Читать книгу Ивана Купала - Евгения Маляр - Страница 3

– Господи, который час? – супруга Фёдора Степановича, дама в теле, возраст чей в приличном обществе спрашивать не принято, приоткрыла, жмурясь, сонные глаза.

– Спи. Рано еще, полшестого, – хриплым утренним баритоном ответил Фёдор Степанович. Его возраст соответствовал возрасту супруги и составлял ровно полвека и десять дней.

Включив прикроватную лампу, он пытался отыскать правый тапок, заодно вытягивая обе руки сразу через рукав махрового халата расцветки леопарда – подарок супруги к юбилею. У неё был «звериный период» – тигровая юбка, змеиная сумка, ботинки-зебры, теперь до халата для супруга дошло. С чем Фёдор Степанович смиренно согласился, лишь бы она оставалась счастлива.

Он, надо сказать, безропотно соглашался со всеми ее прихотями. Другую такую женщину, которая выдержала бы все его взлеты и падения, грехи бурной молодости, многочисленные измены и стремительные переезды без всякой на то причины, ещё поискать. Вот уже 10 лет каждый день Фёдор Степанович благодарил Бога, что засыпает и просыпается рядом с Марусей. Предыдущие 17 лет спал он далеко не всегда в кровати законной супруги, но то дела давно минувший дней и ворошить их нет смысла, во всяком случае, пока.

Фёдор Степанович, отыскав, наконец, тапок и облачившись в пушистый мягкий халат, поправил одеяло, прикрывая оголившиеся плечи супруги, чуть задержался, бросил ещё один нежный взгляд, выключил лампу и направился прочь из спальни.

Сам он проснулся больше часа назад. Сначала ворочался, пытаясь доспать, но всё больше и больше погружался в давно знакомое состояние тревожно-радостного ожидания. Оно росло с каждой минутой, не отступая, покуда Фёдор Степанович не проснулся окончательно и не рассмотрел в себе тот самый чёткий природный зов.

– Что на этот раз… – размышлял он с лёгким любопытством, последовательно умываясь, перекусывая наспех сделанным бутербродом с сыром под стакан сладкого чая и переодеваясь из леопарда в серую спецовку с яркими оранжевыми нашивками. – Не похоже на электрику. Скорее вода… Да-да, ближе к воде.

Пока это щемящее чувство не доросло до крещендо, Фёдор Степанович, человек многоопытный, знал: в запасе еще 30 минут, как раз на дорогу.

Заботливо прикрытая в спальню дверь открылась ровно в тот момент, когда ботинки были на ногах, куртка – на мощном (ну ладно, уже чуть рыхлом) торсе, а рука – на ручке входной двери.

– Федь, вызов? – в дверном проеме почти кокетливо образовалась домашняя тигрица.

– Да, солнышко, надо бежать, – извиняющимся голосом ответил Фёдор Степанович, всем телом ощущая стремительно нарастающее волнение.

– Подожди, подожди минуту, – притормозила супруга и на вечность скрылась за дверью.

Сердце с каждым мигом ускоряло ритм, теперь к томлению добавилась объективная тревога.

– Документы! – вернулась, наконец, Маруся. – Чистила куртку вчера.

– Ой спасибо, Мусечка, – обнял супругу Фёдор Степанович. – Уехал бы, балда!

Поцеловав супругу в губы, он выскочил в подъезд, спустился, прыгая через ступеньку, с четвертого этажа и буквально выбежал на легкий утренний февральских морозец. Завёл без труда, спасибо глобальному потеплению и немцам, новенькую красную BMW (кризис среднего возраста в разгаре), и, превышая все разумные и неразумные скоростные лимиты, за 24 минуты добрался до пункта назначения, а именно – за МКАД, в пригород, на улице У-чёрта-на-куличках. Ровно так Фёдор Степанович и именовал эту дислокацию в сердцах. Само сердце, тем временем, всё больше сжималось, переходило с темпа вальса на ритм самбы и обратно, бросало владельца то в жар, то в холод.

– Ааааа, будь они прокляты, эти замкадыши, – несвойственно для себя выругался Фёдор Степанович. Он с недовольством обнаружил, что ни одного свободного места под домом нет, придется бросать свою лошадку прямо тут, перед подъездом, загородив изрядную часть дворовой дороги.

Часы показывали 06:36.

Бросив на произвол судьбы с фигуральной и реальной болью в сердце свою вопиюще неуместную для старого двора машину, Фёдор Степанович с чемоданчиком наперевес ринулся к подъезду. Он молниеносно открыл собственным электронным ключом дверь и, опять-таки прыгая через ступеньку, но уже вверх по лестнице, долетел до пятого этажа, бешено застучав кулаком в хорошо знакомую дверь.

