Читать книгу Морской царь - Евгений Таганов - Страница 7

Радимская хоругвь при всей строгости обучения в ней продолжала расширяться, и однажды из самого дальнего улуса в ставку прибыли две сотни пятнадцатилеток, жаждущих приобщиться к большой военной науке: поровну юнцов и юниц. Радим мальчишек взял, от девиц отказался. Калчу попыталась юниц всячески образумить, но те упрямо настаивали на встрече с князьтарханом, который как раз отсутствовал в своих столицах – протягивал Ямную гоньбу на десять конников из ставки по берегу моря в сторону Итиль-реки.

Когда по возвращении князя в Дарполь на Ближнем Круге зашел разговор о пятнадцатилетках, Корней, куражась, бросил, что только Ратай может превратить юниц в отменных воинов. Чудо-мастер, глазом не могнув, вызов принял, лишь попросил себе в помощь ромейского декарха, мол, сам не весь их «Стратегикон» помню.

– Если это не повредит твоим оружейным делам, то обучай, – поддержал шутливость советников Дарник.

Сотня луноликих девиц последовала за Ратаем и декархом на стрельбище в Петле, поставила там свои юрты и ретиво стала усваивать все то, чему их обучали великие иноземные воины. Прозвище Ратая «Второй После Князя», его молодость и веселость настолько очаровали степных учениц, что образовалась целая ватага ярых почитательниц главного оружейника, и по ночам они принялись по двое-трое проникать в его учительскую юрту, дабы осчастливить его своим «обогревом». Девятнадцать лет не тот возраст, когда можно заботиться о здоровье, и к исходу третьей недели такого «обогрева» Ратай стал таять прямо на глазах, стройность превратилась в болезненную худобу, умный взгляд – во взгляд отсутствующий, а живость – в непобедимую сонливость: то с коня, идущего шагом, свалится, то в кровь лицо о столешницу разобьет, то уснет прямо сидя на Ближнем Круге.

Рыбья Кровь, узнав, в чем дело, особого смеха в этом не увидел. Попросил вмешаться в сей постельный разгул Калчу. Воительница с готовностью отправилась на стрельбище и попыталась урезонить прелестниц, но ничего не добилась.

– Он сам хочет, чтобы мы по двое, по трое ночевали с ним в одной постели, – оправдывались шалуньи.

– Проще их всех отправить домой в кочевья, – доложила тарханша князю.

Он и сам знал, что это самое верное, но, имея три жены, считал себя не вправе лишать еще кого-то телесных радостей.

– Женские дела должны женщины и решать, – снова намекнул на свою жену Корней.

Дарнику стало любопытно: а пускай попробуют? Пришедшая на зов Эсфирь сказала, что в Женский совет, кроме нее, должны входить еще Калчу, Лидия и Милида.

– А Милида там зачем? – усомнился князь.

– Без нее все будет не так весомо.

С этим было не поспорить.

– А Евла?

– Можно и Евлу, если ты настаиваешь, – неохотно уступила красавица.

– Только ты сама их всех соберешь, – поставил условие Рыбья Кровь.

На первое свое сборище советницы явились в изрядном замешательстве, которое только усилилось, когда они оказались в воеводском доме наедине с князем.

– Давай, входи, входи! – бодрее чем надо приветствовал Дарник явившуюся последней Лидию. Она нерешительно вошла и заняла указанное ей князем место.

Взгляды четырех женщин немедленно впились в стратигессу, как всегда тщательно и изысканно одетую.

По богатству украшений с ней могла соперничать лишь Милида и то только потому, что заранее раздобыла у своих хемодских подружек дополнительные ожерелья и браслеты. Скромнее обстояло с этим делом у Эсфири, но иудейку выручали яркие цветистые ткани. Совсем плохо было с нарядами у Калчу с Евлой: привыкшие к походной жизни с непритязательными мужчинами, они заботились лишь о полезности и чистоте своих суконных штанов и теплых поддевок.

