Читать книгу Ивана Купала - Евгения Маляр - Страница 4

– Мы же из-под Пскова были. Когда немцы стали наступать, нас мама к тётке отправила в Ленинградскую область. Я даже не помню маму. Мне сестра была за маму. Она после войны хорошо вышла замуж, удачно, за инженера, в Москву переехала, деток нарожала. Верочка у нас всегда была умницей, первой красавицей, техникум окончила, бухгалтером в военторге работала, все дефицитные товары у неё были. Ты себе не представляешь, какие чулки она мне на 8 марта дарила… Всегда о нас заботилась. За маму была.

Кира слушала рассказ далеко не впервые. Блокадница Любовь Васильевна была одной из её давних подопечных.

– А мы с Надей в Ленинграде остались. Всё-таки культурная столица. Тяжело, конечно, было… Я-то школу не закончила, не моё это. Это Верочка была умница, а я так, обычная. Ну ничего, жизнь тоже сложилась. В дворничихи устроилась. У нас двор был, ты не представляешь, какой двор! Интеллигентный. Я Костю Райкина гоняла, ох сорванец! Знаешь Костю Райкина?

– Знаю, Любовь Васильевна, слышала, – откликнулась Кира. – А ну-ка брысь. Брысь тебе говорю, – прикрикнула она на толстого рыжего кота, который на самом деле являлся полновластным хозяином квартиры. Раз в месяц Кира проводила у блокадницы генеральную уборку, главной целью которой было уничтожение следов его жизнедеятельности. Любовь Васильевна оставалась бодрой для своих 90 лет, но глаза и нос давно подводили – она напрочь не видела и не чувствовала тех мелких деталей, которые оставлял кот по всей жилплощади. Угол за диваном, блокированный тумбой с телевизором, был настоящей болью Киры – котяра устроил там импровизированный туалет.

– Интеллигентный двор. Очень культурно жили. Я таких людей знала! Дай бог тебе с такими людьми повстречаться. Хорошо, конечно, жили. Скромно, но хорошо, по-доброму. Нам с Федей комнатку выделили в подвале. Небольшая, но уютная. Всё рядом. Я тебе рассказывала про Федю?

– Нет, Любовь Васильевна, – отреагировала Кира, выгребая веником содержимое угла. Это был необходимый, согласно давно заведённому ритуалу, ответ. Бывшего тракториста из Тверской области, бойца Красной армии, а в мирной ленинградской жизни водителя троллейбуса Федю Любовь Васильевна увела у своей средней сестры Надежды, после чего они не общались больше 40 лет, пока не помирились на похоронах старшей Веры.

– Фёдор мой красавец был. Очень красивый мужчина. Сколько женщин на него западало, не передать, а он не такой, не гулящий был. Пить пил, но по праздникам, бил иногда, а по бабам ни-ни, никогда, душа в душу жили. Дай бог тебе такого мужчину, Кирочка. Я когда забеременела, он меня поддержал, нам дети точно не нужны были… В деревню что ли? К говну? Нет, Кирочка, мы культурно жили, интеллигенция, от ЖЭКа контрамарки то в театр, то в музеи, на выставки, а то и на концерты. Дефицит. Деревенские в Ленинград по партийным путёвкам, и это ещё заработать надо, а мы свои, ленинградцы. У меня двойня была. Куда мне их? Выселили бы нас с Федей. Комнату-то мне ЖЭК дал, а у Феди от парка общежитие на окраине. Это мне потом квартиру дали, почти перед самой пенсией, уже в 81-ом. Тоже наш ЖЭК. 30 лет на очереди стояли. Я уже тогда в котельной работала. Федя недолго здесь пожил, но и то хорошо: своя жилплощадь, с отдельной кухонкой и уборной, всё как у людей. Хорошо жили.

Любовь Васильевна, когда уходила в воспоминания, начинала путаться. Из ленинградской, точнее уже петербургской квартиры, её перевёз в Москву ещё 20 лет назад племянник, младший сын Веры. Он и оплачивал Кире дополнительные услуги по уборке, не входившие в её основные обязанности.

Кира навещала блокадницу от благотворительного фонда, взявшего во времена пандемии под опеку социально незащищенных жителей района, в первую очередь, ветеранов. Всё, что формально требовалось от Киры, раз в неделю появляться у Любови Васильевны, пить чай, развлекая старушку разговорами, в случае необходимости помогать с оплатой счетов, записью в поликлинику и другими бытовыми мелочами, с которыми одиноким старикам всё сложнее справляться. Но в свой первый визит Кира чуть не задохнулась, вдохнув с порога насыщенного кошачьего аромата. И никакая маска от этого не спасала. От чая с печеньем она аккуратно отказалась, издали увидев клоки шерсти по всей кухне, включая посуду и заветревшиеся сладости. Сам виновник торжества дикой природы абсолютно в наглую (а наглым он был до безобразия) прыгнул к Кире на колени, как только она присела на краешек стула. Ровно с того момента Любовь Васильевна приняла Киру как родную и позволила ей делать в квартире всё, что та считала нужным. Вероятно, даже если бы Кира вынесла на глазах блокадницы всё её скромное имущество, та ни на минуту бы не задумалась, что в этом может быть что-то криминальное. Старушка любила кота как ребёнка, кормила лучшими консервами, позволяла делать, что угодно, и безоговорочно верила, что он защищает её от дурного.