Долго ждать не пришлось. Дверь открылась. На пороге обнаружилась главная квартиросъемщица помещения, именуемого квартирой по какому-то случайному недоразумению, допущенному в 1956 году в момент сдачи этой панельной коробки в эксплуатацию. С её ещё заспанного лица легко считывалось недоумение.

– Фёдор Степанович? Всё норма….

– Мааааааама! – в ту же минуту раздался детский визг.

Не церемонясь, Фёдор Степанович ринулся в ванную, где из сорванного крана бил фонтаном почти кипяток.

Сердечный ритм стабилизировался, дыхание нормализовалось, глаза загорелись ярким блеском внезапно нахлынувшего счастья, щеки покрылись здоровым румянцем. Всё это Фёдор Степанович не раз проходил на протяжении последнего десятка лет и давно отфиксировал каждую стадию развития своего синдрома (так он сие явления во внутренних монологах). Вот и в этот раз безошибочно определил заранее природу утренней тревоги.

Мигом выгнав из ванной комнаты источник визга – дочку хозяйки, 10-летнюю Катерину в трусах и майке, Фёдор Степанович перекрыл основной вентиль подачи воды. Он успел почти вовремя: никто не пострадал, воды натекло совсем ничего, больше испугу.

– Кира Сергеевна, минут 10 надо, перекрыл пока воду, – крикнул он хозяйке.

– Хорошо, Фёдор Степанович. Спасибо, – откликнулась она, заглянув в ванную, – куртку давайте, просушу на батарее. Тряпок надо?

– Да, тащи.

С неимоверным внутренним подъемом Фёдор Степанович возился с краном. Эти моменты были для него, пожалуй, одними из самых счастливых в жизни – то ли ещё один эффект синдрома, то ли последствия удовлетворения возбуждения, проходящего по грани жизни и смерти. Это были его личные минуты медитации, познания самого себя.

Он вспоминал, как когда-то чуть не разрушил свою жизнь. Рано женился – в 20 лет, по любви, на своей сногсшибательной однокласснице Марусе, тут же завел детей – одного за другим, сначала Толика, потом Верочку, бросил институт, занялся металлоломом, быстро поднялся, купил первую, хорошо подержанную, но BMW, раскрутился, вошёл в раж… что говорить, 90-е и есть 90-е. Всё по стандартной схеме в её не лучшей вариации: деньги, машины, пьянки, бабы… Маруся безропотно терпела ту пьяную скотину, с запахом чужих женских тел, поднявшегося из грязи в князи идиота.

Если бы не Кирина мать, что бы сейчас с ним было?

Тогда, много лет назад, Фёдор Степанович сперва решил, что это проклятье. Но проклятье стало счастьем. Да, есть издержки – в отпуск не уехать (единственное, в чём отказывал Фёдор Степанович супруге) и переезды по необходимости. Но это так, мелочи. За эти годы он осознал силу семьи: хоть и постаревшая, но заново любимая Маруся, дети уважают, внук растёт. Подстроился под ситуацию, открыл новый бизнес, теперь своя сеть по Москве, руки-то золотые. Если бы не Кирина мать, кем бы он сейчас был? Спившимся барыгой-одиночкой? Да и Кира – хорошая девочка. Такую хозяйку ещё поискать. Деликатная, понимающая, без истерик.

Для домового – лучший вариант.

– Катерина! Давай быстро завтракать. В школу опоздаешь, – из-за прикрытых дверей было слышно, как в крохотной двушке-распашонке снуют её жильцы.

– Мама, я ещё зубы не чистила.

– Чаем почистишь.

– Я не буду овсянку. Почему каждый день овсянка?

– Потому что. Фёдор Степанович, Катю отправлю и вас завтракам накормлю.

– Хорошо, Кира Сергеевна. Сейчас воду верну.

– Супер.

– Мама, где мой дневник?

– Вчера нельзя было собраться?

– Кира Сергеевна, проверяй.

– А где цветные ручки? На столе же были.

– В сумке. Давай быстрее уже. Да, Фёдор Степанович, пошла вода.

– Дядя Федя, а почему вас долго не было? – Фёдор Степанович развернулся в пол-оборота. Катерина, уже одетая в темно-зеленый школьный костюм с голубой блузой, стояла в дверном проёме, хитро улыбаясь. – А я знала, что вы придёте. Проснулась и сразу о вас подумала.