Позволив первой заминке чуть развеяться, Дарник произнес по-хазарски:

– Мои советники и воеводы, да и я сам, увы, с некоторыми делами не справляемся. Поэтому последняя надежда на вас. Помогите спасти Ратая…

Кроме Калчу и Эсфири, остальные даже не знали, от чего именно надо спасать главного оружейника. Пришлось объяснять:

– Сто юных кутигурок взяли себе в учителя Ратая, чтобы он выучил их сражаться лучше кутигурских юнцов. Поставили на стрельбище юрты и день и ночь упражняются. День с оружием, а ночью с нашим оружейником в постели. Тот уже еле ноги таскает от такого счастья. – Эсфирь быстро переводила Лидии на язык ромеев.

Все советницы сначала тихо захихикали, а потом сорвались на безудержный хохот.

Князь терпеливо ждал.

– А Калчу почему не вмешается? – первой спросила Евла на словенском и повторила свой вопрос для тарханши на хазарском.

– Я могу вернуть их в кочевья, но каган не дает, – неохотно призналась Калчу.

– А если не оставлять его ночевать на стрельбище? – сказала и слегка покраснела от своего совета Милида.

– Пробовали, привозили в Дарполь, так за ним всегда увязываются две-три красотки, – пояснил Дарник. – Мне что, приказывать, чтобы их к нему в дом не пускали? Я и собрал вас, чтобы вы помогли мне обойтись без этого. Всем занимался в своей жизни, вот только девок от парней никогда не отгонял. И не хочу отгонять.

– А если его отослать на дальнюю вежу? – предложила Евла.

– На обучение юниц я дал ему два месяца. Слово княжеское назад не вернешь.

– Должно быть что-то, что помешает Ратаю заниматься соитиями, – задумчиво заметила Эсфирь.

– Согласен, но что именно? – Дарник всех их обвел вопросительным взглядом.

– Пояс верности, – вдруг тихо по-ромейски произнесла Лидия, которая, казалось, мало что понимала из их словенско-хазарской речи.

– А это что такое? – поинтересовался князь.

– Это у константинопольских патрициев такое есть, – проявила осведомленность Евла. – Муж уходит в поход и надевает на жену пояс верности, чтобы не могла изменить.

– А ведь точно! – подхватила Эсфирь. – Если на женщин это можно надевать, то почему нельзя надевать на мужчин?!

– А как он выглядит? Ты сама его когда-нибудь видела? – обратился Дарник к стратигессе.

– Не только видела, но и три месяца как-то его носила. – Лидия сумела даже такому признанию придать некий высокомерный оттенок.

– Нарисовать можешь?

– Могу, – просто сказала она.

В воеводском доме нашлись и пергамент, и писчая краска с гусиными перьями.

Все женщины, окружив стол, приоткрыв рты смотрели, как стратигесса старательно выводит пером две железных ленты одну встык к другой.

– Это по поясу, это в промежности, – разъяснила Лидия.

Чудо-мастеру – чудо-ловушку, в этом было что-то завлекательное.

– А теперь вам всем самое непосильное задание: сохранить про этот пояс все в тайне. То есть можете рассказывать всем, что говорили о Ратае, но ни к чему не пришли и что князь собирается сам потолковать с ним как следует. – Дарник требовательно посмотрел на Эсфирь: – И Корней тоже не должен знать.

На этом их первый сбор и закончился. К чести советниц, ни одна не проболталась. И когда Дарник на Оружейном дворе заказал первому помощнику Ратая пояс верности, тот тоже сохранил секрет, полагая, что самому князю такой пояс понадобился для одной из наложниц.

Правда, когда сей пояс надевали на героя-полюбовника, трем крепким кутигурам каганской охраны пришлось изрядно потрудиться. Присутствующий при этом князь как мог успокаивал бушующего оружейника:

– Ты же знаешь, для меня общие интересы дороже отдельных. Обещаю, что после каждой твоей новой придумки тебе этот пояс на сутки будут снимать.