Для полноты картины остаётся добавить, что звали это упитанное рыжее существо Фёдором. К счастью, Любовь Васильевна никогда не утверждала (как минимум вслух), что кот являлся реинкарнацией её почившего супруга.

И всё же в какой мере она была права – кот встречал редких гостей преимущественно шипением и когтями. Даже племянник Любови Васильевны был для него кем-то средним между потенциальным вредителем и лютым врагом. Поэтому, когда тот узнал от тётки о «хорошей девочке, которую Федька признал», немедленно связался с Кирой и уговорил на дополнительные услуги по присмотру за старушкой.

– Ты, Кирочка, лучше предохраняйся. Не знаю, как у вас сейчас у молодёжи с этим, но ты девочка умная, будь аккуратней.

– Любовь Васильевна, у меня дочке уже 10 лет.

– Ах да, деточка, я и забыла. Совсем старая стала. Кирочка, ты не видела, где билет в Станиславского? Тут в вазочке лежал вроде…

– В серванте на верхней полке, Любовь Васильевна.

– Точно. Это собес даёт. Мы с соседкой договорились поехать вместе. Далековато, конечно, но она помоложе меня… Может, и Витя подвезёт, не знаю, не ответил пока. Он занятой совсем, не до тётки ему.

Кира проигнорировала тонкий намёк и не предложила свою помощь. На вечерние прогулки по театрам времени у неё точно не было.

– Знаешь, я думала, умру. Еле добрела до дома. Федя на смене был. Иду, а кровь течёт. А в больницу нельзя. Посадить могли. Три дня в горячке пролежала, гноем исходила, а врача не звала. Думала, пусть лучше умру, но Федю не подведу. Ничего, выкарабкалась. Крепкая была. В деревне родилась, войну ребёнком прошла, а тут ерунду пережить – пережила, конечно. Детей, правда, больше не заимела, но мы с Фёдором и не хотели. Некуда нам детей. Федька, иди сюда, кыс-кыс-кыс…

Кот с трудом прыгнул к хозяйке на кровать и, выбрав наиболее комфортную позу, замурлыкал от удовольствия. Любовь Васильевна задремала. Кира вымыла начисто полы, разобрала стираные вещи блокадницы, собрала мусор в мешок. Уже в коридоре, надев кроссовки и пуховик, она задержалась.

– Фёдор, – тихо позвала она.

Из комнаты послышалось шевеление, кот грузно спрыгнул с кровати и вальяжно вышел в коридор. Кира пристально посмотрела в его жёлтые глаза.

– Дорогой мой, слушай внимательно. Я устала убирать за тобой. У тебя есть лоток – туда и ходи. Ты меня понял?

Кошара недоверчиво замер.

– Я вижу, ты меня понял. Не вынуждай.

Фёдор вышел из оцепенения и настойчиво потёрся о дверь туалета.

– Она закрывает? – переспросила Кира, имея в виду хозяйку, открыла старую дверь, помудрила с верхней петлёй и, убедившись, что дверное полотно теперь не до конца входит в дверной проём, повернулась к коту.

– Теперь не будет. Ты меня понял. В лоток.

Кот мяукнул и принялся чистить лапы. Удовлетворившись таким ответом, Кира вышла с мешком мусора в подъезд, закрыла своим ключом дверь и достала телефон. Экран показывал 16:11. Ни пропущенных, ни сообщений. С Фёдором Степановичем договорились на после восьми, но даже если не успеет, дома уже будет Катя. По графику планировался ещё один подопечный, новенький. Кира перепроверила адрес – недалеко, как раз на полпути к метро. Выбросив мусор, она пошла дальше дворами, хорошо срезая путь.

Дом был совсем новый – похоже, часть квартир ещё не заселена. В подъезде, который Кира отыскала не без труда, стоял специфический запах стройки и ремонта. Квартира располагалась на первом этаже. Судя по записи в графике, ветеран Афганской войны был инвалидом (человеком с ограниченными возможностями, мысленно скорректировала себя Кира), передвигался в коляске. На широкой лестнице Кира с удовлетворением отметила наличие пандуса. В новостройках это уже было нормой. В подъезд Кира вошла, набрав нужный номер на домофоне, поэтому, когда подошла к двери квартиры, та уже была приоткрыта.

– Заходите. Добрый вечер, – приветствовал сидячий мужчина, отъезжая от дверного проёма. – Прикройте за собой, пожалуйста. Тапочки на полке возьмите. Или у вас бахилы?

– Предпочту тапочки, спасибо.

