Читать книгу Террорист - Евгений Штиль - Страница 7

Авось – слово хорошее, романтическое. Мираж в туманной авоське, славянское подобие мечты. И зря его ругают всем скопом. Мода у нас такая злая – ругать и хвалить коллективом. А я так рассуждаю: когда в стране разгром, когда переименовывают все и вся, когда трудно на кого-либо положиться, только это самое слово и остается. Оно у нас вроде слова чести, только честью клялись в веках прошлых, а нынче явилась такая вот подмена. Да, вариант не идеальный, согласен, но что делать, если честь приболела гриппом и даже где-то слегка почила в бозе, вот и осталась одна надежда на «авось». Зыбкая, насквозь иллюзорная, но оттого не менее воодушевляющая. Пусть все вокруг скверно, мир хмурится и кашляет – и все-таки авось! Выживем, переживем и, может быть, когда-нибудь заживем…

В общем, не получилось с Семеном – не страшно! Не вышло со стоматологом – ладно! Трех тонн баксов в кошельке тоже нет, зато с грехом пополам набирается порция дензнаков на сегодняшнее посещение кафе. А посему в искомое заведение я отправляюсь вполне бодрым шагом, решив, что наше национальное «авось» не подведет и здесь.

Девонька моя запаздывает минут на двадцать-тридцать, но поскольку и сам я, зная дамские привычки, принимаю энную поправку, ждать приходится совсем недолго. В зал мы входим почти одновременно. Приятно улыбаясь друг другу, оккупируем ядовито розовый столик, чуть погодя, приступаем к светскому диалогу.

– Замечательная погода, не правда ли? Унылая пора, очей очарованье… По-моему, осень – лучшее из времен года.

Девонька смущенно фыркает и тянется к вилке.

– Прикольно ты как-то говоришь.

– Да нет, я на полном серьезе! Уже не жарко, еще не холодно, даже лужи – и те сегодня особенные.

– Я тоже в одну ступила. Думала, мелко, а там, прикинь, по колено. Теперь чавкает в туфле.

– В левой?

– Ага… – девонька на пару секунд прислушалась к собственным ощущениям. – А может, и в правой, я не запомнила.

– Если в правой – не страшно. Важно, что век интернета бьет наотмашь, эра безграмотности уходит в небытие.

Девонька моя согласно кивает.

– Пива бы. А то здесь, по ходу, один сок!

– Сделаем! Анекдот хочешь?

– А то!

– Тогда слушай. Шварценеггер приходит к даме, а там муж. Он его ставит в сторонку, мелом круг очерчивает. Дескать, только переступи, в порошок сотру! И к подружке. Исполнил все как положено, оделся, ушел. Жена к мужу подходит, презрительно кривится: «Эх, ты!». А тот дрожит и кричит: «Думаешь, я трус! Трус, да? Да я черту три раза переступал!»

– Прикольно! – девонька смешливо фыркает, и замшевые ушки ее симпатично краснеют.

– А вот еще. Опять про Шварценеггера. Он, значит, с дамой в постели лежит-полеживает, а тут муж из командировки. Он в шкаф – шнырь, а муж раздетую супругу увидел, взъярился. «Сейчас, – говорит, – найду гада!» К шкафу подбегает, дверцу распахивает, а там Шварценеггер бицепс массирует и спокойно так спрашивает: «Ну что, мужик, нашел?» Муж опешил, отвечает: «Да нет, еще на кухне не смотрел».

Девонька гогочет, как сумасшедшая, что дает мне повод подержать ее за талию, – еще упадет ненароком! Чувствуя дуновение ветерка, гуляющего в ее симпатичной головке, я начинаю лучше понимать стариков, тянущихся к молодым. Это подобие ностальгии, своего рода зависть. Молодостью хочется заразиться как ОРЗ или ангиной. И вирус юности, по счастью, легко передается. Через глаза, уши, нос и… Да, да – и, конечно, через все остальное.

Я заботлив и предупредителен. Когда пирожное попадает юной хохотушке не в то горло, я аккуратно похлопываю ее по пояснице и чуть ниже. Словом, обед идет своим чередом, в словесном потоке легко и просто текут ванильно-кремовые минуты. Я успеваю рассказать дюжину бородато-усатых анекдотов и трижды ловлю под столом девичью руку. Накладные ногти царапают мою ладонь, девочка отчаянно краснеет, однако руки из плена не вырывает.