– А если я жениться хочу и, как ты, еще двух наложниц завести? – разорялся любимец юных поклонниц.

– Ну и заведешь, кто против, – терпеливо увещевал Дарник. – Научишься силы беречь – и все будет!

В городе это событие вызвало целый шквал веселья. Никто не мог смотреть на Ратая без смеха, женщины – те вообще норовили подойти и стащить с бедолаги штаны, чтобы самим посмотреть, что там и как. Удивительно, но этот смех нисколько не повредил главному оружейнику, а напротив, сделал его всеобщим любимцем. Особенно когда выполнение придумок и награждений чудо-мастера заработало на полную силу.

Вчера он поставил съемные повозочные щиты на колеса, чтобы их можно было толкать впереди пехотного строя, – получи ночь без пояса верности.

Сегодня сделал из жердей разборную смотровую полевую вышку, чтобы не надо было искать в пустыне отсутствующий лес, – еще одна ночь безудержных соитий.

Назавтра придумал складывающиеся на петлях ножки под большие пехотные щиты – снова рассчитывай на постельные радости.

Куриным Советом, или просто – Курятником, это сборище пяти куриц и одного петуха назвали уже после третьих посиделок, когда дарпольские и кутигурские воеводы с удивлением обнаружили, что появился еще один центр принятия важных решений. Князь только рассмеялся такому прозванию, советниц же оно страшно возмутило.

– Мы-то потерпим, а тебя, князь, разве это не оскорбляет? – заметила Эсфирь.

– В Романии за высмеивание простого эпарха простонародью отрезают языки, – сообщила стратигесса.

– Мне тоже не нравится, когда меня называют курицей, – пожаловалась Милида.

– Боюсь, что в дальних кочевьях такое отношение к своему кагану тоже мало кого обрадует, – сочла нужным предупредить Калчу.

– Я уже слышала, как меня за спиной называют курицей и причем так, чтобы я обязательно это услышала, – сердито высказала Евла.

Князя их обиды лишь позабавили.

– Разве не знаете, что чем выше человек поднимается, тем сильнее его за глаза стараются принизить? Поэтому предлагаю, чтобы Ратай сделал вам фалеры с изображением курицы и чтобы вы их с гордостью носили. Клянусь, через полгода слово «курица» будет у нас обозначать лишь самую знатную и влиятельную женщину. Кстати, можно сделать, чтобы эти фалеры все были разные, да еще самоцветами их усыпать.

До фалер дело, конечно, не дошло, но с прозвищем «куриц» женщинам пришлось смириться.

Начатое как чистое развлечение, Курятник очень скоро и в самом деле стал играть большую роль если не в дарпольской жизни, то во времяпровождении Дарника точно. С первого же заседания ему удалось подобрать в общении с «курицами» этакий серьезно-шутливый тон, чтобы в любой момент можно было отмахнуться: «Да пошутил я, вы что, шуток не понимаете?» В то время как сам смысл разговоров был далек от простого зубоскальства. Именно «курицы» подсказали князю всю Петлю поделить на малые земельные наделы для будущих хором и садов и продавать их только за деньги, а также клеймить оружие и записывать его за каждым из воинов, дабы не было его продажи, проигрывания или дарения на сторону. Когда же князьтархан ввел запрет по ночам скакать по городу и громко перекрикиваться друг с другом – ни у кого из дарпольцев не оставалось сомнений, по чьей это было сделано подсказке.

Но главное: ретивые советчицы хорошо заполнили у Дарника ту потребность выпускания умственного пара, которого давно ему не хватало. Раньше, еще в княжеских шутах, этому способствовал Корней, задавая Дарнику нужные «сторонние» вопросы. Потом его сменили несколько любознательных ромеев и хазар, которым тоже хотелось поговорить со словенским князем об отвлеченных вещах, но и это в конце концов закончилось. В Дарполе таким полезным собеседником могла бы быть стратигесса со своими жизнеописательными записями, однако она не столько расспрашивала князя о его взглядах, сколько сама указывала, какие взгляды ему нужно иметь.