Коридор – просторный квадрат с необходимым минимумом мебели, из которого в разные стороны уходят широкие проёмы – две красивые новенькие двери под цвет ореха и две пустые арки. Выключатели и розетки по европейскому стандарту – не выше метра от пола. Удобно для колясочника, отметила Кира. Она сняла пуховик, повесила его на свободный крючок, переобулась, автоматически поправила волосы за уши и пошла за ветераном на кухню. Это была ещё одна просторная комната в строгом холостяцком стиле с роскошным дубовым обеденным столом у окна.

– Присаживайтесь. Чаю будете? – хозяин указал на тяжелый дубовый стул, почти что трон.

– Спасибо, не откажусь, – ответила она, хотя за день выпивала столько чаю, что ей казалось, уже из ушей льётся. Однако такой крохотный жест – поддержка гостеприимства в одиноком человеке – немаловажное условие первого контакта и дальнейшего взаимодействия.

Пока афганец легко справлялся с подготовкой чаепития (кухня явно была обустроена специально для такого жильца), Кира достала из сумки планшет.

– Чёрный, зеленый, травяной?

– Какая трава?

– А бог его знает. В пакетиках.

– Тогда чёрный, пожалуйста. Сахара не надо.

– А у меня его и нет. Сам без сахара давно. Лет 10 как отказался. Зато есть конфеты шоколадные. Без них никак не готов.

– Конфеты – это хорошо, – улыбнулась Кира. – Главное, в меру.

Афганец поставил стеклянные кружки на стол, чайник с чаем и коробку дорогих конфет.

– Итак, я вас слушаю, – сказал он.

– Первая встреча – это обычное знакомство. Мне, Сергей Валерьевич, важно понять, как вы живёте, чем могу быть вам полезна. Ничего особенного, – спокойно ответила Кира.

– Понятно. Я, извиняюсь, сразу вам скажу: вы, конечно, девушка милая, но мне помощь не нужна. Наверняка, есть люди, кому ваша помощь куда больше требуется, – без обиняков ответил афганец. – Я сыну так и говорил, а он ерунду придумал. Это у него от чувства вины, что не может быть рядом. Он в Штатах живёт. Давно уже. Но после аварии как девчонка стал чувствительный.

– После аварии? – Кира нашла триггер, за который можно было ухватиться. Неприятие помощи у подопечного не было стандартным в её работе. Но работала она преимущественно с пожилыми одинокими людьми, которым не хватало общения и элементарной бытовой поддержки. Сергей Валерьевич был самым молодым в её списке – согласно анкете, 61 год, а судя по квартире, не только самостоятельным, но и вполне обеспеченным человеком.

– У вас не отмечено?

Кира проигнорировала вопрос, внимательно ожидая.

– Вот это, – он развел руками и крутанул коляску на 360 градусов, – у меня три года только. После Афгана контузия была, а это богатство я от пьяного дебила за рулём получил.

– Сочувствую, – сочувственно отреагировала Кира.

– А не жалейте. Сам же этим дебилом и был. Нажрался и в дерево со всего маху. Дерево, к сожалению, ещё больше пострадало.

Похоже, авария оказалась не самым лучшим вариантом развития диалога, хозяин квартиры начинал быстро распаляться.

– Я не жалею. Я сочувствую. Это разные вещи. А вот дерево действительно жаль, – спокойно отреагировала на выпад Кира, поглаживая дубовую столешницу. – Вы любите дерево, я вижу. Стол явно не массового производства. На заказ делали?

Лицо Сергея Валерьевича быстро разгладилось.

– Сам, – гордо сказал он. – Я краснодеревщик. После армии занялся столярничеством. Тем и семью кормил. Только руки спасали в 90-е. Андрея сам поднял. Это сын мой. Его мать от рака умерла в 2000-ом. Он сейчас в Силиконовой долине. Жена американка, Джулия. Юлька по-нашему. Внук растёт, Сергеем назвали, в честь меня. А, может, и в честь Брина, но мне чешет, что в честь меня, – засмеялся афганец. – Хотел меня забрать к себе сразу после аварии, но куда мне в Америку, да и ему заботы эти лишние зачем. Я и сам нормально справляюсь. Деньги есть, заработал себе на старость, да и сейчас к подработке вернулся, в новую квартиру, видишь, переехал, ко мне женщина приходит три раза в неделю – убирает и готовит. Так что, ты извини, не понимаю, зачем ещё и тебя гонять.

Афганец перешёл на «ты», что было хорошо. Кира выждала несколько секунд, но Сергей Валерьевич, кажется, сказал всё, что был готов сказать на данный момент.

– Смотрите, как мы с вами поступим, – по-деловому ответила она. – Вы всё равно уже в моём графике до конца марта. Я буду приходить к вам раз в неделю, можете пускать меня, можете не пускать, но я должна приходить – это моя работа, а вам придется только расписываться за мой визит.

Здесь Кира слукавила. Система работала иначе, но Сергею Валерьевичу не нужно было этого знать.