– Катя, не отвлекай Фёдора Степановича, давай собирайся, опоздаешь, как обычно. Сколько можно уже.

– Не вспоминала – не приезжал, подумала – приехал, – заговорщицки подмигнул Фёдор Степанович.

Девочка, на секунду озадаченная, захлопала длинными чёрными ресницами. Заулыбалась, довольная таким поворотом, подняла высоко голову, прижала ладошку к губам, отправила воздушный поцелуй и скрылась за дверью.

– Маааам, где мой синий шарф? – уже доносилось из коридора.

Фёдор Степанович, вытирая руки старой цветастой тряпкой, усмехнулся. В очередной раз он удивился, насколько маленькая Катерина не похожа на мать.

Когда он впервые увидел Киру, та была на последнем месяце беременности – ещё с длинными волнами каштановых волос, почти по пояс. Не красавица. Вряд ли мужики провожали её вслед глазами. Но вполне симпатичная. Серые глаза отражали спокойствием и немного усталой грустью. После рождения дочери Кира отказался от своего главного богатства – зачем-то постриглась под мальчика, и с тех пор отпускала волосы максимум до плеч, чуть прикрывая длиной уши и щедро чёлкой глаза, – примерно как сейчас. Стрижка словно изменила её изнутри. Спокойствие в глазах обернулось твёрдостью, место грусти занял ироничный скепсис. Когда говоришь, ловишь себя на ощущении, будто Кира и без твоих слов всё знает: врать, увиливать бесполезно. Правда, Фёдор Степанович даже из научного интереса не мог соврать хозяйке – не положено. Но ощущение того, что почти стальные серые глаза видят насквозь, а порой будто даже посмеиваются над твоими неуклюжими попытками защититься от этого природного сканера, не покидало.

Маленькая Катерина с первого взгляда поражала внешней несхожестью с матерью. Видимо, в отца, всегда думал Фёдор Степанович. Правда, упоминать о нём было не принято, и Фёдор Степанович, не видевший этого человека ни в жизни, ни на фотографиях, мог только догадываться. Жгучая брюнетка с пелёнок, её тяжёлые прямые волосы не выгорали даже на летнем солнце. Крупные чёрные глаза формы миндаля. Смуглая кожа – в отличие от Кириной молочной бледности. Взгляд – кажется, игривый, мягкий, но, если застать врасплох, не по годам взрослый, даже надменный, будто эта детскость – временная маска, ведь так установлено: детям – быть детьми, пока не остаются наедине с собой. Будто с рождения Катерина была не просто ребёнком, а сразу женщиной, знающей себе цену. И цена эта казалась куда выше, чем мог позволить обычный человек.

Две такие разные девочки. Только подрастая, маленькая Катя начинала обретать материнские черты, больше в движениях – такой же наклон головы в разговоре, чуть вправо и вперёд, такой же лукавый прищур, лёгкое движение рукой, отбрасывая чёлку от глаз, те же часто ироничные интонации в голосе…

– Будете овсянку? Или яичницу сделать? – прервала ход мысли Фёдора Степановича Кира.

– Давай овсянку и кофе.

– Я ушла! Всем пока, – донеслось из коридора. Дверь хлопнула.

Фёдор Степанович собрал в ящик инструменты, тщательно вымыл руки и перешёл в крохотную кухню. Кира в домашних штанах и белой футболке выставляла на стол спрятанные от Кати конфеты и пирожное.

– Я пока поменял прокладку, но это временная история. Нужно смеситель ставить. Подберу нормальный, вечером вернусь. После пяти будешь? Или позже? – спросил Фёдор Степанович, усаживаясь на расшатавшийся икеевский стул. – Так. Понятно. Стулья сейчас подкручу.

– Совсем тяжело в этот раз? На вас лица не было, – сказала Кира как бы невзначай, как само собой разумеющееся, нарушая негласное табу. В её голосе Фёдор Степанович услышал нотки тревожной нежности. Они не обсуждали его «синдром» уже много лет.

Фёдор Степанович хорошо помнил тот вечер 10 лет назад, когда ноги сами вынесли его из сауны, дрожащего от явно надвигающегося сердечного приступа, и понесли в затуманенном сознании в какой-то чужой дом в спальном захолустье Симферополя; взъерошенный, с трехдневной щетиной после трехдневной гулянки, хорошо, хоть одетый, перед чужой дверью; дверь открыла хрупкая девушка с каштановым морем вокруг головы и выступающим пузом наперевес, спокойно пустила его в дом и без страха провела в комнату со светло-жёлтыми обоями и тяжёлым дубовым комодом.