И вот теперь пятерка советчиц, проникшись своей высокой миссией, ни одних посиделок не проводила, чтобы не выспросить князьтархана о чем-то таком этаком.

Начало положила Эсфирь, сразу после пояса верности поинтересовавшись:

– А правда, князь, что ты приказал за измену разрубить пополам одну из жен?

Казалось, что навострились не только глаза и уши «куриц», но даже их ноздри и языки, чтобы не упустить ни запаха, ни вкуса ответа Дарника.

– Вместе с ней пополам разрублена была ее служанка, а также сам полюбовник со своим побратимом, – невозмутимо отвечал он.

– Значит, раньше ты был еще более кровожадным, чем сейчас? – спросила Евла, не знавшая до сих пор об этом.

– Наоборот, раньше я был само великодушие, всех всегда прощал.

– Расскажи! – обрадованно попросила Калчу – жестокость кагана могла только поднять его вес в кутигурской Орде.

– Ты же помнишь княгиню Зорьку? – обратился к Евле Дарник.

– Конечно. Мать твоего княжича Тура, погибшая от чумы два года назад.

– Когда-то она попросила у меня то, что у вас, ромеев, называется развод. И я его ей дал. И она благополучно вышла замуж за одного из моих сотских, который позже умер.

– А после она приехала в Новолипов с княжичами Смугой и Туром и ты снова сделал ее княгиней? – уточнила, сама с изумлением прислушиваясь к своим словам, Евла.

– Ульна, тогдашняя моя жена, знала о разводе Зорьки, поэтому, пока я был в походе, преспокойно завела себе полюбовника. Чувствуете разницу: Зорька попросила развод и лишь потом завела себе мужа, а Ульна сначала завела себе полюбовника, а потом стала дожидаться, когда я ей дам свободу.

– А дальше что? – вопрос вырвался у Эсфири и Лидии почти одновременно: у одной на словенском, у другой на ромейском языке.

– Две недели по возвращении я ничего не предпринимал, надеялся, что Ульна с сотским догадаются сбежать из Липова. А они не сбегали. Что еще мне оставалось делать?

– А служанку и побратима ратника за что? – опечалилась Милида.

– Как за что? – в свою очередь удивился князь. – За то, что не уговорили их бежать. По-хорошему, надо было казнить еще наместника Липова за то, что он все это допустил, но тут я дал слабину. Говорю же, был тогда ужасно великодушным!

– Хорошо, а ты сам никогда не боялся, что какая-нибудь из твоих наложниц возьмет и из ревности оскопит тебя? – Эсфирь больше сочувствовала Ульне и служанке, чем князю. – Что тогда будешь делать?

– Ну, во-первых, я скорее от этого дела истеку кровью; во-вторых, это будет для меня самая лучшая смерть на свете…

– Это почему же? – возмутилась и не поверила ему Калчу.

– Потому что тогда я умру князем, которого никто никогда не сумел победить. А сумели победить только таким предательством.

– А в-третьих? – с привычной подковыркой полюбопытствовала Лидия.

– В-третьих, мои воины наверняка прикончат не только ту, что убила меня, но и всех других моих наложниц, – любезно улыбнулся стратигессе Дарник. – Думаю, мой погребальный костер будет весьма большим.

Советчицы молчали, впечатленные последним княжеским доводом больше всего.

В другой раз затравку «стороннему» разговору задала Калчу, узнавшая о предстоящем переселении в Дарполь хемодских бондарей. Не стесняясь Милиды, заявила, что по-прежнему не понимает, почему князьтархан с таким уважением относится к хемодцам, к этим ремесленникам, что каждый день четвертовали по кутигурскому ребенку. А сам при этом казнит за убийство малолетнего воришки славного ратника.