– В обычных случаях моя основная задача – социализация ветерана и при необходимости поддержка людей с ограниченными возможностями в решении элементарных бытовых вопросов, – продолжила она холодным бюрократическим тоном. – Но вы, как я вижу, действительно другой случай. Вам такая помощь не нужна. Так что предлагаю действовать дальше по обстановке: если до конца марта придём к выводу, что мои походы к вам абсолютно бесполезны, тогда я подготовлю соответствующий отчёт фонду, и мы с вами распрощаемся.

Интуитивно выбранный тон попал в точку. Сергей Валерьевич молчал. Не упуская момента, Кира в той же приказной манере заявила:

– А теперь покажите квартиру. Для отчёта об условиях проживания.

Афганец, наконец, хлебнул чаю, поставил кружку и, ухмыльнувшись её наглости, согласился:

– Хорошо. Пошли.

Он шустро выехал в коридор, Кира пошла следом.

– Давно переехали?

– Третий месяц. Купил ещё на стадии стройки. Я раньше ближе к Садовому жил, но там сталинка, на коляске неудобно. Здесь долго ремонт делали. Безрукие попались мужики. Сын дизайнера нанял – ну чтоб и красиво, и функционально – под инвалида. А она дурёха молодая, только рисовать хорошо умеет, а с мужиками справиться не могла. Целый год возились, три бригады сменили, – рассказывал афганец, демонстрируя ванную комнату. – Видишь, специальная ванна для колясочника.

Кира делала отметки в планшете (на самом деле нет). Ванная комната – просторная и полностью обустроенная под специфику жильца с ограниченными возможностями: в необходимых зонах к стенам крепятся поручни, душевая без поддона, в неё можно легко заехать на коляске, откидная скамейка, съемный смеситель на уровне плеча сидящего человека, ванна – специальная, с дверцей. На стене телефон. Красиво и функционально.

Вторая арка из коридора вела в жилую комнату. Здесь всё было почти так же лаконично, как в коридоре: минимум мебели. Вдоль одной из стен – шкаф-купе, большая деревянная кровать, на тумбочке – книга и несколько тюбиков с таблетками. Кира машинально отметила в голове набор лекарств.

– Кровати пришлось подрезать ножки, высоковата была, – пояснял Сергей Валерьевич. – Мастерскую тоже показывать?

– У вас мастерская?

– Ну мастерская или рабочий кабинет. Я мастерской называю.

Это была вторая комната, которая, как ванная, от коридора отделялась дверью.

– Кухню и комнату не стали дверьми закрывать, удобней передвигаться, а мастерскую звукоизолировали, – пояснил Сергей Валерьевич. – Я, конечно, крупными формами не занимаюсь, но по мелочи иногда пилю, строгаю, под заказ и для души, а это громко бывает и грязно.

Кира никогда раньше не бывала в мастерской столяра. Но комната разом выпадала из общей картины. В воздухе чувствовалась сырость. Стены – грубая штукатурка, покрытая эмульсионной краской желтоватого оттенка с какими-то подтёками. Посереди комнаты – тяжелый прямоугольный стол с отверстиями в столешнице, по всей видимости, верстак. На двух смежных стенах – стройные ряды инструментов. По полу куски дерева, коряги, хаотично расставленные пластиковые банки, стружка, куски ниток. В углу перевёрнутая навзничь табуретка с резными узорами. Вероятно, творческий беспорядок, подумала Кира.

– Да бляха муха, – выругался хозяин. – Опять.

Лицо Сергея Валерьевича перекосило от боли.

– Что случилось? Какие таблетки? – дёрнулась Кира, решив, что у ветерана приступ – вполне рядовое явления для её подопечных.

– Да не, – отмахнулся афганец. – Опять это.

Он попытался проехать к столу, попутно подхватывая с пола деревяшки, но периодически неловко наезжал на разбросанные повсюду мелкие преграды. Всё-таки творческий бардак в его положении был не настолько уместен.

– Давайте помогу.

На уборку общими силами хватило 10 минут.

– Ты не думай, у меня обычно всё на своих местах. Беспорядок на рабочем месте – беспорядок в голове. Не пойму… Второй раз такое. Я бы понял, если б в окно кто залез, но стеклопакеты же. Милицию вызывал, они только руками развели. Говорят, может, я лунатик. Первый раз утром было. Всю ночь кошмары мучали. Только лёг, у соседей сверху новоселье что ли, крики, гам, я уж и по батарее стучал, без толку, еле уснул, всю ночь ересь какая-то снилась, задыхался, а разбудить себя не мог. У тебя такое было? Как сонный паралич. Жуткая штука. Так всю ночь промучился. А утром захожу в мастерскую – хаос. Полиция говорит, следов взлома нет. Я и сам вижу, что нет. Но что за ерунда? Мистика какая-то. Домовой что ли завёлся. Или точно лунатиком стал, по ночам на своих двоих хожу, – криво усмехнулся хозяин.

