, неправильно ставишь уколы.

– Да что вы говорите!

– Мне объяснили, что при внутримышечной инъекции шприц надо всаживать по рукоятку. Иначе могут быть абсцессы и нагноения. Ты рисковал моим здоровьем!

Я чуточку хмурюсь. Процедура, которая даже в случае с Людмилой, доставляла мне радостное томление, безнадежно испорчена. Почти равнодушно я задираю на ней юбку, кружевную ткань трусиков сурово сдвигаю в сторону.

– Ты понял, что я тебе сказала?

– Понял, милая, не шуми.

– Значит, с самого начала ты все делал неправильно!

– Так уж и все?

Подковырка до нее не доходит, и она безапелляционно подтверждает:

– Абсолютно все!

Мне хочется чуточку порычать.

– У тебя что, абсцесс или нагноение?

– Нет, но в поликлинике мне показали, как это следует делать. А ты колешь неправильно.

– Тогда зачем ты явилась сюда?

– Чтобы сказать, как это делают настоящие врачи.

– Ну что ж, извини.

– Наконец-то, снизошел!

– До извинений не снисходят, до них всегда поднимаются…. Значит, говоришь, по рукоятку? – я сердито растираю по ягодице лужицу тройного одеколона. – Пожалуйста! Разве я против…

Шприц вонзается в тело Людмилы. Она громко вскрикивает.

– Ты даже не пошлепал ладошкой!

– Зато по рукоятку, как просили.

Сцедив витамин, я выдергиваю шприц и кидаю в коробку с ампулами. Сегодня все и впрямь не по правилам – без шлепков, без ватки, без взаимного удовольствия. А что вы хотите, когда под руку говорят подобные вещи! Я, конечно, не врач, но и дилетантом себя не считаю. В больнице, где я как-то выравнивал помятые одним мужланом ребра, все медсестрички бегали на витаминизацию именно ко мне. По-моему, они признавали, что к уколам у меня несомненный талант. Быстро, точно и приятно. Я и себя колол. Разиков шесть или семь. Исключительно из любви к науке. Поэтому поучения Людочки задели меня за живое.

Какое-то время она продолжает лежать, и я без особого трепета оправляю на ней юбку.

– Все, больная, вставайте.

Она деловито садится.

– Пятнадцать, как всегда?

– Сегодня бесплатно, – объявляю я.

– Справедливо. Сегодня было больно.

– По рукоятку всегда больно.

– Ты просто не профессионал.

– Я этого не скрывал. Халтурю, как умею.

– К таким вещам нужно иметь допуск!

– Отчего-то раньше тебя это не беспокоило.

– Я просто ничего не знала.

– Зато наверняка знала другое: в больнице за процедуру берут полтинник, а я прошу всего пятнадцать.

Она фырчит, как оладушка на сковороде, резко поднимается. Разглядев мой новенький палас, хмурится.

– У тебя стало красиво!

Произносится это как обвинение. Должно быть, палас, пытающийся конкурировать с ее несравненной помадой, действительно тревожит гостью.

– Ничего особенного. Обычная второсортная синтетика.

– А это кто? – она тычет пальцем в этюдник. – Та самая?

– Да нет. По телевизору увидел. Наложил кальку, обвел карандашиком, подкрасил.

– Понятно, – она несколько расслабляется. – Что ж, раз с делом покончено, то я… То я вот еще зачем пришла… Мы ведь с тобой расстались, верно?

Я утвердительно киваю.

– Из-за моего мужа, так?

– Из-за него в том числе.

– Испугался, что побьет?

– Все мы чего-нибудь боимся. Ты, к примеру, боишься ставить себе уколы, а я свирепых мужей.

– Хорошо, пусть так. В прошлый раз ты, кажется, говорил, что согласен ответить на любые мои вопросы.

– Я не отказываюсь.

– Вот и ответь. В какой именно из моментов, в какой день и какой час я перестала тебе нравиться? Когда ты встретил эту индюшку? – она вновь кивает в сторону этюдника. – Или, может быть, раньше?

– Это так важно?

– Конечно! – с вызовом подтверждает она. – Пригодится на будущее.

– Ты же замужем, дурочка!

– Все равно. Я свободный человек – как хочу, так и живу!

Что и говорить, Людочка – девочка практичная, и я киваю ей на диван.

– Тогда садись. Правда будет суровой. Ты готова к ней?

Она напряженно стискивает кулачки и кивает.

– Наверное, я плоха в постели, да?

Ей хочется казаться циничной, но таковой она только кажется.