– Ты права, я действительно отношусь к ним с большим уважением, – видя напрягшуюся жену, пустился в объяснения Рыбья Кровь. – Дело в том, что я всегда с презрением отношусь к любым простолюдинам. Для меня любой простолюдин – это человек, у которого были ничтожные родители. Они не оставили ему ни богатства, ни чина, ни большого дела.

– Выходит, и ко всем своим ополченцам ты относишься с презрением? – поймала его на слове Эсфирь.

– Вовсе нет. Ведь они вырвались из своих простолюдинских семей и теперь своей кровью хотят подняться на новую, более высокую ступень.

– Это они тебе так сказали? – вставила, равняясь на более умных «куриц», Евла.

– Они этого могут и не понимать, но их поведение говорит именно об этом.

– А при чем тут тогда хемодцы? – напомнила о своем Калчу.

– Понимаешь, все аборики живут какой-то особой жизнью. Это действительно город не воинов, а ремесленников. Там каждая семья владеет отдельной мастерской и зарабатывает так, что им хватает денег и на доспехи, и на боевого коня, и на заморские шелка. Я как-то разговаривал с молодым хемодцем, спрашивал его: не хочет ли он повидать дальние страны, испытать свое мужество, прославиться как доблестный воин? Он говорит: «Нет, не хочу, я и так знаю, что жить в Хемоде – это самая большая честь, которая только может быть». То есть они не те, кто нападает, и не те, кто отступает и покоряется. А живут какой-то третьей жизнью. И мне просто интересно, как на них повлияет близкое соседство с Дарполем и ставкой. Заодно само присутствие рядом Хемода заставляет меня сделать Дарполь гораздо более выдающимся городом, чтобы хоть некоторые аборики сказали, что у нас им намного лучше. И видишь, первые бондари уже хотят к нам переехать.

– Это для тебя действительно так важно? – все еще сомневалась тарханша.

– А разве ты сама хотела бы, чтобы твои дети и внуки испокон веков только и колесили по степи, не имея ничего, кроме военной добычи, да и ту рано или поздно отберет кто-то более сильный?

Уже со второго заседания все «курицы» стали наряжаться и намазываться благовониями так, что все окна и двери открывай, и быстро разделились на приятельские пары: Милида сдружилась с Калчу, а Эсфирь с Лидией, и лишь Евла осталась сама по себе, пытаясь присоединиться то к одной, то к другой паре и всюду получая отказ.

– Я не понимаю, почему они так, – жаловалась она на очередном любовном свидании князю. – Ну, Милида с Лидией меня к тебе ревнуют, а Калчу с Эсфирью почему нос воротят?

– Если хочешь, можешь, вообще туда не приходить, – предлагал Дарник. – Меня когда-то словенские князья тоже за безродного выскочку принимали. Ну и ничего, потом сами с удовольствием в гости приезжали.

– Ага, не приходи… Тогда я вообще кем стану? – возражала Евла.

В этом и состояла главная сила притягательности Курятника, которую Дарник сам до конца не понимал: все советчицы волей-неволей чувствовали себя вершительницами судеб обеих столиц, а их ревности и словесные взбрыкивания лишь придавали этому дополнительную вкусность. То, что Дарник почти всякий раз просил соблюдать секретность их бесед, еще больше подкупало «куриц», и пропустить хоть одни посиделки Курятника вскоре стало для них смерти подобно.

Бесконечная зимовка между тем подходила к концу. Исчез снег, припекало солнце, проклевывалась свежая трава. На Левобережье наконец-то появились пришлые кочевники с отарами овец и коз, желая их обменять на наконечники стрел, топоры и лопаты. Как и кутигурам, наконечники им выдавали широкие и из мягкого железа, пригодные лишь для охоты, а не для сражения. Дарник мог торжествовать – его установка на получение от степняков шерсти начинала действовать.