– Как вообще спите? – поинтересовалась Кира.

– А ты доктор что ли?

– Соцработник проходит краткий курс общей медицины, – соврала Кира.

– Нормально сплю, – закрылся афганец, тоже соврав (на тумбочке у кровати Кира видела сильнодействующее снотворное по рецепту). Стало понятно, что для первого визита и так сделано достаточно.

– Ну ладно, Сергей Валерьевич, мне уже пора. Вот моя визитка, здесь мобильный, почта, в случае необходимости звоните, пишите. Я доступна 24 часа в сутки, семь дней в неделю, хотя в выходные всё-таки в крайнем случае. И ещё здесь телефоны прямой линии службы поддержки. К ним тоже можно по любым вопросам обращаться.

Афганец молча взял визитку, наблюдая, как Кира, вернувшись в коридор, переобувается и надевает массивный пуховик.

– Если позволите, завтра к вам забегу с утра. Я, к сожалению, совсем забыла про подарочный пакет. Там ерунда всякая – чай, печенье, шоколад, но при первом визите положено, а я забыла.

– Да бог с ним, – махнул рукой хозяин.

– Нет, никак не могу, так положено.

– Ну хорошо. Но раньше девяти не приходи, я долго сплю.

– Договорились. До завтра.

Распрощавшись Кира вышла в подъезд, открыла записную книжку в телефоне и сделала краткую пометку: «Дербенник». Настой его корня хорошо снимал головные боли, облегчал ревматизм, действовал как антисептик широкого спектра, отвар из травы работал как мочегонное и общеукрепляющие, Кира купала в нём Катю, когда та была совсем маленькой. Новому подопечному трава тоже не помешает. А заодно, на время защитит, решила Кира. Плакун-трава, она же дербенник иволистый, издавна заставляла плакать злых духов.

На автобусной остановке уже скопилась очередь, но опять начинался снегопад, и шанс застрять в пробке рос с каждой минутой, поэтому Кира решила ехать стоя и вошла в первый же автобус. Дорога до пригорода заняла меньше часа. Девушка вышла на две остановки раньше, зашла в супермаркет, и с сумками наперевес, облепленная густым мокрым снегом, добралась до дома к половине восьмого. Катя уже давно вернулась из музыкальной школы и теперь делала вид, что делает уроки.

– Я дома.

– Слышу.

– Помоги сумки разобрать.

– Мам, я уроки делаю.

– Ничего, отвлекись на 5 минут.

Катерина, всем видом демонстрируя недовольство, со скоростью черепахи вышла в коридор. На ней по-прежнему была школьная форма.

– Можно было переодеться после школы?

– Перед сном переоденусь.

– Ты уже ужинала?

– Я тебя ждала, – ответила девочка, забирая у матери сумки.

– Ну сколько можно говорить: я поздно приезжаю, могла бы что-нибудь перекусить, – каждый раз устало ворчала Кира, хотя прекрасно знала, что Катя каждый раз ждёт маму (отчасти от лени, отчасти, потому что, как и Кира, любила ужинать в компании).

Она сняла куртку, отряхнула от снега, взяла на кухню, приставила стул к батарее и повесила пуховик на его спинку. Вернулась в коридор, проверила сапоги дочери и вместе со своими кроссовками унесла на кухню, под ту же батарею.

– Мам, а вкусняшки?

– Творожки купила. На выходных в гипермаркет съездим, сама выберешь.

Катерина, вздохнув, продолжила разбирать сумки.

– Как дела в школе?

– Нормально.

– Что интересного было?

– Да ничего, всё как обычно.

– Пельмени будем? Или картошку пожарить?

– Картошку.

– Хорошо. Иди доделывай уроки. Много осталось?

– Два упражнения ещё по математике и почитать по литературе.

– Что читать задали?

– «Малахитовую шкатулку».

– Хорошая сказка.

– Но длииииинная.

– Нормальная.

– Ты почитаешь мне?

– Ну здрасте приехали. Взрослая уже.

Пока Катерина корпела над математикой, Кира переоделась в домашнее, почистила картошку и высыпала нарезанные бруски на сильно разогретое масло. Залогом успеха в жарке картошки была сама картошка и первые её минуты на сковородке. Картошку нельзя было парить раньше, чем она покроется золотой корочкой, но и нельзя было допустить её пригорания.

В дверь позвонили.

– Маааам.

– Слышу, иду.

Кира, убедившись, что картошке не помешает её отлучка, ушла открывать дверь. За порогом вместо Фёдора Степановича стоял снеговик.

– Ой, вы не на машине что ли?

Фёдор Степанович отряхивал снег на лестничной клетке.

– На машине, конечно, но у вас как обычно парковаться негде, я в соседнем дворе оставил.