– Карниз только прибить и шторы подвесить, – произнесла сирена.

– Инструменты есть? – с удивлением услышал собственный голос Фёдор Степанович.

Девушка указала на старый потертый ящик в углу полупустой комнаты, и Фёдор Степанович самозабвенно принялся за дело, с каждой минутой ощущая, как боль отступает, напряжение спадает, приятное тепло разливается по отрезвевшему телу. Завершив работу, он вдруг ошарашенно обернулся, словно вышел из тумана.

– Ты кто?

– Здравствуйте. Вас как зовут?

– Фёдор.

– А по отчеству?

– Степанович. Как я здесь оказался?

– Меня Кира. Кира Сергеевна. Пойдемте на кухню.

На кухне, за чашкой крепкого чая с дешёвым печеньем, юная особа с пронзительно серыми глазами словно извиняясь несла полную чушь, которой Фёдор Степанович, сам не понимая как, безоговорочно верил.

…Вас ко мне мама прикрепила. Или меня к вам. Не знаю, как точнее. У нас никогда не было домовых… Мама думает, мне одной тяжело будет по дому и вообще… Это, конечно, так… Мама всегда права. Но я постараюсь меньше вас беспокоить. Правда, это не всегда от меня зависит. Вам, главное, лучше недалеко жить. Можете не успеть. А это нехорошо закончится. Конечно, я не могу вас у себя поселить. Да вы, наверное, семейный. Вы же с семьёй? Вы не переживайте, главное, Фёдор Степанович. Это не навсегда. Я точно не знаю, на сколько. Я ещё не разобралась. У нас никогда не было просто… Вам, наверное, нужны будут свои инструменты. Я в этом не понимаю особо, у меня, сами видели, только самое обычное…

Девушка говорила и говорила, Фёдор Степанович только ошалело слушал.

– А карниз вы отлично прибили. У вас руки золотые. Вы чем в обычной жизни занимаетесь?..

– Бизнесмен, – наконец, смог выдавить он из себя.

– Ух ты, – с облегчением улыбнулась Кира. – А я учусь в институте, социальная работа.

– Как я тут оказался?

– Знаете, я не очень понимаю, как всё это действует с биологической точки зрения, но чисто технически: когда мне по хозяйству что-то становится нужно, у вас на автоматическом уровне срабатывает. Как рефлекс.

– Понятно, – отреагировал Фёдор Степанович. Слушал, слышал, но понятно не мог. Но что ещё он мог ответить.

– Есть некоторые особенности. Вы не то, чтобы лично ко мне прикреплены, вы скорее к моему дому. То есть там, где мой дом, там вы. Так что вам, слава богу, не придется за мной ездить, если вдруг я куда-то поеду на время, например, на каникулы или в отпуск. Но если я, скажем, решу переехать жить в другой город, то, к сожалению, вам тоже придется.

– Понятно, – на автомате ответил Фёдор Степанович.

– И это бесплатно. То есть я не смогу оплачивать ваши услуги. То есть вы не сможете эти деньги взять, даже если я попробую. Это не как услуга, выходит, а… ну как ваше предназначение что ли. Или такая соцобязаловка… Не знаю, как лучше сказать.

– Понятно, – в третий раз произнёс Фёдор Степанович. – Как домовёнок Кузя?

Кира сначала посмотрела на него с недоумением, потом рассмеялась, вспомнив советский мультик:

– Вроде того. Хотя то, конечно, всё сказки. Домовые, насколько я помню из бабушкиных рассказов, вполне могли быть обычными людьми, просто их мифологизировали. Так было проще понять.

Вернувшись домой в тот далекий вечер, Фёдор Степанович обнаружил супругу с опухшими (явно от трёхдневных слёз) глазами. Посмотрев на её отёкшее лицо с первыми следами наступившей зрелости, Фёдор Степанович увидел ту самую Марусю, которая захватила в плен его сердце (и другие части тела) ещё в 8-м классе. Легко подхватив супругу на руки (легко, потому что тогда она занимала пока только четверть супружеской кровати), он отнёс её в спальню и вернул в годы их юности. Ни Фёдор Степанович, ни Кира не знали и не узнают, что именно Маруся стала причиной их многолетнего знакомства. Мать Киры вернула испорченного мужа Марусе в обмен на «некоторые несущественные побочные эффекты в его поведении в следующие 20 лет». «Согласна. А там как раз и пенсия», – не задумываясь, ответила ведьме женщина.