Начали прибывать и дальние гости. С севера по Правобережью прискакала ватага потеповцев, сообщила, что нашли на Яике в его серединном течении несколько городищ в окружении озер и дубовых лесов, где живет племя рыжебородых гремов, выращивающее кроме зерна и проса много льна и конопли: стало быть, о нехватке полотна и пеньки можно смело забыть. Потепа с Баженом из-за сильных морозов дальше на север не пошли, зато основали рядом с гремами на Правобережье Яика опорное городище Вохна, с тем чтобы летом с княжеским подкреплением двигаться дальше вверх по Яику. А как сойдет лед, ждите плоты с грузами в Дарполе.

Затем по Ямной гоньбе пришла весть о большом торговом караване из хазарского Ирбеня. Возглавлял ирбенских рахдонитов визирь-казначей Буним. Едва услышав о его приезде, князь сразу понял, что речь непременно пойдет о новом походе. И не ошибся.

– Я привез невольниц, зерно и вино, – с ходу сообщил, улыбаясь во всю кучерявую бороду, визирь, поклоном приветствуя присутствующих на встрече Калчу и Корнея, а также десяток толмачей-иудеев во главе с Эсфирью.

– А еще меха, мед и бисер, – ухмыльнулся воевода-помощник, уже хорошо обо всем осведомленный.

– Это немного не для вас. Для Хорезма. Мы же не можем туда идти с пустыми руками, – ничуть не смутился Буним.

– А также наверняка серебро за наше сукно и нашу кровь? – добавил Рыбья Кровь.

– Только за вашу кровь. Кого могут интересовать суконные тряпки… – Визирь был по-свойски бесцеремонен.

– Стало быть, на Дербент? – захотел угадать Дарник.

– Сначала я бы посмотрел на твои биремы, – уклонился Буним от прямого ответа.

Осмотром уже почти готовых двух бирем он остался весьма доволен.

– Ты, князь, на год-два опередил наших тудунов. Они еще только собираются приглашать ромейских корабелов, а ты уже и пригласил, и сделал. Теперь Хазарское море в твоем полном распоряжении.

– Так уж и в полном? – не принял лести Дарник.

– Ну конечно. Ни у нас, ни у Дербента, ни у Гургана таких кораблей и близко нет. Даже двадцати фелукам не справиться с одной биремой. А зная, что ты там еще камнеметы свои поставишь, то и ста фелукам они будут не по зубам.

Это и было главной целью бунимского приезда побудить князя совершить по восточному берегу Хазарского моря нападение на Гурганский эмират, подчиненный дамасскому халифу. А если и по берегу, и по морю, то еще и лучше. Дарник против этого не возражал. Споры, как всегда, возникли лишь об оплате. Сорок тысяч дирхемов, причем только чистой монетой, – на меньшее князь был не согласен. Привезенное зерно, железо, вино и полсотни молодых рабынь в качестве частичной оплаты принимать не захотел: или меняем на наше сукно и войлок, или вези все обратно. Немного уступил, когда визирь предложил прислать словенских ратников.

– Этих давай, только без коней, мне пешцы больше нужны. Но чтобы с оружием и походными припасами. И заранее их предупреди, что у нас тут женщин мало, пускай с собой везут.

Так и получилось, что, проторчав в Дарполе всего три дня, Буним с частью каравана поспешил в обратный путь – ибо до получения всех денег Рыбья Кровь твердо заявил, что против Гургана не выступит:

– Будем использовать биремы только как торговые суда, с тем же Гурганом.

Вместе с Бунимом собрался ехать в Ирбень и отец Алексей, что вызвало у Корнея некоторые подозрения. Дотошный обыск скромного имущества священника обнаружил тщательно зашитые в его одежде с полсотни листков тончайшего пергамента. На трех листках были карты восточных земель, включая Империю Тан, море Орал и северный путь в Индию, остальные были заполнены мелкими ромейскими письменами.

– Ты, я вижу, не только проповедник, но еще и добрый соглядатай, – весело приветствовал Дарник в Золотой юрте приведенного Корнеем испуганного отца Алексея.

– Знание о далеких странах не есть соглядатайство, а просто научное открытие, – оправдывался священник. – Если ты называешь себя верным союзником Романии, то ты должен не препятствовать везти в Константинополь мое открытие, а помогать мне.