Он не стал пояснять, что этим утром за его парковку прямо на дороге кто-то рисковый поцарапал его «девочке» зеркала заднего вида. С этим кем-то он обязательно разберётся в следующий раз, когда будет знать наверняка. Ряд подозрений, надо сказать, у него уже сформировался (Фёдор Степанович был буквально уверен, что это сосед снизу, которой однажды обвинил Киру в засоре стояка, неоднократно писал заявления в ремонтно-эксплуатационное управление и участковому с требованием проверить документы, договор аренды и чуть ли не банковские счета, но, главное, никогда, никогда не здоровался. Впрочем, его бдительность распространялась не только Киры, но и на жильцов всего подъезда. Старик-сосед явно вошёл в стадию маразма).

– Проходите, у меня картошка, – сказала Кира и убежала на кухню.

Фёдор Степанович, повесив куртку на крючок, сразу отправился в ванную.

– Катрусь, привет ещё раз, – крикнул он в воздух.

– Здрасте, дядь Федя, – донеслось из комнаты.

За 20 минут вопрос со смесителем был решён. Не рекорд, но руки своё дело знают. Лично по вызовам Фёдор Степанович уже давно не работал. Но, понятное дело, работал только сам, когда речь шла о Кирином доме. Новый смеситель был от немецкого производителя, не то, что китайцы, прослужит лет 10 как минимум. Фёдор Степанович был доволен и своим выбором, и проделанной работой.

– Ужинать будете? – предложила Кира.

– Не, Кира Сергеевна, благодарю, но поеду. Пробки сейчас, раньше выеду, раньше приеду, – ответил он.

– Будьте осторожны.

– Постараюсь. Катрусь, я поехал, пока.

– До свидания, дядь Федя, – отозвалась она, не отрываясь от математики, которая, к слову, давалась ей с большим трудом. – Я про вас буду думать.

Фёдор Степанович расплылся в улыбке. Кира закатила глаза, но улыбку не сдержала.

– Кать, иди ужинать, – позвала дочку, закрыв дверь за вечерним гостем. На столе стояли две тарелки с золотистыми брусочками картошки, нарезанный пластинками соленый огурец, патиссоны, сметана и компот.

– Мам, а Фёдор Степанович нам домработник? – неожиданно спросила Катя.

– Почему домработник? Нет, – ответила Кира. – Бери огурец.

– Не буду я огурец, – отбилась Катерина, положив в тарелку ещё ложку сметаны. – А кто он нам? Он же как домработник – появляется, только когда что-то ломается. И не родственник.

– Он такой очень-очень дальний родственник. Седьмая вода на киселе. Просто хороший человек, – нашла приемлемую версию Кира.

– Думаю, он из сказки, – выдвинула свою теорию девочка, – а меня засмеяли, сказали, нет в сказках домработников.

– Я в общем-то тоже не помню в сказках домработников, – осторожно отреагировала мама. – А в чём дело? Кто смеялся?

– У нас на литературе была эстафета: кто больше назовёт сказочных героев, я сказала «домработник», а все засмеялись, говорят, я придумала, нет домработников, – обиженно рассказала Катерина.

– Есть домовые, – подсказала Кира.

– Да, Ирина Николаевна так и сказала, что я, наверное, перепутала с домовым. Но все всё равно смеялись, как будто я глупость сморозила. Игорь на перемене сказал, я, вероятно, принцесса со своим собственным домработником, – с досадой поделилась девочка.

– Игорь к тебе неровно дышит, и мы это прекрасно знаем, – успокоила её мать. Досаду как рукой сняло. Катерина улыбнулась.

– Да, это правда, – самодовольно отреагировала она и добавила: – Он дурак.

– Но милый.

– И это тоже правда, – мудро рассудила дочь.

– Чай будешь?

– С чем?

– С интересом.

– Не, не буду. Мне читать надо.

– Математику сделала?

– Почти.

– Помочь?

– Не, уже заканчиваю, – ответила Катя, выходя из-за стола. – Спасибо, мамочка, – и ушла в свою комнату доделывать уроки.

Кира вымыла посуду, занялась домашними делами, собрала сумку на завтра, не забыв пакетик с дербенником, собранным своими руками прошлым летом (в запасах осталось всего ничего, в этом году быстро разошёлся, нужно будет побольше летом собрать), и, расслабившись на диване, зашла в интернет проверить социальные сети. Ничего особенно интересного в мире знакомых не происходило, никто ей не писал, так что, поставив несколько отметок рядовым постам и фотографиям, она убрала телефон и просто закрыла глаза.

– Мам, я всё, – прервала краткий отдых Катерина.

– Бажова прочла? – удивилась Кира.

– Кого?

– «Малахитовую шкатулку» Бажова.

– Ты же мне на ночь прочитаешь?

Другого ответа ожидать не приходилось.

– Портфель собрала?

– Завтра соберу.

Зачем в принципе спрашивать? Ответ тоже хорошо известен.

– Зубы чистить и умываться!

– Хорошо-хорошо, мамочка.

Разместившись рядом с дочкой на её кровати, Кира открыла на планшете сказку Бажова.

– Мам, расскажи про домового.

– А «Малахитовая шкатулка»?