– Садись, – цежу я. – И слушай…

***

Речь мою вряд ли можно назвать цицероновской, но я действительно готов помочь ближнему. Начав издалека – с идей ветреника Эпикура, я легко качусь под уклон, словесным потоком, точно сливочным маслом, смазывая свой путь. Особенно напираю на супружескую верность, упоминаю нюансы, упрочающие брак. Как знать, если бы с подобными нравоучениями выступали перед собственными дочерьми мамаши, возможно, и обиженных судьбой «людмил» было бы на пару порядков меньше. Но ничего подобного этой девоньке в детстве не говорили. Кроме банального, что все мужчины сволочи, что ушки следует держать востро, а, танцуя, прижиматься к мужчине сугубо ладошками. И, конечно, никогда она не дружила с мальчиками, не знала и не понимала их, а на мужа, когда пробил час, вышла точно на охоту, не помышляя ни о взаимности, ни о таком пустячке, как любовь. Бедная несчастная Людмила! Злая, ядовитая и яркая, точно обложка «Плейбоя». О том же, что любовь – это мелодия одиночества, она и вовсе не подозревает.

– А почему у тебя часы на потолке? – неожиданно прерывает она меня. Мои сентенции ей не слишком интересны, а вот часы вызывают явное подозрение.

– Часы? – я поднимаю голову, разглядывая свои куранты. – А ты не догадываешься?

Людмила краснеет.

– Какой же ты пошляк! – Кулачки ее стискиваются еще крепче.

– Глупая! Я же тебе десять раз объяснял про Агафона. Сбросить что-нибудь со стены – ему что пылинку сдуть, а на потолок он забираться не любит. Кроме того, я занимаюсь йогой. Всякие там стойки, мостики и прочие позиции, когда голова преимущественно внизу. А время я знать просто обязан, чтобы не перестоять лишнего. Вот потому на потолке. Так удобнее.

– И палас тоже для йоги?

– Естественно! А ты что подумала?

– Я подумала… – она хмурит лобик, потому что действительно в этот момент задумывается, пытаясь сообразить, о чем же она подумала.

– Я, наверное, подумала, что больно уж ты легко расстаешься с прошлым.

– В том-то вся и прелесть, что я с ним не расстаюсь. Расстаться, значит, отторгнуть, перечеркнуть, а кто тут говорит об отторжении? – я машу руками, словно разгоняю дым. – Прошлое, моя милая, – это память. Это то, что греет и заставляет улыбаться. А вы, дуры такие, превращаете его в какой-то срам. Либо было, либо не было! Либо принц, либо скотина. Честное слово, какой-то детский максимализм! И не только, максимализм! Эгоизм даже.

– Эгоизм? – она взвивается рассерженной коброй. – Это я-то эгоистка?

– Не я же, правда? Я естественен и ничего от тебя не требую. Ни тогда, ни сейчас. Я на вашу свободу не посягаю, а вы на мою предъявляете сто сорок три претензии.

– Да кому ты нужен, евнух недоразвитый!

– Удивительная последовательность, – я укоризненно качаю головой. – А мне вот помнятся иные слова.

– Это потому что я была дурой!

– И я о том же. Только не была, а есть…

Она бьет наотмашь, почти профессионально. Явно не впервые, поскольку выучка себя выдает. Возможно, сказывается влияние мужа боксера. От звонкой оплеухи в голове у меня завывает метель, гудят колокола и звенят бубны. Раскисший «резиновый» зуб неловко проглатывается. Не довольствуясь сделанным, Людочка швыряет на пол мое любимое блюдечко. Еще одна горсть осколков. Значит, снова доставать веник.

– Крепко! – я опускаюсь на диван и потираю виски. – А главное – за что?

– Тебе этого не понять! – бросает она надменно. – Где тут выход?

– В прихожей.

– А где прихожая?

Вопросы гениальные до безумия. Найти прихожую в однокомнатной квартире иной раз действительно непросто. Тем более, если в этой самой квартире ты побывал всего-то раз двадцать или тридцать. Тем не менее, я покорно поднимаюсь с дивана и иду провожать Людмилу до двери.

– Внизу замок с рычажком, вот так надо потянуть…

– Это я, слава богу, помню, – гостья выжидательно смотрит мне в глаза, и я понимаю, что она доигрывает последнюю сцену трагедии.

– Но ты… Ты ведь мне позвонишь?

– Зачем?

– Ну… Просто так?

– Конечно. Если просто так, почему не позвонить?

– Зимой у меня снова курс уколов.

– Я не профессионал и по рукоятку у меня плохо получается.

– Зато у тебя не больно, – она идет на попятную. А муж через неделю в Москву улетает. Там у них отборочные соревнования. В финал он, конечно, не пройдет, но дня на три-четыре задержится.