– Я и помогу, – охотно согласился князь, – только сначала все это открытие будет как следует переписано и перерисовано. Если бы ты сам предложил мне это, то получил бы хорошую награду, а так, увы, – ничего.

Карты были переданы лучшему рисовальщику, а письмена – Эсфири и Лидии, дабы они их переписали нормальным почерком. На отца же Алексея был наложен новый вид дарпольского наказания: княжеская опала – запрет находиться где бы то ни было в присутствии князьтархана.

Одновременно почти такая же незадача произошла с оставшимися ирбенскими рахдонитами, что собирались отправляться в Хоерз. Сопровождающие караван сорок охранников все как на подбор были в великолепных кольчугах и при украшенном самоцветами оружии. Когда Рыбья Кровь предложил вместо пошлины за проход по землям княжества поменять ирбенских охранников на сорок дарпольских ратников-соглядатаев, выяснилось, что доспехи и оружие ирбенцев были лишь еще одним скрытым от пошлин товаром для Хорезма. Корней удвоил свой сыск и обнаружил тщательно упрятанные в стенках повозок три пуда янтаря.

А вот с этого было уже совсем не грех стребовать десятинную торговую пошлину. Проданный за один день дармовой янтарь принес в войсковую и княжескую казну много денег, и половина всех женщина Дарполя украсили себя дорогими желтыми камешками. Немалая часть драгоценностей досталась и «курицам» за «службу», что сильно уменьшило княжеский прибыток, зато послужило первой ступенькой в создании дарпольской знати.

Пока решалось, чьи ратники и с каким оружием последуют с рахдонитами дальше на восток, объявился еще один караван уже из самого Хорезма: полсотни верблюдов, тридцать ишаков и десять дивных согдийских коней в сопровождении сотни хорезмийцев из их северного Кята. На правый берег Яика караванщики переправляться не спешили, главное, что их интересовало – является ли Дарполь частью Хазарии или нет?

– А если не являемся, они что, и торговать с нами не захотят? – удивился на Ближнем Круге Корней и был тотчас послан на Левобережье к странным купцам вместе с Эсфирью, знающей согдийский язык.

По возвращении они с женой на пару представили исчерпывающие сведения.

– Это не купцы, а послы к хазарскому кагану. Во вьюках не товары, а дары для кагана. Просят пройти через наши земли в Хазарию. Хотят договориться о переселении туда двух тысяч семей из Кята.

– А эти семьи разве не по нашей земле будут переправляться? Мы тоже хотим за это дары получить, – смеясь, объявил Ратай.

– Только боюсь, что в Хазарии вряд ли обрадуются таким переселенцам, – добавила Эсфирь. – Это не воины и не купцы, а простые ремесленники и земледельцы. Если семьи – значит, и старики, и дети. Бегут просто от магометанской веры, думают, в Хазарии им все будет медом намазано, – толмачка не скрывала своего пренебрежения.

– Если мы их легко пропустим – они станут думать, что мы данники хазарского кагана, – глубокомысленно высказала Калчу.

– А если не пропустим, то мы не княжество и не каганат, уважающие чужих послов, а степные разбойники, – заметил на это Сигиберд.

– Но какую-то пошлину за проход ведь можем потребовать? – попытался угодить княжескому корыстолюбию Гладила.

Окончательное решение князьтархан принял лишь на следующее утро: позволил посольству переправиться по льду на Правобережье и дальше на запад, без захода в Дарполь и без встречи с ирбенскими рахдонитами. Многих, правда, удивило, что Рыбья Кровь не захотел и сам встречаться с послами, но Корней их успокоил:

– Отсутствие переговоров с Дарполем развязывает князю руки в дальнейшем, когда дело дойдет до переправы через Яик самих переселенцев.

Три согдийских коня за опасную переправу через реку с плывущим льдом перевозчики для княжеского табуна с кятцев все же содрали.