– Ну потом. Расскажи сначала про домовых. Они хорошие? Как дядя Федя?

Кира на минуту задумалась. Ответом могло быть несколько вариантов. Сама она узнала о домовых в раннем детстве из бабушкиных рассказов. Каждый летний вечер бабушка, закончив дела по дому, усаживала внучку рядом во дворе то с ведром вишни (чистить от косточек для вареников и закруток; для наливки шли ягоды с косточками), то с охапками трав (перебирать для хранения на зиму), то просто так, с вазочкой мороженого, и рассказывала небылицы про всякую сказочную нечисть. Кира до сих пор удивлялась, как не было страшно. Но рядом с бабушкой с её мягким убаюкивающим малороссийским говором, где русские слова сливались с украинскими, ловко вывязывая паутину истории, Кире было легко и спокойно. Многое стёрлось из памяти с тех времён. Восстанавливать пришлось позднее – из интернета (популярные light-версии) и разных книжек (версии для продвинутых любителей фольклора и профессиональных учёных-исследователей). Катерина была уже достаточно взрослой, чтобы услышать чуть более сложный вариант, чем массовый, но всё ещё не настолько, чтобы узнать больше, рассудила Кира.

– Тогда слушай внимательно и не говори потом, что не слышала, – предварила Кира свой рассказ традиционной ритуальной фразой. Катерина затихла. – Давным-давно, когда на свете не было ни тебя, ни меня, Господь Бог, сотворив мир, сбросил на землю всю непокорную злую силу. Он, знаешь ли, тот ещё парень, совсем не дурак: после таких трудов ему хотелось отдохнуть и зажить на небе спокойно, без всей этой суеты с вредными и непослушными ангелами. И скидывая их вниз, Бог не сильно заморачивался: куда падали, туда падали. Кто-то упал в болота и озёра, кто-то в леса и поля, но многие попадали в людские дома.

– К нам тоже?

– Молчи и слушай. Сначала они, конечно, очень злились: представь, жили себя прекрасно на небе, а на тебе столкнулись с реальностью. От злости стали проказничать больше прежнего.

Хуже всех было тем, кто упал в болота и озёра. Особенно злым духам, у которых оказалась клаустрофобия, то есть страх ограниченных пространств. Они первые посходили с ума от тоски, обросли водяной тиной, волосы и бороды позеленели, глаза стали большие как подошва ботинка, чтобы лучше видеть в глубине, и чёрные от постоянного отсутствия света. По ночам слышен был их страшный хохот или вой, так что люди стали бояться ходить к озёрам. А уж к болотам – и подавно. Одиноко им было в своих холодных и мокрых домах, поэтому пользовались любой возможностью затащить себе человека в компанию. Днём спали, а по ночам, если кого видели по берегу, тут же хватали и утаскивали к себе на дно – пиры пировать, играть в карты, слушать истории про жизнь. Мало кто возвращался живым с тех пиров. Только к рыбакам спокойно относились, и то, если рыбак им щепотку табака кидал перед рыбалкой. Таким они даже помогали, сами рыбу на крючок цепляли или в сети загоняли. Этих злых духов – упавших в болота и озёра непокорных ангелов – в народе прозвали болотными и водяными.

Правда, надо сказать некоторым непокорным ангелам относительно везло, и они падали в воду, где уже жили русалки. Только это были не такие русалки, как в мультиках, а как обычные девушки без хвостов-плавников. И чем севернее они жили, тем больше были злые и мстительные. Наверное, витаминов не хватало. И оттого они были некрасивые, растрёпанные, бледные как поганки. Главная их забава была поймать человека и защекотать до смерти, или просто потопить. Но если у них в воде появлялся водяной, они чуть более спокойными становились. Он всё-таки их в узде держал, так как считал себя главным. Кое-где водяные отпускали русалок в лес гулять на русальной неделе – примерно в конце весны – начале лета. Тут людям нужно было быть особенно осторожными. Они в это время становились обычными девушками, только очень красивыми, парням голову могли заморочить и в озеро затащить, а девушку, если одна в лесу была, к себе в сёстры забирали. Южнее, на Украине, русалки были симпатичнее и жили не в самой воде, а по берегам, на ивах. По ночам они качались на ветках, водили хороводы, играли и пели, а днём спали. Вот с ними и водяным веселее жилось.

Те злые духи, кто в лес упал, стали лешими, или лешаками, лесовиками, боровиками, лесным лихом – их по-разному называли. Им было попроще – всё-таки раздолье. Да и к тому же в лесу уже много разных духов природы жило. Они, поэтому не такими сумасшедшими стали, как водяные. И не такие страшные. На человека больше похожи, только поросшие мхом, кривые как коряги и ростом выше – могли быть вровень с лесом, а могли уменьшаться в рост ребёнка, это как им было удобно. Говорить умели, но не любили. Пели без слов, но так, что слышно было издалека, как лес в бурю шумит. И тоже не подарок. Тех же своих родичей – водяных – постоянно дразнили, издевались над ними, поэтому в лесу, где были болота и озёра, часто слышался громкий хохот, ауканья, свист и завывания. Это леший и водяной друг с другом ругались. А вот к соседям – полевикам, домовым и банникам – не лезли, чтобы не ссориться.