Когда оркестранты, раздув щеки, приникают к жестяным трубам, и воздух взрывает барабанная дробь, соседка кивает в сторону сцены.

– Вау! Медляк пошел. Потанцуем?

Мы идем танцевать «медляк», чинно и благородно обнимаемся. Я шепчу ей на ушко комплименты, ушко ответно розовеет. После заключительных аккордов королевским шагом мы возвращаемся на место.

Спотык случается на самом, казалось бы, ровном месте. Я проявляю осторожность с пицей, кусаю выпечку робко и мелко, однако залетаю на обыденном киселе. Вернее, название там какое-то другое, но в действительности напиток являет собой банальный фруктовый кисель с парой слив на дне и каким-то сахарным крошевом на поверхности. Короче говоря, зуб, работавший до сего момента с завидной безупречностью, неожиданно ссорится с соседями и, без спроса покинув строй, солдатиком ныряет в означенный кисель.

– Ты так побледнел – прямо как труп! Что-то случилось? – добрая моя соседка смотрит мне в лицо, и я ощущаю ее острую готовность посочувствовать. Момент пиковый, и я торопливо прикрываюсь фиговым листом салфетки, бестолково шлифую ни в чем не повинные губы.

– Да так… Кое-что вспомнил.

– Снова про Шварца?

– Да нет, тут другое.

– Так расскажи!

– Видишь ли, это скорее грустно.

– Я люблю, когда грустно. Поплакать иногда в кайф.

Кому в кайф, а кому и не очень. Я мычу нечто невразумительное.

– Нет, Тем, ну, правда! Вдруг, я могу помочь?

Мочь помочь – это хорошо, но всегда ли мы можем то, что можем? В данном случае помочь моя соседка может одним-единственным – если, к примеру, выйдет на пару минут в туалет или на улицу покурить. Вылавливать ложкой в киселе утопленный протез – не самое джентльменское занятие. Обычно дамы на это обижаются. А, обидевшись, встают и действительно уходят, только не в туалет, а гораздо дальше – к более зубастым конкурентам, к болтливым подружкам, под крылышко родителей. С другой стороны сходить в туалет я мог бы и сам, но не отправляться же туда с чашкой киселя в руках!

– История в общем глупая, – мямлю я. – Вряд ли стоит рассказывать.

– Да нет же, стоит! Очень даже стоит!

– Словом, дело касается моего друга, – я продолжаю одной рукой стирать несуществующие крошки с подбородка и губ, а второй лихорадочно работаю, пытаясь нашарить ложечкой утонувший зуб. – Слушай… Я сейчас на секундочку выйду, ага? Если ты позволишь, конечно.

– Прикольно ты как-то…

– Я быстро, лады?

– Давай, – она энергично кивает.

Не знаю, на что я надеюсь. Кажется, в эту минуту у меня попеременно мелькают две мысли. Первая – это через купленного человечка выманить ее на танцевальную площадку, вторая – опять же подкупить какого-нибудь официанта, чтоб путем несложных манипуляций добыть необходимую мне чашку, заменив на что-то другое.

Но выходит все не так и не этак. Смазливый армянин, которому я, подмигнув, выкладываю затею насчет танца, соглашается немедленно и без всяких взяток. Даже слегка возмущается, услышав о деньгах. Вот он, братцы, интернационализм в деле! Мне хочется крепко обнять южного брата, но я сдерживаюсь. Абсолютно бесплатно он отправляется к моей подружке, а я затаиваюсь за мраморной колонной. Но радость моя преждевременна. Когда чуть позже шагами крадущегося по прериям следопыта я возвращаюсь к столу, выясняется, что до меня здесь побывал мародер официант. Юркий паршивец, выложив жаркое, успел забрать часть тарелок, заодно прихватив и наши ополовиненные кисели. Руки мои холодеют, голову обморочно кружит. Дымок Ватерлоо явственно курится под зеркальным потолком, и уже через полминуты я врываюсь в моечную, гневно требуя назад свою чашку. Объяснять, что я не успел допить кисель, конечно, глупо, однако и другой наспех выдуманный аргумент оказывается ничуть не умнее. Сгоряча я объявляю им, что дама уронила туда золотую брошь. Разумеется, после такого заявления попытка отыскать нужную чашку становится абсолютно нереальной, а оплошность свою я осознаю слишком поздно. Представив себе, какая гримаска отразится на прелестном личике моей подружки при виде жутковатого оскала ее спутника, я трусливо ретируюсь в туалет.