Все звери и птицы в лесу подчинялись одному только лешему, а так как лешие, как и вся нечисть, азартные были, то нередко проигрывали друг другу свою лесную живность в карты. Говорят, так однажды сибирские лешие проиграли в большую игру всех своих белок и гнали их через всю тайгу и сибирские деревни и города на уральские горы.

К людям по-разному относились. Если человек уважал их дом, то есть лес, его не трогали, а если нет, если рубил без разбору, то плохо ему было. Но в основном лешие не столько вредили людям, сколько проказничали по глупости. Могли запутать человека, который в лес за грибами и ягодами пришёл, закружить, завести его в самую чащу, тот испугается, поймёт, что это его леший попутал и давай к известными приёмам прибегать.

– Каким?

– Не спишь ещё?

– Не.

– Не страшно?

– Ни капельки.

– Можно было просто помолиться. Но лучше так: найти пенёк, сесть на него, снять с себя платье, вывернуть его наизнанку и так на себя надеть. Ещё обязательно правый ботинок надеть на левую ногу, а левый – на правую. Если зима, рукавицы поменять местами. А если двое заблудились, им ещё и одеждой нужно поменяться, но точно так же все шиворот навыворот надеть.

– Смешно.

– В том и дело. Лешему смешно становилось, и он, насмеявшись, отпускал заблудившихся.

Но больше всех повезло тем злым духам, которые упали в человеческие дома. Они как бы переродились, оказавшись рядом с человеком. И сами люди так к ним привыкли, что перестали причислять их к злой силе. Никто не позволял себе ругать домовых, наоборот, относились с уважением и нежностью. Их тоже звали по-разному – и кормильцем, и братушкой, домовиком, доможителем, дядькой и просто хозяином.

Мало кто видел домовых своими глазами, но всегда знал, что он защищает и сам дом, и его жильцов. Если вдруг кто из нечисти покушался на добро или жизнь семьи, домовой и подраться мог. Но чаще всего он предупреждал о несчастьях и бедах разными мелочами: мог женщину за волосы дернуть – это, значит, не ругайся с мужем, хуже будет; мог облить водой в ночи – значит, человек мог заболеть; загремит или разобьёт посуду – осторожней с огнем. Если семья дружная, то он тихо живёт, а если ругаются, то громыхает и хрюкает недовольно. И так привыкал к дому и его жильцам, что, если хозяин переезжал, ему нужно было очень сильно постараться, чтобы выманить домового на новое место.

Конечно, домовой не полностью изжил свою злую природу, всё-таки ж не просто так его с неба Бог выкинул, поэтому и на земле оставался большим проказником и шутником. Но больше по мелочам: мог спрятать какую-то вещь в дома, чтоб посмеяться, наблюдая, как её искать будут; мог спящего человека в ночи щекотать или сесть ему на грудь от нечего делать. А если хозяин без его согласия продавал или отдавал что-то из дома, мог сильно разозлиться и не давать покоя, пока не вернут эту вещь обратно.

– Мам, получается, Фёдор Степанович – нечисть?

– Господи, почему же?

– У меня же вечно всё теряется. Это он так шутит.

– У тебя не из-за него всё теряется, а потому что ты Маша-растеряша. Давай Бажова читать.

– Мам, а они существуют?

– Домовые?

– Ну да, водяные, лешие, домовые всякие.

– Не думаю. Они уже вымерли, наверное.

– Почему?

– Люди в них перестали верить, вот они и вымерли.

– Жалко их. Пусть я тогда буду в них верить.

– Хорошо, – улыбнулась Кира, открывая планшет. – А теперь Бажов.

К третьей странице Катерина уснула. Кира поцеловала спящую девочку и, не закрывая дверь в её комнату, расстелила диван, выключила свет, забралась поскорее в холодную постель и, закрыв глаза, вспоминала подзабытые, но заученные в детстве слова.

Отче наш, ти що єси на небесах, нехай святится ім’я твоє, нехай прийде царство твоє, нехай буде воля твоя, як на небі, так і на землі. Хліб наш насущний, дай нам, сьогодні; і прости нам провини наші, як і ми прощаємо винуватцям нашим; і не введи нас у спокусу, але визволи нас від лукавого. Бо твоє є царство, і силa і слава, на віки вічні. Амінь.

Большой город уходил в ночную февральскую дрёму. Но два юных бесёнка опять кружили высоко над домами под молодым месяцем, раздувая метель. Поделив город на двое по Москве-реке, они от безделья спорили, кто больше бед натворит: сталкивали друг с другом автомобили на скользкой дороге, ставили подножки редким прохожим, разворачивали на запасные аэродромы самолеты. Одним словом, проказничали.