Изобилия вариантов никто не предлагает, а потому высыпав в рот с пяток подушечек «Дирола», я смешиваю их в приличного размера лепешку и после пары неудачных попыток вылепливаю вполне достойное подобие зуба. Ни мяса, ни даже хлебных шницелей зуб этот, понятно, не возьмет, но мне не до шницелей. Обаятельно улыбаясь, я возвращаюсь в зал, где и довожу до конца историю про выдуманного друга, которому на день рождения подарили пингвина, заставив всю семью перейти на рыбный рацион, держать день и ночь форточки открытыми, а в ванну с улицы ведрами таскать снег. История оказывается вполне прикольной, и девочка моя смеется так, что мне всерьез приходится опасаться, не упадет ли она с жиденького ресторанного стула. Глядя на эмалированное сияние ее зубов, я думаю, что зависть – нехорошее чувство и потому болтаю все оживленнее и оживленнее – может быть, втайне и впрямь желая, чтобы счет сравнялся и она, грохнувшись со стула, чуточку и неопасно ушиблась.

***

Сказать по правде, никогда не верил в то, что все тайное рано или поздно становится явным. Но жизнь наказывает упрямцев, и ночью меня разоблачают, когда по случаю тьмы и прочих мешающих обстоятельств слепленный из жевательной резинки «зуб» оказывается выплюнут и резиново гибкий язычок девоньки ящеркой проникает мне в рот, а мой собственный как-то прохлопывает роковой момент и не встает бдительным стражем на пороге. Я холодею, но ненадолго. Мгновение ужаса сменяется философской апатией, а после и некоторым любопытством. Во-первых, поздно вставать и уходить, во-вторых, сколько же можно юлить и обманывать? Пусть юное создание лицезреет мир во всем его трагическом величии. Заодно проверим силу любви. Ведь любят-то нас, в конце концов, не за зубы!

Какое-то время она и впрямь ошарашенно молчит. Потом, порывисто вздохнув, спрашивает:

– А почему?

Вопрос тактичен до гениальности. За это ее стоит расцеловать. И вероятно в порыве восхищения язык мой – тот самый, что прошляпил разоблачение, начинает болтать несусветное:

– Выбили. Кастетом. Это когда мы с тобой в ресторане сидели.

Она порывисто обнимает меня за шею.

– Неужели из-за меня?

Ложь – то же болото. Начинаешь тонуть и не можешь остановиться. К тому же разочаровывать дам опасно. И язык совершенно самостоятельно продолжает молоть вздор:

– Помнишь, я выходил на пять минут? А тебя еще дядечка такой пригласил кудрявый?

– Ага.

– Так вот их там целая ватага гуляла. Ты им понравилась до безумия.

– До безумия?

– Точно тебе говорю. Они мне знак дали, вызвали в вестибюль, сказали, чтобы сваливал. Что ты, значит, их товар, а я, значит, совсем даже не купец. Пришлось поговорить с ними по-мужски.

– Круто! – ее объятия становятся туже и крепче. – Ты такой умный, такой прикольный!

Что-то внутри меня явственно поскрипывает. То ли ребра, то ли съежившаяся от смущения совесть. По счастью, оголодавший и потому вышедший в ночной рейд барабашка начинает шустрить на кухне. Ревизия идет по обычной программе. Гремят тарелки, звенят ложки с вилками, поскрипывают отпираемые шкафчики.

– Кто это?

Девочка моя съеживается, враз позабыв о зубе, а мне только того и надо. С упоением я рассказываю о домовом и его привычках, об ученых экспертах, которые наблюдают мою квартиру уже третий год и ничего не могут понять. Верить в Агафона они не желают, а множественный полтергейст упорно списывают на повышенную сейсмичность района.

– Агафон? Ты зовешь его Агафоном? – подружка моя заливается смехом.

– Прикольно, да? – я с удовольствием присоединяюсь к ее веселью. Вторя нам, в стену долбит сухоньким кулачком невидимый Агафон.